Пожалуй, не было на посёлке более притягательного места для прогулок, чем эта Купалка. В летнюю пору в пятидесятые-шестидесятые годы она была весьма востребованным центром отдыха для трёхтысячного населения посёлка. Ку-палка была оборудована вышкой для прыжков в воду, двумя мостками с тумбами, раздевалками и скамейками. На мелководье резвились малыши под присмотром мамаш, цаплями стоявших по колено в воде. В жаркие летние дни свободных мест на берегах не было, а вокруг мостков творилось такое невообразимое барахтанье, фырканье и ныряние, что весь водоём вместе с берегами казался одним огромным, удачно заброшенным неводом.

На новоселье родители пригласили гостей, и тут вновь судьба свела Серёжу с Таней в ограниченном пространстве. На сей раз – в большой белой ванне. Малышам налили горячей воды и усадили вместе. Пятилетний Серёжа и четырёхлетняя Таня очень любили играть вдвоём и весь вечер с удовольствием барахтались в воде, не отвлекая взрослых. Это купание, как и сидение в засыпанном землёй сарае, долго ещё оставалось в семье любимой темой для пересказов и шуток. Через год семья Тани покинула посёлок и переехала в областной центр. С тех пор следы их затерялись.

Родители Серёжи, Нина и Валерий, родились и выросли в одном степном селе Черниговка, что белыми приземистыми мазанками прилепилось к левому берегу речки Камыш-лак на самой восточной окраине Саратовской области. Дальше на юго-восток начинались земли Уральского казачьего войска.

Село было не так чтобы очень старинным, но и не молодым. Возникло оно в середине девятнадцатого века, после Крымской кампании, когда первые переселенцы приехали и стали обживать пустующие земли. Это они перегораживали овраги, ручьи, возводили плотину на реке, откапывали лиманы и пруды, обводняя голую степь, населяя её птицей, животными и рыбой. Новое поселение получило название Горюны. С годами и с приездом новой волны переселенцев грустное название села сменилось более живым и ласковым – Черниговка.

Детство Валерия и Нины было перечёркнуто голодом тридцатых годов, юность совпала с войной, а молодость пришлась на годы разрухи и бедности. Но, несмотря на все беды и тяготы, годы юности всегда остаются самыми счастливыми и лучшими годами жизни…

Они сумели пережить испытания, они выжили и нашли свою любовь.

Род Назаровых, к которому относилась мать Серёжи, всегда пользовался в селе большим уважением. Глава рода – Михаил с женой Пелагеей приехали в Черниговку в конце девятнадцатого века из Пензенской губернии. Детей у Михаила с Пелагеей было десять человек: девять дочерей и один сын Андрей. Старшая дочь родилась в 1899 году, а последняя – в 1929-м. Поскольку при переделах земли учитывалось только то население в общине, которое могло её обрабатывать, то есть мужское, семейству Назаровых выходило лишь четыре десятины, прокормиться с которых не было никакой возможности. Михаилу, чтобы содержать семью, ничего другого не оставалось, как обзавестись небольшой торговлишкой. В мануфактурной лавке Назаровых всегда имелся ходовой аршинный товар: сукно, холстина, ситец, сатин, сарпинка от немецких колонистов и прочая материя. За товаром Михаил ездил, чаще всего, в Николаевск, иногда, примерно раз в год, отправлялся в многодневную поездку в Саратов. Моста через Волгу в Саратове о ту пору не было, и, чтобы попасть на правый берег, нужно было воспользоваться двуносым паромом с большими загребущими колёсами, именуемым пароходом поперечного плаванья под названием «Первый». В зимнее время эту роль выполняли ледоколы поперечного плаванья. Революция и Гражданская война народ озлобили, расслоили и дали возможность ленивым и неспособным поживиться плодами чужого труда. Заглохла торговля. Некоторое просветление, наступившее с приходом нэпа, было недолгим.

Страшна, жестока и отвратительна человеческая зависть! .. Зависть – удел слабых, никчёмных и ничтожных людишек, но именно они поднимаются на волне любой революции, они бегут первыми с красными бантами на груди и мстят за свою никчёмность всем, кто лучше и умнее их.

В тридцать первом году семью Назаровых, как и тысячи других трудолюбивых русских семей, раскулачили. Михаила и сына его Андрея посадили на телегу и увезли. Куда? Да кто ж его знает? Дом, как полагалось, местные власти отобрали, имущество растащили соседи, а Пелагее и оставшимся с ней пяти дочерям отвели под жильё старый саманный сарай, что стоял во дворе. На этом мучавшая односельчан-активистов зависть немного успокоилась.

Только через много лет стало известно, что Андрей, по совету отца и недосмотру охраны, по дороге в ссылку бежал, а сам отец через год умер, надорвавшись на строительстве канала «Москва – Волга». До самой войны Андрей скрывался в верблюжьих казахских степях, успел обзавестись семьёй, а когда началась война – ушёл на фронт. Воевал в Крыму, оказался в числе тысяч «оставленных» под Керчью солдат, несколько месяцев героически выживал в Аджимушкайских катакомбах, пока после газовой атаки в бессознательном состоянии не был взят в плен. Дальше его ждал ужас трёх концентрационных лагерей смерти, последним из которых был Бухенвальд. Трижды пытался бежать – его ловили, травили собаками, ставили «под душ» в деревянный пенал, настолько тесный, что нельзя было согнуть колени, а сверху несколько суток лилась холодная вода…

Выжил русский солдат…

Но и после победы и освобождения из лагеря смерти беды для него не кончились. Полную свободу и доверие он должен был ещё заслужить. Пять лет наравне с пленными немцами Андрей трудился на развалинах Сталинграда. Когда же туберкулёз окончательно подорвал его здоровье, Андрею Назарову разрешили уехать… Он уехал в Чимкент, где десять лет назад оставил жену и дочь, которые все эти десять лет ничего не знали о нём…

Будущая Серёжина бабушка – Мария была второй по старшинству дочерью Михаила Назарова, она родилась в первый год нового, двадцатого века. Гражданская война прошлась по Черниговке вдоль и поперёк в буквальном смысле. Всё лето и осень восемнадцатого года село находилось в центре активных действий Николаевской дивизии, возглавляемой Василием Чапаевым. В октябре, когда части Чапаева были окружены в соседней Покровке, в Черниговке хозяйничали белоказаки. Первым делом они расправились с коммунарами. Их отыскивали баграми в соломенных скирдах, под завалами кизяка, рубили шашками в густых зарослях куровника по берегам лимана.

Мария с сёстрами забрались на печку, выполняя наказ матери – не шевелиться и не высовываться. Во дворе толпилась группа казаков, только что выбравшихся из чапыжника и отряхивающих свои шинели. Трое из них вошли в дом и попросили пить. Мать подала кринку с молоком. Тот, что был в серой бекеше и мерлушковой серебристой папахе с кокардой, взяв кринку двумя руками, стал жадно пить. Он торопился, и молоко стекало по усам, цепляло светлую оторочку бекеши и капало на пол. С висящей на темляке шашки по долу стекали капли свежей крови, смешиваясь на полу с молоком…

Бывший Саратовский цирюльник Хвесин, покинувший с «утренней зарёй революции» своё заведение на Никольской и занявший кабинет командующего 4-й армией, потирал от удовольствия тонкие, ловкие пальчики. Так ладно сидел на нём новый френч, сшитый приятелем из соседнего с цирюльней ателье, так шёл ему кожаный картуз, украшенный большой красной звездой, и умело постриженная бородка с усами, что на улицах города ему отдавали честь даже дамы. Он и сам был не прочь козырнуть своему отражению в зеркале, так старательно подгоняемому под образ «пламенного борца» и своего благодетеля – товарища Троцкого.

Окружённым в Покровке Николаевским полкам, несмотря на ежедневные телеграммы Чапаева в штаб армии, реальная помощь не оказывалась, а когда красные, расстреляв последние патроны, героически вырвались из окружения, тов. Хвесин предложил отдать Чапаева под трибунал за «непослушание» …

Весь ноябрь стояли в селе красные на отдыхе и пополнении. Тем временем их командир, Василий Иванович Чапаев, на станции Озинки сел в поезд и уехал через Николаевск в Москву – учиться в академии. Молодая Мария помогала матери шить красноармейцам одежду и популярные у кавалеристов косматые бараньи шапки.