Танджиро едва сдерживает слезы, понимая, что его жизнь спасена Тенгеном Узуем, единственным человеком, кто видит в Цветах людей, а не красивых кукол.

И хотя Узуй стоит к ним спиной, не нужно обладать большим воображением, чтобы представить, что мужчина сейчас зол не меньше, чем Музан минуту назад. Его крупные ладони сжаты в кулаки, а мускулистые плечи вздымаются и опадают в такт тяжелому дыханию. Даже на перекошенном от гнева лице Музана проскальзывает тень неуверенности.

«Знаешь, Кеджуро никогда не рассказывал, что происходит в этом месте, но теперь я все знаю, — голосом Узуя, кажется, можно колоть камни, — Ублюдок, как ты посмел поднять руку на тех, кто слабее тебя? Ты не стоишь ни единого волоса с их головы. Кто сказал тебе, что ты имеешь право распоряжаться жизнями других людей? Ты жестокий, эгоистичный, трусливый кусок дерьма».

Однако даже сейчас Музан не поддается запугиванию. Его слишком часто унижали в прошлом, и теперь у него выработался иммунитет к оскорблениям в свой адрес. Он пристально смотрит на Узуя, прежде чем ответить: «Кто ты такой, чтобы говорить мне, что можно, а что нельзя? Бывший бандит, влюбленный в проститутку? Ты хоть знаешь, что я делал для них все эти годы? Если бы не я, половина из них сдохла бы еще в детстве. А твоего драгоценного Кеджуро до смерти забил бы его алкоголик отец. И кто знает, может тогда у меня бы оказался его младший братец? Я спас их, и они мои по праву!»

Узуй лишь качает головой. С одной стороны, в словах Музана есть доля правды, но с другой…

«Нельзя владеть людьми, нельзя привязать их к себе силой. И я не оставлю тебе того, кого люблю. И тех, кого любит он», — говорит Узуй, положив на стол небольшой кожаный кейс.

Управляющий подходит к столу и открывает чемоданчик. Удивленно подняв бровь, он созерцает пачки наличных, уложенных ровными красочными рядами. «Так много? Ты хочешь заплатить за всех, лишь для того, чтобы порадовать Кеджуро? — недоверчиво спрашивает Музан. — Но почему? Они всего лишь шлюхи, такие же, как и я. Я никогда не делал с ними того, чего не делали бы со мной в свое время».

«То, что ты прошел через свой собственный ад, еще не дает тебе повод устраивать его для других. Я сейчас же забираю всех Цветов и прошу, не пытайся разыскать их. Лучше используй эти деньги себе на благо, тут достаточно, чтобы начать новую жизнь. И знай, я ненавижу тебя и презираю за всю боль, которую ты причинил Кеджуро, но я… сочувствую тебе, — искренне произносит Узуй, а после оборачивается к пришедшим с ним мужчинам, — Выводите этих двоих».

Один из одетых в черное незнакомцев подхватывает Танджиро, помогая ему устоять на дрожащих ногах, и бросив взгляд через плечо, парень видит поникшего Музана, не поднимающего глаз от поверхности стола. И он не знает, может это всего лишь игра огней, пробивающихся сквозь окно с празднично освещенной улицы, но Танджиро кажется, что он замечает две блестящие влажные дорожки на щеках их теперь уже бывшего начальника.

Танджиро и Зеницу выводят из дверей под тревожные шепотки ошеломленных гостей, все еще остающихся в гостиной, даже несмотря на пугающий инцидент с пумой, и усаживают на мягкое, приятно пахнущее кожей сидение одного из двух черных автомобилей, припаркованных у входа. Молчаливые пособники Узуя возвращаются обратно в Сад Греха, чтобы спустя десять минут появиться с их ослабевшими друзьями и несколькими сумками наспех собранных вещей. Иноске бережно размещают рядом с Танджиро, и хотя юноша видит взволнованный блеск в изумрудных глазах любимого, его мальчик все еще не произносит ни слова. Гию и Ренгоку сажают в другую машину, и они трогаются. Постепенно Сад Греха начинает отдаляться, и Танджиро оборачивается, чтобы напоследок посмотреть на дверь их тюрьмы, их взятой Бастилии, теперь уже навеки оставленной ее Цветами.

***

О следующих нескольких часах у Танджиро, боровшегося с утомлением и ноющей болью в шее, остались лишь краткие, обрывочные воспоминания.

Он помнит, как Иноске уснул, прислонившись к его плечу, и как он поддерживал его невесомое тело, не давая упасть вперед. Помнит Зеницу, слезящимися глазами глядящего в окно автомобиля на толпы людей, гуляющих в честь праздника всю ночь напролет. После он припоминает, что больше не видел сияющих фонарей, а только лишь мрачные силуэты деревьев на фоне темного ночного неба. Затем ярким пятном в его воспоминаниях мелькают огромный белый особняк и то, как нежно горели гостеприимные окна, суля долгожданный отдых, люди, выбежавшие встречать их на порог, вздохи и стоны чувствительных девушек в белых передниках, помогающих измученным парням войти в дом.

Когда их проводят через парадную дверь, Танджиро немного оживляется. В просторном наполненном слугами холле светло, как днем. Все суетятся вокруг новоприбывших, стараясь помочь. Кто-то сильный, должно быть из лакеев, подхватывает Танджиро за талию, закинув его руку себе на шею, и аккуратно ведет вверх про широкой лестнице, покрытой синим ковром с серебряной вышивкой. Краем глаза юноша видит своих друзей, таких же беспомощных, как и он сам. Он усмехается про себя, представив, какое нелепое зрелище сейчас представляет эта процессия. И вдруг Танджиро понимает, что ему только что на какую-то долю мгновения стало весело. Когда он в последний раз испытывал что-то, хотя бы отдаленно напоминающее радость?

С одной стороны от него идет сам хозяин особняка, заботливо поддерживая Ренгоку, словно свою самую большую ценность. Заметив взгляд Танджиро, так и не сломленный Музаном солнечный юноша посылает ему слабую, но теплую улыбку, а мальчик из последних сил улыбается в ответ. Повернув голову, Танджиро видит Иноске, привычно смотрящего в пустоту.

«Иноске…» — тихим хрипящим голосом зовет он своего возлюбленного. Ему кажется, или Иноске легонько дергается, услышав этот наполненный тоской призыв?

«Не волнуйтесь за него, — говорит Танджиро молодой лакей, поддерживающий его, — Врач уже здесь, он осмотрит Вас и Вашего друга, как только закончит еще с одним гостем хозяина».

Еще с одним гостем? Неужели это и правда возможно? И как в подтверждение его догадки, Гию внезапно издает ломанный гортанный стон и, оттолкнув своего провожатого, со всей скоростью, на которую только способно его отравленное тело, устремляется в комнату, в которой мягким желтым светом горит настольная лампа, освещая сидящую в постели фигуру.

Танджиро умоляюще смотрит на своего помощника, прося подвести его поближе, чтобы он своими глазами мог убедиться, что там их потерянный брат. И подойдя к дверям комнаты, он видит прекрасную картину долгожданного воссоединения, при виде которой невозможно сдержать слез.

«Сабито, Сабито, это ты?! Родной мой, Лисенок», — бормочет Гию, взобравшись на кровать и усевшись поверх ног своего любимого, чтобы видеть его бледное, покрытое шрамами лицо.

«Гию, — выдыхает Сабито со своей доброй улыбкой, которой так не хватало его друзьям, — Я очень скучал по тебе, мой океан. Я не обманывал тебя, я верил, что мы еще встретимся. Только ждать пришлось так долго…»

И Гию сворачивается, уткнувшись лицом в грудь Сабито, чтобы разразиться рыданиями. «Как ты справлялся без нас?» — спрашивает он сквозь всхлипы.

«Было нелегко, но теперь все позади. Тенген нашел меня и привез сюда несколько часов назад. Я рассказал ему, как Музан издевается над вами, и он сразу же помчался в Сад Греха. И хотя я ждал вас, я до сих пор не могу поверить, что вижу тебя», — отвечает Сабито, крепко прижимая Гию к себе.

«Не отпускай меня, — просит плачущий мужчина, — Не отпускай меня больше никогда».

«Теперь ничто не в силах разлучить нас», — заверяет его Сабито.

Танджиро вздыхает с облегчением. Какая чудесная ночь! Он мельком бросает взгляд на Узуя. Мужчина обнимает Кеджуро, который в слезах смотрит на встречу своих любимых братьев. И Танджиро уже не понимает, кому он благодарен больше — Узую, протянувшему им руку помощи, или Ренгоку, сохранившему чистое и большое сердце, за которое его полюбил их спаситель. Главное, что оба исхудавших и больных парня теперь будут жить. Ренгоку — потому что оказался в надежных руках своего покровителя, а Гию — потому что вновь обрел половину своей души.