«От Z – X.

Я делаю все возможное, чтобы получить информацию, но трудно выяснить, какие войска здесь находятся. Они не позволяют нам приближаться к своей дислокации».

«От Х – Z.

Вы должны лично удостовериться и передать мне точную информацию. Я должен знать их количество. Вы должны подчиняться приказам».

Такое безапелляционное сообщение беспокоит и раздражает Z, который в пароксизме гнева позволяет себе следующее: «В соответствии с вашими приказами отправляю цифры, на которые можно положиться. У них здесь около 500 человек и двенадцать бронемашин, каждая из которых имеет по четыре больших орудия. Я видел все это своими глазами. Также у них имеется около 150 автомобилей».

Тогда Z, вероятно, улыбается про себя, представляя, как доволен X, получивший столь достоверную информацию.

Мы уже начали понемногу разъезжать по стране, и в разных городах можно было встретить небольшие группы с тремя или четырьмя фургонами «форд», результатом чего стали телеграммы, аналогичные вышеприведенной. Когда X стал складывать полученные от различных информаторов числа, наша группа из двенадцати офицеров, двух писарей, сорока одного водителя и одного броневика должна была вырасти до размеров армейского корпуса. По понятным причинам намеренно опускаю имена и официальные титулы авторов этих телеграмм.

Турки наверняка располагали лучшей информацией, но, вероятно, также сильно преувеличенной, и я не думаю, что они когда-либо могли подумать, что 240 миль дороги от Керманшаха до Казвина удерживали двенадцать офицеров и два писаря плюс броневик. Они находились так близко – например, в Шенни, всего в 100 милях от Хамадана, – что внезапное нападение на наш отряд было бы делом простым и, вероятно, успешным. Кроме того, кругом было полно местных турок, и их оказалось так много, что мы не могли принять меры по их аресту, поскольку у нас не имелось для них ни охраны, ни пайки. Парочку наиболее активных из них пришлось арестовать, но остальных оставили в покое. В большинстве случаев это были наши искренние доброжелатели, главным образом люди, недавно дезертировавшие из турецких частей на северо-западе или из армии, сражавшейся с русскими на этой дороге в 1916–1917 годах. Некоторые из последних поселились в деревнях как мирные жители, обзавелись семьями и занялись домашними делами.

Эвакуация русских пошла теперь немного быстрей, и вскоре у нас не осталось никого, кроме людей из отряда Бичерахова. Это поставило нас в гораздо более выгодное положение. Я в это время много общался с генералом Баратовым и его штабом, и нам предстояло обсудить множество вопросов, связанных с эвакуацией.

Нам предстояло решить два вопроса: один финансовый и другой о передаче имущества.

Я уже упоминал о генерале Баратове, командующем русской армией, которая на ранних этапах войны так много сделала для помощи делу союзников, противостоя туркам вдоль этой дороги через Северо-Западную Персию и смыкаясь с нашим правым флангом на турецко-персидской границе.

Сам генерал Баратов был родом с Кавказа, у него имелся дом в Тифлисе, и, естественно, он очень близко к сердцу принимал любой план, направленный на восстановление законности и порядка в этом регионе. Но во время революции те, кто прежде обладали наибольшим влиянием, становятся наименее влиятельными из всех, поскольку представляют тот самый класс, против которого восстал народ. Поэтому, чем более ценными были и могли быть его услуги для России и ее союзников в этой войне, тем настойчивее большевики требовали его крови; и комитет Энзели попросил меня передать ему вежливое сообщение, что, как только он появится в Энзели, они не преминут судить его военным судом (вердикт и приговор предрешены). При таких обстоятельствах я не мог ожидать от него никакой помощи, кроме советов.

Если бы имелась возможность воспользоваться его услугами на Кавказе, то он, несомненно, внес бы ценный вклад. Он был необычайно способным оратором и всегда пользовался чрезвычайной популярностью. В Северной Персии русские мало что сделали для того, чтобы расположить к себе население, но чувства дружбы и привязанности, с которыми генерал Баратов относился к людям, имевшим меньше всего причин любить его, свидетельствовали о его замечательном характере. В это время его особенно ненавидели революционеры – как одного из главных сторонников русско-британского Добровольческого корпуса, который они считали контрреволюционным движением. История этого корпуса кратко выглядит следующим образом.

Когда осенью 1917 года стало очевидно, что русские войска собираются эвакуировать свою часть линии фронта в Северной Персии, оставив брешь в 400 миль на правом фланге Месопотамской армии, возникла идея собрать из числа отступающих войск отряд добровольцев, которые продолжали бы служить под британским командованием и на британском жалованье, что избавило бы от необходимости посылать войска, которые с трудом мог выделить Багдад. Эти добровольцы были собраны под непосредственным командованием выдающегося русского офицера, полковника барона Медема, но эта затея с самого начала потерпела неудачу, и, когда я увидел этот отряд в феврале, у меня не возникло сомнения, что от них не будет никакой пользы.

Дело в том, что в России, находящейся в состоянии анархии, очень многие люди были бы рады оставаться на хорошо оплачиваемой службе до тех пор, пока перемена в ситуации не сделает их возвращение в свои дома более благоприятной перспективой, чем в настоящее время. Несомненно, эта схема выглядела привлекательно, и под командованием британских офицеров можно было бы собрать довольно большие силы. Однако было принято решение, что войсками должны командовать русские офицеры, что оказалось неприемлемым. Окончательный провал был связан с большевиками, которые объявили движение контрреволюционным и угрожали смертью всем, кто его поддерживал. Но для нас это не стало большой потерей.

Судя по некоторым экземплярам, которых мне довелось увидеть, я убежден, что эти войска в лучшем случае оказались бы совершенно бесполезными. Даже при британских офицерах надлежащую военную дисциплину вряд ли удалось бы восстановить, и солдаты, составлявшие войска, оказались бы всего лишь бездельниками, желавшими получать хорошее жалованье и избежать беспорядков в своей собственной стране, воздерживаясь при этом от риска собственной жизнью или выполнения каких-либо рискованных заданий ради «хитрых» англичан в Персии. Поэтому мы должны быть благодарны большевикам, которые пресекли в зародыше схему, при любых обстоятельствах обреченную на полный провал.

Много времени я также уделял обсуждению с генералом Баратовым вопроса оказания британцами помощи в расходах на русскую эвакуацию. Очевидно, что в общих интересах было бы без промедления вывести русские войска из Персии, и, поскольку у русских не имелось денег, было бы целесообразно предоставить им любую необходимую финансовую помощь. С этим согласились, и платежи тщательно контролировались местной комиссией, которую возглавлял мистер Макмюррей из Имперского банка.

Но еще оставался вопрос о русском долге, и на этот счет британское правительство оставалось непреклонно.

Для генерала Баратова лично положение сложилось явно неприятное, но вряд ли можно было ожидать, что мы могли позволить доводам сентиментального характера иметь какую-то силу.

Британское правительство предложило, под определенные гарантии, фиксированную сумму, подлежащую уплате в определенные периоды, которая рассчитывалась как разница между суммой, получаемой генералом Баратовым через определенные промежутки времени от тифлисского правительства, и фактическими расходами на эвакуацию. Тифлисское правительство не смогло внести свою долю, и русскому командующему пришлось восполнять дефицит выдачей платежных расписок вместо наличных денег. Эти бумажные обязательства теперь составляли значительную сумму, и генерал Баратов просил британское правительство взяться за их погашение не только ради того, чтобы очистить его личную совесть, но и для того, чтобы поддержать престиж европейца в Азии, что, по его мнению, сказывалось на доверии к британцам не меньше, чем к русским.