Мне в голову приходит одна идея. И очень даже неплохая...

Я высовываюсь из окна. Ларут фотографирует мертвеца. Я его окликаю:

– Не уходите, не поговорив со мной, Ларут. Это крайне важно.

Затем я вызываю конвой Мари-Жанны и отдаю распоряжение:

– Слушайте внимательно, ребята. Сейчас два часа пополудни. Вы продержите эту девицу до восьми часов, потом привезете ее на машине на улицу Милан и высадите в пятидесяти метрах от гостиницы «Серебряный берег». Понятно?

– Понятно, патрон.

Я обращаюсь к скромной труженице панели:

– Вернешься в гостиницу, как обычно, и поднимешься прямиком в свой номер, ясно? Она утвердительно кивает.

– Не говори ни слова, кроме «здрасте» хозяину гостиницы или горничной. Ни слова о том, что с тобой приключилось, ты меня понимаешь? Будь внимательна, даже стены имеют уши... Если не сделаешь все точно так, как я говорю, пеняй на себя.

Она подтверждает свое полное согласие с моими словами.

– А когда я приду в номер? – спрашивает она.

Я улыбаюсь.

– Не ломай себе голову. Продолжения программы не знаю даже я сам. Это будет сюрприз... Я отвожу обоих агентов в сторону.

– Падовани только что покончил с собой, выбросившись из этого окна, – сообщаю я им тихим голосом.

– Мы знаем, – отвечают они.

Их скромность заслуживает всяческих похвал.

– Браво, мальчики! Раскладушке ни слова... Она не должна знать, что случилось, иначе весь мой план рухнет.

– Не беспокойтесь, патрон... Мы составим ей компанию до восьми вечера.

– Покормите ее, это ее как-то займет...

В эту секунду в мой кабинет врывается Ларут.

– Вот это да! – орет он. – Новость так новость!

Я подскакиваю к нему и, прижав палец к губам, даю понять, чтобы он замолчал.

Он закрывает рот, потом смотрит на Мари-Жанну.

– Кто эта особа?

– Наступит день, и я вам скажу. Может быть, – отвечаю я, стараясь говорить как можно более веселым тоном. Конвоиры уводят киску. Ларут и я остаемся вдвоем. Я вытираю лоб рукавом.

– Вы вогнали меня в дрожь, – признаюсь я ему. – Если бы вы сообщили этой девице о смерти ее дружка, мой план накрылся бы.

Я подталкиваю его к столу.

– Присядьте, Ларут. Я хочу попросить вас о новой отсрочке...

Он хмурит брови.

– Ах, вот оно что!

В его голосе звучат недобрые нотки.

– Не пишите о смерти Падовани до завтрашнего дня. Он встает, прохаживается по кабинету, затем кладет руки на лежащий на моем столе блокнот и наклоняется ко мне.

– Хрен вам, комиссар!

– Простите?

– Я сказал: хрен вам. Мне осточертели ваша трепотня, ваши отсрочки, ваши блестящие комбинации... Моя работа – информировать читателей раньше моих коллег. Вот уже два дня вы не даете мне опубликовать материал для первой полосы. Хватит!.. Мне очень жаль, но я буду делать свое дело.

Вид у него очень решительный.

– Одну секунду, – говорю я.

– Нет, я не могу терять ни секунды...

– Можете. Если вы напишете о смерти этого бандита, все полетит к чертям собачьим... Зато если вы мне поможете, я уверен, что докопаюсь до разгадки этого темного дела.

Я беру фото, изображающее Падовани с салом на морде.

– Давайте заключим сделку. Что вы скажете об этом снимке?

Он хохочет:

– Забавно!

– Так вот, вы получите его в эксклюзивное право. Напишите, что мы вышли на след и арестовали некоего Джо Падовани по прозвищу Турок... Была драка... Снимок был сделан в тот момент, когда Падо получил в рожу содержимое банки свиных консервов... Ничто не позабавит ваших читателей больше этого. Вы скажете, что корсиканец был допрошен, но смог представить безупречное алиби и его отпустили. Можете даже написать, что взяли у него интервью, когда он выходил из нашего здания... Он вам заявил, что возмущен поведением легавых... Также он сказал, что был арестован по анонимному доносу и надеется найти того, кто на него настучал... Напишите это... Это же сенсация! А правду вы успеете вытащить на свет и завтра. Таким образом, у вас будут две сенсационные статьи вместо одной. Как видите, я с вами честен! Разве я не известил вас сразу же? Причем вас одного?

Он не сводит глаз с фотографии, с его губ слетает легкий вздох, и он кладет портрет в карман.

– Ладно. Я слабый человек и не могу вам ни в чем отказать.

– Э! Секунд очку...

– Да?

– Отдайте мне кассету с пленкой. Я не хочу, чтобы вы подложили мне свинью!

– Ага, чтобы вы ее засветили!

– Царит климат доверия, – усмехаюсь я.

– Я могу ответить вам теми же словами... Мы смотрим друг на друга такими горящими глазами, что можно растопить лед на Северном полюсе.

– Хорошо, поступим иначе... Выньте вашу пленку из аппарата и положите ее в конверт...

– А потом?

– Вы напишете ваш адрес, и мы попросим дежурного полицейского немедленно отнести конверт на почту. Вы получите пленку, но только завтра.

– Ладно...

Он вынимает пленку из фотоаппарата, кладет ее в конверт и заклеивает его края клейкой лентой.

Когда он написал свой адрес, я звоню дежурному.

– Минутку, – предупреждает Ларут. – Не подавайте ему никаких условных сигналов, иначе я не согласен!

– Вы что, правда думаете, что у рядового полицейского хватит ума понять условный знак? – возражаю я.

Все проходит хорошо. Дежурный берет конверт и десять франков от Ларута и уходит, взяв под козырек, как перед министром.

– До завтра, – говорю я Ларуту. – Я на вас рассчитываю. И запомните: когда я на кого-нибудь рассчитываю, то не люблю, чтобы меня разочаровывали. Если вы меня киданете, то потеряете семьдесят пять процентов той сексапильности, что заставляет секретарш газеты находиться в пределах досягаемости ваших рук.

Он обиженно пожимает плечами, и мы расстаемся без излияния дружеских чувств.

Является Берюрье в шляпе набок. Он выглядит подавленным.

– Что с тобой случилось, Толстяк? Он останавливает на моем лице свои налитые кровью глаза.

– Я только что вспомнил, что моя Берта приготовила на обед жареную говядину с луком и морковью.

– Ну и что?

Он потрясает изуродованной челюстью.

– Думаешь, я смогу есть мясо этим?

– Попроси ее приготовить котлеты, Берю... Или птичье молоко!