Маргерита не выпускала книгу из рук до станции Луи Пастера, там она вышла из метро и очутилась в районе своего детства. Прежде тут обитали только миланцы, а теперь гудел рой из двадцати семи наций, в основном студентов, – разношерстная толпа поднимала ей настроение. Маргерита слегка сбавила шаг и повернула на виа делле Леге с ее китайскими ресторанчиками и марокканскими лавками. Тут она была настоящей – до всех своих увлечений, когда ее еще все устраивало. Дом ее детства располагался на углу, молочную лавку на первом этаже сменил бар, которым заправляло тунисское семейство, у них был кофе «Illy» и быстрый интернет. Маргерита достала было ключи, но передумала и два раза позвонила. Домофон крякнул, и она сказала:

– Это я.

– Кто я?

– Твоя дочь.

Толкнув дверь, она преодолела один пролет – мама уже поджидала ее на лестничной клетке.

– Что случилось?

– Приходили по поводу бойлера?

– Не меняй тему.

– Я что, не могу зайти к тебе просто так? Расскажи про бойлер.

Напрягшись, мама проскандировала по слогам:

– Все из-за де-ком-прес-си-и. В баке низкое давление.

Маргерита чмокнула ее в щеку – оказалось, родительница пользовалась «Oil of Olaz». Она была такая миниатюрная, что смотрела на всех снизу вверх.

– Кушать будешь?

Маргерита прошла в гостиную. Кресло отца уже не стояло у книжного шкафа, а телевизор беззвучно вещал на канале «Rai Uno».

– Ну, солнышко, рассказывай.

– Просто хочу побыть тут с тобой немножко.

– Как Черчилль, который взял отгул в разгар Второй мировой?

Она присела рядышком. Она всегда притихала, если у дочери на сердце кошки скребли. Когда Маргерита была еще юной, в минуты душевного смятения мама целовала ее в макушку, теперь же, после замужества дочери, стала более осторожной в проявлениях близости: присаживалась рядом, поправляла воротник ее блузки, отряхивала рукою пальто.

– Знаешь, солнышко, хочу тебе сказать, я уже не читаю, как прежде, – сказала она, забрав из рук дочери томик Немировски, и кивнула на книжный шкаф. – Я поняла, что читала только ради твоего отца.

– Тебе было с ним так скучно?

– Наоборот, чтение нас сближало, – ответила она, поправив дочери челку. – Если ты не хочешь говорить, тогда я скажу, что с тобой.

– Да ничего, я же уже сказала.

– Если мне приснился Паннелла[4], значит, что-то не так!

– Мама! – Маргерита невольно улыбнулась. – Далась тебе эта политика!

– Я прожила жизнь с человеком, который голосовал за Берлускони[5]. Знаешь, что он мне ответил на вопрос: «Почему?»

– Ну?

– Что он за Сильвио из-за «Drive In»[6].

– Еще бы! Полуголые девицы!

– Смотри на это проще, девочка моя. – Она уселась на диван. – Полуголые девицы, как-никак, отличное развлечение!

– Бог с ним.

Мама подняла взгляд.

– Значит, у тебя проблемы с мужем.

– Не хочу об этом говорить, – и уставилась на балконную дверь. Балкон находился на одном уровне с гостиной; когда она была маленькой, отец частенько распахивал дверь настежь и разрешал ей кататься на трехколесном велосипеде туда-сюда, пока мама что-то шила, примостившись в углу. Она штопала так же, как и читала, – с точностью и скоростью хирурга, и ее заработок был ничуть не хуже, чем у мужа-железнодорожника.

– Не хочешь говорить – ну и ладно, – сказала мама, поцеловав дочь в плечо. – Но знай, что твой муж иногда сюда забегает.

– Мой муж?

– Только не говори ему об этом.

Она вышла на кухню и вернулась с двумя кусками пирога.

– Со шпинатом. Если хочешь, разогрею.

Маргерита откусила кусочек.

– И что здесь делает мой муж, когда иногда забегает?

– Перекусывает, перебирает книги на полках, иногда берет что-нибудь почитать. Он приходит по четвергам. Твои подозрения как-то связаны с четвергами?

– Да нет, дело не в четвергах.

– Все будет хорошо, солнышко.

– Зачем он сюда приходит?

– Я недурно готовлю. Но думаю, причина в твоем отце.

– Пожалуйста, не будь банальной.

– А ты не будь неблагодарной, – парировала она, положив руки на подлокотник кресла. – Кажется, ты забыла, что отец для него сделал.

– Не забыла, – перебила ее Маргерита, – но не нужно утрировать.

– Ты недооцениваешь Карло.

– Вот тут ты ошибаешься, – нервно рассмеялась она.

Они ели в тишине, как обычно, неспешно пережевывая пищу и время от времени стыдливо поднося руку ко рту. Мамина стряпня: все из хороших и простых продуктов, сдобренных легким соусом. Они доели пирог, болтая о выцветших обоях на стене, затем мама забрала тарелку и поставила на стол, подняла дочь на ноги и обняла ее.

– Это не подозрение, мама. Это молоденькая студентка.

– И что?

– Это какое-то наваждение.

Мама выгнулась дугой, чтобы посмотреть ей в глаза:

– Значит, как сказал бы Мегрэ, улик у тебя нет.

– Не нужны мне никакие улики.

– Мудрое решение, доченька, – произнесла она, постукивая указательным пальцем по груди Маргериты. – И вот что я тебе скажу: твой муж не мастак в таких делах.

– Думаешь?

– Как и твой отец.

Как и отец, который поехал в Турин на курсы повышения квалификации на три дня. Впервые он не ночевал дома, мама ей призналась, что шила и днем и ночью, пока он не явился с двумя подарками: зимней шапкой и пазлом «Яркая радуга». Он вернулся в отличном настроении с двумя презентами и с новым шарфом на шее. Когда Маргерита ушла в свою комнату, она слышала, как родители о чем-то быстро-быстро говорили. А говорили они о том, что вышло наружу лишь годы спустя: мама окрестила это недопониманием.

Может, недопониманием было и то, что сейчас происходило с ней. Положив подбородок на мамину голову, Маргерита обвила ее шею руками. Сказала, что ей пора; под тиканье настенных часов мама проводила ее по длинному коридору, увешанному гравюрами с видами Милана, с полом из мраморной крошки и вешалкой из красного дерева. Восхищаясь маминой мебелью, Маргерита понимала, что скоро все придет в негодность и понадобится ремонт. Обернувшись на пороге, Маргерита поцеловала мать – ее волосы пахли лаком.

– Думаешь, я могла бы вскружить голову кому-нибудь из «Drive In»?

– Мне кажется, там были только девушки, – мама стала серьезной. – Не переживай, еще как могла бы! – улыбнулась она. – Завтра у Буццати ты прояснишь все свои подозрения, или наваждения, или что там, черт подери, у вас происходит.

– Думаешь?

– Уверена. Дай мне знать, что там с квартирой на корсо Конкордия.

Она поправила на дочери пальто.

– Знаешь, папа ведь отложил для тебя пару лир.

– Вы же копили на эту квартиру.

– Мы из тех, кто всю жизнь снимает жилье, – и послала дочери воздушный поцелуй с лестничной клетки.

Маргерита ответила ей тем же. Спускаясь по ступенькам, на выходе из подъезда она почувствовала, как ей недостает отца. Она быстро прошла по виа делле Леге и своему кварталу, свернула на вьяле Монца и оказалась на пьяццале Лорето. Думала она об отце – кустистые брови и сигарета во рту, маленькие кусачки в руках, которыми он все чинил, как он делал вид, что убирается на кухне, а сам наблюдал, учит ли Маргерита латынь. Говорили, он даже поезда ремонтировал с сигаретой в зубах. Шутки про «Милан» или Гаэтано Ширеа, хотя тот и играл за «Ювентус». Потом успехи Маргериты в лицее и, наконец, зять, который стал «славным сынком». Как-то отец сказал Карло: помогай нашим женщинам, если можешь. Это случилось в тот день, когда врачи из клиники «Humanitas» нашли у него затемнение в легком. «Затемнение? Какое?» – спросил этот дородный человек, глотавший слова и не пожелавший присесть, даже когда ему объявили диагноз. Нужно дообследоваться, ответили ему. Вернувшись домой, он принялся приводить в порядок документы в своей папке.

Всякий раз, тоскуя по отцу, Маргерита искала общества мужа. Взглянув на часы, она позвонила в агентство и предупредила, что заскочит за ключами от апартаментов на корсо Конкордия. Затем набрала Карло: