– У меня были щенки, и они умирали. Я с ними не церемонился, – так сказал Джим.

Перед Михаилом Енотовым я чувствовал себя виноватым, не стал просить его о помощи. Но со мной пошла сама Сигита. В парке было тихо, прохладно, хорошо. Я управился быстро, выкопал маленькую, но глубокую могилку, уложил туда труп щенка. Мы проводили его минутой молчания, после чего я закопал яму. После похорон мы поехали в гости к Сигитиной подруге. Подруга напилась и поругалась со своим парнем. Мы с Сигитой заперлись в ванной, чтобы не слышать ссоры, целовались, ласкали друг друга. Как в первый раз. Подруга долбилась в дверь, кричала, что ненавидит своего парня. Мы решили не открывать. Подруга грозилась выкинуться в окно. Ее парень молчал и молчал, но потом тоже начал орать:

– Да делай уже что хочешь, только не вопи!

Людям нужны драмы, оба они тоже были сценаристами. Мы с Сигитой улеглись на голый кафель. Я пообещал больше не переписываться и не встречаться с Женей.

Рассказы Зоберна перевели на голландский и издали книгой. Переводчица с кафедры славистики наткнулась на его прозу в журнале «Новый мир», и завертелось. Я и обрадовался за него, и завидовал. И удивлялся, что это сработало: эти рассказы, технично написанные, были лишены личности и походили на хорошо выполненные старательным, но не очень изобретательным роботом упражнения.

– Ты глуп еще, – говорил мне Зоберн. – Тебе надо учить историю и философию. Тебе надо писать на разные темы. Все есть упражнение.

– Мне нравится писать то, что лечит меня. Тогда оно и на другого подействует.

– Кого ты лечишь? Вырастай уже.

Книга называлась «Тихий Иерихон»: в одноименном рассказе горнист проснулся на развалах СССР, и его избили гопники, в другом – Ленин утонул в молодости, переходя залив по льду. На русском еще не было книги. Гонорара Зоберн не получил, зато скатался на несколько дней в Амстердам, пожил в двухэтажном доме издателя, погулял, провел презентацию, вдохновился писать дальше.

В гостях у Зоберна я выпил коньяку, он угощал.

– Я подписал там сорок книг! – хвастался Зоберн и показывал фотографии, на которых то сидит за столом с переводчиком, то подписывает книги авторучкой, а также отдельно – его красивая книга на фоне улиц среди инопланетной жизни.

Потом Зоберн подвыпил и сказал:

– Я не хотел тебе говорить раньше времени. Но я продал рассказ в наш «Эсквайр». Скоро выйдет.

– Везучий сукин сын.

– Я профессионал. А ты еще сопляк.

– Повторяю: везучий сукин сын.

– Везучий на восемь тысяч рублей.

Такой у них был гонорар, это вам не толстый журнал! Мы открыли мои рассказы на «Прозе. ру» и стали выбирать, какой мог бы подойти для «Эсквайра».

– Они понемногу начинают публиковать русскую прозу. Можно попробовать толкнуть и твой.

Два рассказа Зоберн сохранил себе, чтобы якобы отнести в «Эсквайр», чтобы у них было из чего выбрать. Время было позднее, я стал собираться домой.

– Только обязательно удали все тексты с «Прозы. ру». Пусть они будут только в «Журнальном зале».

Я пожал плечами. Может – да, может – нет.

– А книга? – спросил я. – Подаришь экземпляр?

– Зачем тебе на голландском? Будет на русском, тогда и подарю.

– Твои рассказы я и так читал. Мне нужен этот магический амулет, чтобы писать лучше. На удачу.

Зоберн зажал книгу. Осталось всего восемь штук, оправдывался он. Трамваи до общаги уже не ездили, и я шел ночью по путям. Как он это делает, думал я. Ведь его тексты просто дают легкую игру для ума, не вызывают сопереживания. Мои тексты хуже? Я ищу и болею, а Зоберн просто играет. Мне же пишут люди, что они читают и перечитывают то, что я написал. Я точно знал, что у Зоберна было меньше читателей, но он умудрялся вплетать какие-то маркеры, на которые клевали так называемые «профессионалы». Не завидуй – анализируй. Я нелюбопытен и труслив даже в мечтах – пока пишу в редакцию письмо, желая выиграть футболку с цитатой Микки Рурка из рубрики «правила жизни», умный и смелый Зоберн идет в редакцию, рассказывает сказки о своем величии и продает рассказы.

Шагая домой по мокрому московскому асфальту, вверх по родной уже улице Бориса Галушкина, я вспомнил одну ситуацию. Мне позвонили и позвали на опрос. Нужно было собрать компанию из четырех человек для дегустации пива. Заполнить анкеты, в них по вкусу оценить сорта. Вознаграждения не было, зато участники после работы могли несколько часов пить это никак не маркированное пиво в любых количествах. Мы с Михаилом Енотовым думали, кого еще позвать. Нужна была команда хороших писателей, чтобы это была не простая пьянка, но таинство и симпозиум. Я позвал Зоберна и еще одного друга, с которым тоже был знаком с «Дебюта» – Стаса Иванова, публиковавшегося под псевдонимом Зоран Питич.

Питич был парень простой, коренной москвич из Марьино, пишущий свои странные и пронзительные приключенческие и псевдонаучные повести. В то время он еще не рекламировал активно в соцсетях свои книги, не был помешан на юных читательницах и не лайкал всех знакомых и незнакомых девушек. Питич был в расцвете: любил угостить друзей пивом, пошататься по улицам в своей бессменной черной кожанке. Он был старше меня лет на шесть и на два года старше Зоберна.

Зоберн опоздал почти на час, а мы не могли начать без него. Нас должно было прийти четверо: только тогда пустили бы за стол. И вот появился Зоберн, в своей вечной джинсовке, которую он носил и под курткой зимой, брюках и туфлях и с папочкой под мышкой, серьезный и насупленный, пока не встретится с тобой взглядом, и иронично-насмешливый, как только сфокусирует взгляд на тебе. Мы поздоровались и прошли в гостиницу, в конференц-зале которой проводился опрос. Столы были расставлены как в ресторане, многие дегустаторы уже были пьяны. Пиво было не самое вкусное, такое же как подают в обычных дешевых барах или КиЭфСи. Всего два вида. Нам принесли по два стакана на брата, мы тут же начали пить и болтать. Зоберн попробовал одно, второе и как-то поскучнел, разговаривать ему не хотелось. Женщина, которая нас обслуживала, принесла анкеты. Михаил Енотов сказал ей, что мы известные писатели и чтобы она эти анкеты сохранила для потомков. Зоберн спросил, есть ли еще какой-то сорт, с иным вкусом. Пока мы втроем радовались и быстро расправлялись с ослиной мочой, влитой в наши стаканы, Зоберн оглядывал публику, брезгливо смотрел на стаканы. Он заполнил анкету, встал и пожал нам руки со словами:

– Унылая вечеринка. Вынужден откланяться.

Мы по разу высказали возражение, но он сказал, что принял решение поработать сегодня. Мы смотрели, как он выходит из зала, я взял его стакан и стал допивать. Михаил Енотов взял второй. Питич покачал головой – он вообще недолюбливал Зоберна – и сказал:

– Ч-че это он? Лучше бы я Свята из Марьино взял.

Зоберну надо было оберегать свой талант, чтобы через десять лет дебютировать с идеальным первым романом, лучшим в нашем поколении, книгой с нескромным названием «Автобиография Иисуса Христа». Он планировал карьеру великого писателя, мы же были бродягами, панками. Нам просто нравилось пить плохое пиво.

В ларьке возле общаги я купил еще полторашку. Поднялся к себе – Михаил Енотов уже готовился ко сну. Сигита сегодня была у мамы.

– Будешь? – спросил я.

– Не, я уже спать.

Меня почему-то это очень обидело.

– У Зоберна взяли рассказ в «Эсквайр», ты представляешь себе?

– У него там знакомые?

– Нет, он просто взял и отнес туда рассказ. Сказал им, что его книга вышла в Нидерландах и что он скоро станет новым Пелевиным.

– Так попробуй и ты отнеси. Не думаю, что ты намного хуже.

Не помню точно, что случилось со мной, но я разозлился на Михаила Енотова. Мы начали бороться. Он в пижаме, а я – еще в куртке и шапке. Потом я ударил его в грудь с криком:

– Я обезьяна!

В ответ он пнул меня по яйцам. Но несильно. Я отвалил, пошел умыться, потом вернулся в комнату. Постоял посреди нее, потом начал раздеваться ко сну.