В камере хранения Лионского вокзала начинается большой шухер. Служащий, судя по его припухшим зенкам, до нашего появления дрых между двумя чемоданами.

Мы ему объясняем, кто мы и что ищем. Тогда он протирает моргалы, прогоняя последние остатки сна, и сам организует поиски. Мы решаем обращать особое внимание на самые большие вещи и пускаем в ход свое обоняние, которое у простых смертных обычно развито слабо.

Если б вы могли нас видеть, ребята, то купили бы билеты на это представление! Пинюш на четвереньках обследует нижние полки. Он нюхает на Манер собаки-ищейки, и его глаза двигаются в такт движениям его носа. Берю просто приклеивается своим хоботом к чемоданам, лежащим на полках. Он глубоко вдыхает, закрывает глаза, качает головой и переходит к следующему. Что же касается меня, то я действую иначе – взвешиваю чемоданчик, прежде чем к нему принюхиваться. Я знаю, сколько может весить человеческое мясо!

Вдруг Толстяк издает дикий вопль:

– Тут, ребята!

Мы подбегаем. Речь идет о деревянном ящике размером со средний чемодан. Воняет он так, как все бойни Ла Вилетт в жаркий день.

Замка на нем нет, а два ремня, закрывающие его, мы расстегиваем без труда. Нашим взорам предстает залитое кровью белое белье. Страшная вонь усиливается.

– Мы нашли, что нужно! – предупреждает Пино.

– Спасибо за информацию, – усмехаюсь я. – Надо залепить ноздри воском, чтобы не понять это.

Берю своими толстыми пальцами, не знающими отвращения, раздвигает белье, и мы можем сколько душе угодно восхищаться огромным тухлым окороком...

Нашему разочарованию нет границ...

Ситуацию лучше всех резюмирует опять-таки Толстяк:

– Дать протухнуть такому кусищу, в то время как бедным индусам нечего жрать! Какой вандализм!

Мы закрываем ящик, прежде чем продолжить наши поиски, но они ничего не дают.

Четыре часа утра; мы совершенно вымотались. Мою башку пилит ужасная боль; в глазах рябит.

– Буфет открыт? – спрашивает Берю служащего.

– Да...

Толстяк серый, как английское утро. Он смотрит на меня своими глазами, тусклыми от идиотизма и усталости.

– В этот час, – говорит он, – я предлагаю ром с лимонадом. Это прочищает мозги!

Мы покорно следуем за ним. В буфете дремлют несколько солдат, парочка влюбленных трется мордой о морду. Берю организует пир. Поев, мы, скрестив руки на животе, медленно погружаемся в размышления, которые являются прихожей сна.

Первым, через довольно большой промежуток времени, слово берет Пино. Он рыгает (из-за выпитого лимонада) и после этого звукового вступления решает издать более приятные для уха звуки.

– Я еще никогда не видел такого дела! – заявляет он.

– Я тоже, – уверяет Берюрье. – Ни разу. Не знаешь, какому святому молиться... Все разваливается в руках... Он секунду размышляет.

– Тонио, ты уверен, что Греноблец говорил именно о Лионском вокзале?

– Естественно!

– А если он тебя наколол? Я пожимаю плечами.

– Он подыхал. Ты думаешь, в такие мгновения хочется врать? Ему было проще промолчать!

– Согласен, но где здесь можно спрятать труп без головы? Кроме камеры хранения негде...

Он хочет сказать что-то еще, но я заставляю его замолчать почти римским жестом.

Я начинаю говорить сам, не для того, чтобы просветить моих помощников, а чтобы разобраться самому.

– Кажется, мы мало рассуждали об этой истории.

– Не понимаю, чего тебе надо, – заявляет Пино.

– Помолчи, мумия!

Он сжимается на стуле и начинает дергать себя за ус.

– Да, мы недостаточно копались в «как» и «почему»... А надо было бы...

Толстяк кладет на стол свой похожий на дорожный столбик палец.

– Первое? – просит он.

– Первое: Турок и Греноблец замочили неизвестного нам типа, от которого мы нашли только голову, по неизвестному нам мотиву.

– Записываю, – говорит Берю.

– Второе? – спрашивает Пино.

– Этот тип не здешний, поскольку никто его не опознал,

– Это мы знаем!

– Помолчи. Я продолжаю:

– Надо связать факт, что этот человек не местный, с тем, что мы находимся на вокзале...

– Не понимаю, – уверенно объявляет Берюрье.

– Для тебя это обычное явление. Я хочу сказать, что, если это приезжий, он мог приехать на поезде...

Пино кивает своей головой страдающей запорами крысы:

– Логично.

Я прочищаю горло. Сон и усталость гудят в моем котелке, как вентилятор в пустой комнате.

– Можно себе представить такой сценарий: двое блатных должны были ликвидировать типа, приезжающего на поезде... Они засекли его при выходе из вагона и свели с ним счеты на вокзале.

– На вокзале? – подскакивает Берюрье, не верящий в неправдоподобные вещи.

– Предположим!

– Давай предположим, – соглашается мой пузатый товарищ. И добавляет с ехидцей: – И что с того?

– А то, тупарь, что труп они спрятали где-то здесь...

– Где?

Я пожимаю плечами:

– That is the question7 !

– Бывают моменты, когда я совершенно не понимаю твой жаргон, – ворчит Толстяк.

Я интенсивно размышляю. Мои мозги работают на скорости пять тысяч оборотов в минуту! Я подскакиваю:

– Они запрятали его в таком месте, откуда его можно вытаскивать только по частям! Ну да, все понятно, все ясно!.. Вот настоящая божья правда, как выражаются знаменитые американские романисты, когда хотят ублажить критику.

Пино выходит из своей серой летаргии.

– Значит, они его кокнули сразу, после того как он сошел с поезда?

– Или почти.

– Но, черт подери! – кричит Берюрье. – Нельзя же так просто взять и замочить мужика на глазах у сотен свидетелей! Об этом бы давно было известно, а?

– Пошли! – отрезаю я.

Мы проходим на платформы. Они почти пусты, если не считать пригородные линии, по которым серебряного цвета поезда привозят сонных пассажиров, направляющихся на работу.

Я иду к линиям дальнего следования... Там дует холодноватый ветерок... Рабочие, укутав голову в кашне, маневрируют бесконечными составами... Открываются первые журнальные киоски...

– Ну что? – ворчит Берюрье.

Я, не отвечая, направляюсь к платформе "Л", предпоследней в ряду... Именно к ней подходят скорые поезда... С этого места я осматриваю большой зал, в котором электрические лампочки начинают бледнеть от утреннего света.