Элоди получала удары с двух сторон; ее муж Филип звонил из Афганистана все чаще, и они ссорились все сильнее. Она теперь почти не спала, а ведь еще недавно только это и делала. Последнее время Элоди ужасно уставала: ходила к подругам и на собрания группы поддержки для семей военнослужащих, по возвращении включала «Нетфликс» и засыпала посреди серии, однако в три часа ночи уже говорила по телефону. Продолжала спать на диване – мол, на нем не так одиноко, как в кровати, – но крепко обнимала подушку-валик для беременных. Я тоже начала подумывать о покупке подушки-обнимашки. Может, и мне будет не так одиноко?

Я выработала новую философию: каждый час сна уменьшает время пребывания в дурдоме под названием «моя жизнь». Меньше шансов рассориться с братом, встретить Каэла, угодить в очередную неприятность. Когда я заканчивала работать, или выдергивать заполонившие двор сорняки, или убирать в доме, или даже глазеть на трещину в кухонном потолке, наступала пора просыпаться и повторять все вновь. Только эти отупляющие занятия имели на меня противоположный эффект – разум совершенно не отуплялся. Мысли постоянно бурлили, я искала объяснение своим бедам.

Неужели прошло лишь две недели? Ссоры с Брайаном, предыдущим парнем, никогда меня особенно не волновали. Из нас двоих именно я меньше переживала, совсем не плакала и не шла на уступки в случае своей правоты. Он же извинялся. По крайней мере вначале.

Роман с ним меня измотал, и, когда Брайан окончательно исчез из моей жизни, я поняла, что дорожила им по одной-единственной причине: это были самые близкие мои отношения с мужчиной. Точнее, с мальчиком, который притворялся мужчиной. Вообще-то к данному типу принадлежали почти все мои кавалеры. Классика. Трудные отношения дочери с отцом и прочее.

Каэл же… Он был исключением из любых правил. Опровергал каждый мой стереотип про мужчин и отношения. А потом опровержениям пришел конец.

Зато я укрепилась в мысли, что доверие к малознакомым людям не доведет до добра. Собственно, доверие ко всем людям, поскольку я не могла доверять ни брату, ни папе, ни даже себе.

Остин разрушил свою жизнь. Каэл ему в этом помог… Даже думать о них не хочу! Мысли беспорядочно скакали, сердце бешено стучало в попытке за ними угнаться.

На ноги плеснуло, я посмотрела вниз. Через край кухонной раковины текла вода. Единственные рабочие туфли промокли. Когда я включила воду? Да что со мной происходит, черт возьми?!

Я поспешно дернула кран, бросила на пол полотенце, втаптывая его в лужу. Вылила на оставшуюся посуду море лавандового средства для мытья, чтобы отбить запах. Почерневшая сковорода до сих пор воняла горелым сыром. Этот аромат вкупе с дождевой уличной влагой – не лучший букет для старого дома.

Я пробежала пальцами по гладкой керамической тарелке. Нащупала в мыльной пене выгравированную дату – в тот день Эстелла с папой поклялись любить друг друга, пока смерть их не разлучит.

Удивительно, как этот хрупкий свадебный подарок уцелел в моем бардаке.

Кухонная дверь распахнулась, по дому поплыла французская речь. Родной язык Элоди. Она явно была расстроена, но что именно говорила, не понять. Я выучила от нее лишь несколько французских слов, на том мои познания закончились.

Элоди кивнула, беззвучно пошевелила губами: «Прости» – и направилась к шкафчикам. Руки ее занимали пакеты с покупками и кофейный поднос, который она удерживала из последних сил. Элоди, как и я, уже надела рабочую форму, но поверх еще накинула короткий дождевик. Светлые волосы под капюшоном, собранные в маленький пучок, остались сухими. Я вытерла мыло с рук и поспешила на помощь.

Сумки оказались неожиданно тяжелыми. В одной я увидела пачки цветного картона, ножницы, клей. Беременным нельзя столько носить. Женский голос в трубке зазвучал гораздо громче и отрывистей, Элоди отодвинула телефон от уха.

– Родители, – пояснила она, опуская пакеты на стол.

О ее родителях я знала мало. Лишь то, что они не испытывали восторга по поводу решения дочери покинуть Францию ради брака с американским солдатом. В военных поселениях вроде нашего нечасто увидишь французов. Я встречала много жен из Южной Америки и Мексики, одну из Германии, но из Франции – никогда.

Жизнь Элоди в Джорджии сильно отличалась от жизни на родине. Европа ни капельки не похожа на юг Соединенных Штатов. Надеюсь, по возвращении Филипа из Афганистана Элоди станет легче. Хотя… Мне вспомнилось, как зло он разговаривал с ней недавно по «Скайпу», – я тогда вошла в комнату и невольно услышала несколько фраз. Да и сегодня утром Элоди выглядела убитой из-за ночной ссоры с мужем. До чего грустно… Надеюсь, у них это временно, просто типичные размолвки молодой пары, в которой муж на войне, а жена беременна.

Ох, боюсь, мой оптимизм притянут за уши.

Элоди, продолжая говорить по телефону, направилась к выходу, но я ее остановила.

– Я принесу остальное. Ты разбирай покупки.

Она улыбнулась, однако тут ее собеседница что-то сказала, и Элоди замерла. Переключила телефон на громкую связь, опустила его на столешницу. Заговорила, перекрикивая возмущенный голос матери. Я направилась за пакетами к машине. Бедная Элоди, и тут ей нет покоя. Надеюсь, не все так страшно, как кажется. И надеюсь, я успею быстро сбегать к машине и обратно, не вымокнув до нитки. В дождь я регулярно оказывалась без зонта и плаща, а резиновых сапог вообще никогда не имела. Была не готова к обычной жизни, зато чересчур готова к маловероятным событиям. К примеру, хранила набор выживания на случай землетрясения – да-да, в южной Джорджии. При этом не могла похвастать ни одним дождевиком, хотя дождей у нас шло предостаточно.

Элоди, прикусив язык, буравила взглядом телефон. Я посмотрела на нее еще раз и распахнула сетчатую дверь. Выскочила наружу, взвизгнула от дождевых струй и припустила вперед, стараясь не поскользнуться на грязи. В открытом багажнике, кроме пакетов с покупками, обнаружилась сложенная детская коляска. Светло-зеленая, на вид почти новая, но без коробки. Временами я забывала, что в моем домике скоро появится еще один человек.

Я приложила ладонь к коляске, чуть постояла так, затем подхватила покупки и побежала назад. Во влажном воздухе густо пахло землей – очередной мой недобитый проект старательно добивал двор. Впрочем, скромный ремонт, который я слишком затянула, потихоньку продвигался. Я почти закончила укладывать плитку в ванной. За одну несчастную неделю.

Невроз или ответственность? Пожалуй, немного того и другого.

Мимо знака «Стоп» проехал внедорожник, и сердце ухнуло вниз. Это был не Каэл, не его машина, но она напомнила о нем, о его громком «Форде», о том, как дребезжал мой домик, когда Каэл под окнами поддавал газу. Внедорожник свернул в переулок, от огромных колес во все стороны полетела дождевая вода. Вот сволочь.

Я промокла насквозь. Еще бы, стою тут, словно потерявшийся щенок! Я поспешила внутрь, хлопнула задней дверью. Элоди уже не разговаривала, сидела за кухонным столом.

– Прости за это безобразие. – Она тяжело вздохнула, глаза налились слезами. Голос ее дрожал, акцент слышался сильнее обычного. – Они хотят, чтобы я вернулась домой.

– Что? Кто?!

Я упала на стул напротив и вытерла с лица дождевые капли. Элоди выглядела потрясенной, покрасневший кончик носа выделялся на фоне очень бледной чистой кожи и розовых щек.

– Что случилось, Эль?

– Кто-то… кто-то написал родителям глупое вранье, и они поверили ему, не мне…

– То есть? Кто им написал? – в полной растерянности переспросила я.

– На «Фейсбуке» маме прислали сообщение про измену Филипа, еще что-то в том же духе.

– Кто прислал? Ты знаешь?

Элоди покачала головой и, не глядя на меня, ответила:

– С какой-то фальшивой странички. Это глупо. И неправда. Не понимаю, зачем? И как вообще нашли моих родителей?

Мне не хватало слов. В голове теснились одни вопросы.

– На кой черт такое делать? – обратилась я к кухне.