Холодный воздух приносил снежинки с улицы через распахнутую дверь балкона, взлетала штора, празднично поблескивая новогодней мишурой. И музыка, всюду гремела музыка.

Соня ничего не могла сделать, слезы сами текли по щекам. Стрелка на шкале жалостомера к себе давно и прочно застыла в красной зоне. Они пришли, принесли ей торт и вискарь. Вадик и Алиса. Веселые, радостные. Будто это они вместе, а не она и Вадик.

– Ну что ты, малышка? – сочувственно произнес Вадик, присев к ней на кровать. – Голова болит? А мы тебе тортик принесли. И виски. Сперли с банкета.

«Мы» больно резануло Соню, и она процедила сквозь зубы:

– Ненавижу вас. Обоих.

Лицо Вадика мгновенно изменилось, его глаза загорелись волчьим огнем.

– Молодец. Просто умница. Отлично. Значит, тебе лучше одной. Давай. Оставайся.

Алиса стояла за его спиной и даже не сомневалась, что она поступает хорошо, что это нормально – то, что Соня лежит в постели с растянутой ногой, а ее Вадик сопровождает Алису и днем и ночью.

– Вадик, я обязательно должна тут быть? – Алиса брезгливо наморщила носик.

– Да. Я хочу, чтобы ты осталась. У меня нет секретов от тебя. Я хотел, чтобы ты посмотрела на нее. Чтобы ты сама во всем убедилась.

– Урод! – выдавливает Соня сквозь ком в горле.

– Что ты сказала? – Вадик бьет Соню по щеке.

Алиса хватает его за руку.

– Перестань! Как ты смеешь бить девушку! За что?

– Она шантажирует меня своим вытьем. Надоело!

– Угадал! Это шантаж – кричать от боли, когда тебя режут без наркоза. Точно. Я и не знала, что это называется шантаж!

– Заткнись!

– Идем отсюда!

Алиса утащила Вадика, схватив его за руку.

Соня поднялась с кровати, взяла бутылку виски, хлебнула, потом еще и еще. Торт полетел в стену, и Соня с наслаждением смотрела, как он ползет вниз по дорогим обоям люкса. Она даже и сама не знает, что предъявить Вадику? Что? То, что ее сознание превратилось в руины? То, что весь мир, который был прежде ее миром, стал миром Вадика?

Белое небо рушилось на землю крупными снежными хлопьями. На горячих губах Сони таяли снежинки. Слезы лились ручьем и падали в снег. Соня ненавидела себя за это. Ну что она, маленькая девочка, что ли? Соня нагребала горстями пушистый снег и жадно хватала его ртом. Семь этажей. Земля очень быстро летела навстречу.

Море лаванды простирается по одну сторону от берега, море воды простирается по другую сторону. Запах. Неповторимый запах кружит голову, фиолетовый сладкий запах окутывает волшебным облаком. Это такое магическое женское занятие – собирать лаванду или ягоды и разговаривать о том, о сем. Мужчины думают, что женщины говорят только о косметике, детях и нарядах, но это не так. Если бы они послушали тайные женские разговоры, они очень удивились бы.

– Подумала вчера, – говорит Соня, – море соленое, как слезы. А что, если это и правда слезы? Мы все произошли из слез.

– Точно, – соглашается Рита. Она нюхает цветы и закрывает глаза, улыбка появляется на ее бледном, несмотря на загар, лице.

– А потом я придумала легенду. Нет. Я не придумала ее. Мне кто-то нашептал, наверно. Как будто Зевс обидел Афину, и она пошла плакать. Плакала-плакала и наплакала целый тазик слез. А Зевс споткнулся, и все слезы выплеснулись на Землю. Так получилось море. Зевс разозлился, метнул в море молнию, и появились бактерии, а потом уже все стали жрать друг друга и постепенно эволюционировали. Представляешь, когда-то и ты, и я были бактериями.

– Да ладно. Я не была бактерией.

– А я была, – говорит Соня. – Я была бактерией, рыбой, потом стала зверем, потом уже человеком. Иногда мне кажется, что мне миллион лет.

– Смешная ты, – усмехается Рита. – Я знаю, ты хочешь отвлечь меня.

– Ага, – улыбается Соня.

– Спасибо, Соня. У тебя неплохо получается. Но меня очень колбасит. – Рита опять достает таблетки и глотает одну, запивая водой из бутылочки.

– Знаешь, – Соня грустнеет, погружаясь с прошлое, – я тоже думала, как можно предать «нас»? Мы же одно целое, это как предать свою печень или почки. А потом я поняла: никаких «нас» не было. Я сама придумала «нас». Он приехал в Москву, чтобы сделать карьеру, и был готов на все ради этого. А я тут вообще не причем. Была нужна, а теперь нет.

– Ужас. Гадко, – морщится Рита. – Но это хотя бы понять можно. А у меня-то что? Что он в ней нашел? Большие сиськи? И все? Там же ничего нет. Ни-че-го! Дура набитая! Во! Променять на сиськи детей, семью. Как?

– Ну, так. Захотелось больших сисек. Маленькие наскучили.

– Ага! Так ты прикинь, – Рита шмыгает носом. – Он же мне еще и жалуется. Говорит мне: «Как же она без меня? Она такая беспомощная!» Мне жалуется! Хочет, чтобы я ее пожалела. Я – ее! Можешь представить?

– Могу. Кому еще? – Соня пытается иронизировать. – Ты же мамочка! А мама должна помочь. Смешно, но банально. Вот что и гадко, что все банально!

– Но он же любил меня! Любил! – Рита опять впадает в отчаяние. – У нас все по-настоящему было! Почему он к ней хочет уйти?

– Никто ни от кого не уходит, Рита, – тихо говорит Соня. – Все уходят от себя прошлого к себе будущему. И другой человек – лишь повод, толчок, точка опоры. Не более. Дура, говоришь? С сиськами? Надоело быть мальчиком. На фоне дуры проще реальным пацаном себя ощутить. Вот и все. Все просто.

Рита качает головой.

– А любовь? А как же семья? Что, ничего не значат?

– Нет никакой любви. Физиология одна. А все остальное – невроз.

– А зачем тогда жить?

– Низачем. Просто. Зачем кошки живут? Просто живут.

Рита слушает Соню и постепенно успокаивается. И тут дело не в словах Сони, а в том, как она их говорит. Спокойно, почти благостно. И это спокойствие нужно Рите. Только оно.

Мобильник Риты сигналит о сообщении. Рита читает его, и ее дыхание учащается.

– Что такое? – спрашивает Соня.

– Подруга пишет. Она работает вместе с ними. С Антоном и Сисярой. Антона вместе с Сисярой отправляют в командировку. На два месяца. Это конец! Сисяра укатает его там.

Рита трясущимися руками открывает бутылочку с водой и пьет.

– А дети с кем у тебя сейчас? – спрашивает Соня.

– С ним. Днем домохозяйка, вечером он.

– А если он уедет?

– Свекровь себе детей возьмет.

Соня смотрит на Риту с изумлением.

– Что? – Рита не понимает.

– Скорее звони свекрови! Пусть заболеет срочно! Пусть что угодно делает, только пусть не берет детей к себе. Она ж не хочет, чтобы ее сын троих детей бросил? Нет? Или она тебя ненавидит вместе с детьми?

– Не-ет! – поднимает брови Рита. – Она против развода. У меня свекровь отличная. Точно! Как я не доперла! Спасибо, Соня. Ты мегамозг просто! Он останется, и она поедет одна! Чтоб она там и сдохла! Сучка драная!

Рита лихорадочно набирает номер. Длинные гудки.

– Не берет, – Рита огорчена.

– Ну, позже позвонишь, – деловито советует Соня. – СМС отправь. Пойдем на рынок сходим. Мороженого купим. Тут же есть рынок?

Вокзал в Севастополе радостный, когда приезжаешь, и грустный, когда уже надо уезжать. Особенно грустно, когда ты – женщина тридцати пяти лет, не очень выдающаяся, вполне-таки обычная, и тебе нужно уезжать обратно в серую скуку Москвы из сказочной истории про Принца. И провожает тебя твой Принц, и ты не можешь с ним остаться, потому что одна половина твоего мозга все понимает – нет никаких Принцев.

Любой Принц живет неделю или две, а потом превращается в Демона или Людоеда. Но вторая половина мозга все еще верит в Принца. Верит вопреки всему, потому что эта вера удерживает тебя в жизни. Потому что если не эта вера, то что? Что может быть наградой женщине тридцати пяти лет, матери двоих детей, жене сорокалетнего мужчины, работнице большой корпорации, где нет ни секунды на счастье? Что? Что может компенсировать ей всю эту бессмысленность?