— Ты нас использовала, — без обиды заявил Ковальский. — Мне только любопытно, ты заранее предвидела всё, что произойдет?
Мы с Бобом на пару только хихикнули, но Инка, видимо, отучилась притворяться. Она телесно оставалась женщиной, но разговаривала как живая вычислительная машина, или, напротив, как древний мудрец.
— Не возводи меня в сан божества, Женечка. Каждый из нас прошел свою дорогу, мне лишь хотелось, чтобы в конце пути со мной рядом оказались мужчины, которые способны полюбить меня. Полюбить такую, какая я есть. Это было крайне важным, оказаться в кругу преданных мужчин. Без этого мы не прошли бы внутрь святилища, хотя никакого святилища давно нет. Больше я ничего не знаю, я не ясновидящая. Помните сказочку детскую про Волшебника Изумрудного города? Там девочка очень хотела вернуться домой…
— И с ней повсюду шатались железный дровосек, огородное пугало и этот… трусливый лев?
— Замечательная память, Герочка. Тебе даже не требуется объяснять, кто есть кто. Кстати, Роби, лев в конце пути стал смелым.
— Спасибо, Инночка, за мою завидную роль! — с чувством произнес Ковальский. — А в одиночку девочка дорогу домой найти не сможет?
— Я раньше думала… — Инна поцокала языком. — Я думала, что останусь тут надолго. Теперь я вижу, что заберу отсюда еще кое-что, и меня желательно охранять. Подождите двое суток. Если я не справлюсь…
— Я не верю, — отмахнулся Юджин. — Хотя я и вправду готов был тебя полюбить, врать не имеет смысла. Что-то есть во всём этом мистическое, но если дать волю воображению, то придется забыть электричество и вернуться к жертвенным кострам и тотемам.
Я задумался над его словами, хотя это были совсем не слова. Я задумался и впервые заметил, какие мы, оказывается, разные. Прошедшие минуты я с благоговейным восторгом принимал установившееся единство, крепнущее наложение, я купался в счастливом, взаимно проникающем тепле и почти потерял свой космос, почти разучился его отличать. Но мы выросли совсем разными, в этом смысле ничего не изменилось. И меня на долю секунды охватил жгучий стыд. Потому что я вращал мир вокруг себя, я любил и ценил себя больше, чем всё, что кружилось снаружи, потому что так было удобно и комфортно мне. Я приобрел за жизнь множество самых разных умений, которые использовал лишь на собственное благо, позволяя, в свою очередь, стае использовать меня. Я находил в этом свое нелепое счастье… Я был самым отвратительным в нашей тройке. Американец пробил себе место в большой науке, Боб далеко не ушел, но, по крайней мере, почти сорок лет ловил кайф от жизни, а я…
Юджин был совсем иной, совсем иного цвета. Он почти не вспоминал о тех, кто был рядом, но его не интересовала и стая. Его алтарем было место где-то в Калифорнии, которое он называл про себя «базой»… Благодаря ему, я почти видел это место: линию заглубленных корпусов, накрытую маскировкой сельскохозяйственного кооператива, подземные переходы, напичканные проводами, стеклянные боксы перед лабораториями. Там работали люди в белых костюмах, и забрала шлемов скрывали их лица; я видел и чувствовал то, что Юджин называл «стационарный комплекс». Юджин боготворил базу.
Он был способен переплыть океан, рисковать, и надо отдать ему должное, удивил меня своей храбростью. Но то была храбрость религиозного исступления, храбрость фанатика, поставившего всё, даже жизнь, на карту своей карьеры… И женщины, и коллеги занимали его ровно настолько, насколько они могли быть привлекательными для его работы. Это не было ни хорошо, ни плохо, карлица в предсмертном бреду не ошиблась, — нет ни добра, ни зла, есть лишь имена, которые мы придумываем. Я продолжал любить Юджина своей новой любовью и готов был помогать ему, чем смогу…
И совсем не таким оказался Боб. Он существовал на грани внутреннего раскола, у него как раз начался период кризиса. Я еще не знаю, что это такое, а возможно, уже и не узнаю… Всё, что Боб вылепил внутри себя в своем прежнем существовании, делилось на радужный мир музыки и асфальтовый пепел вокруг этого мира. Инна принадлежала к миру музыки, как и многое из того, что кружилось рядом. Постепенно Роберт научился отодвигать границу серого асфальта всё дальше. Он становился мудрее и с возрастом привык находить феерию аккордов в самых неожиданных вещах. А радужный музыкальный мир внезапно потерял свое звучание. Прошли годы юного упоения, когда казалось: еще капельку, еще чуть-чуть — и получится стать вровень с Куртом и Джимом, и будет найдена формула гениального созвучия, стоит лишь обнять и полюбить весь мир, как завещал великий Леннон. Стало стыдно и смешно топтаться на месте, в спину уже дышали другие. Он огляделся и понял, что мечта ушла, но без любви жить оказалось уже невозможным. Он психовал, балансировал на неустойчивой щепке своего кризиса, но всё то доброе, что он успел вовлечь в орбиту жизни, поддерживало его. И в центре была Инна. Ту естественную, бескорыстную доброту, которой не было у меня и в помине, и которой Юджина лишила его наука, Боб рассеивал вокруг, не сожалея.
Именно поэтому Боб первый сказал, что нужно помочь остальным. Он сказал, что не сможет жить, если не откроет глаза всем людям. И никто из нас не сможет жить дальше среди ощетинившихся клыков, когтей и шипов, источающих яд, среди взаимных поношений и ругани. Боб предложил немедленно начать что-то творить, он готов был бросить нас и один ринуться вниз, на помощь всем нуждающимся. В свои тридцать восемь лет он нащупал новую точку опоры и не собирался ее менять. Но едва он это произнес, как до нас донесся голос Инны.
Она сказала:
— Нет, Роби, нет, ты не прав. Я знаю, что ты такой, и мне самой очень не терпится заняться подобным, но задумайся, хотел бы ты насилия над собой.
— Я лишь собираюсь подарить другим то, что хотел бы получить от них сам, — обиделся Боб. — Разве не так завещано нам всем? Впрочем, тебе не понять, ты никогда не верила в Бога!
— Он тоже ошибался, — терпеливо ответила девушка. Мы вглядывались в зеленый сумрак, но так и не могли различить ее фигурки. — Он говорил так, будучи человеком, а потом, если и стал Богом, не произнес во всеуслышание ни слова. Ты всё перепутал.
— Как перепутал? — спросил я и сам себе поразился. Никогда прежде я не рассуждал о таких вещах, а нынче они представлялись для меня настолько важными, словно, не осмыслив их, я не смог бы уже и пальцем шевельнуть. — Как перепутал? Ведь Боб всё правильно сказал…
— Перепутал, — мягко повторила она. — Тот, который не стал Богом, но которого до сих пор чтит народ Книги, сказал: «Не делай другим того, чего не хотел бы получить от них в ответ», Роби!
— Ты права! — откликнулся Юджин. Он всё-таки лучше нас с Робертом был подкован в теориях. — Ты права, но тогда вспомни, о чем я тебя предостерегал раньше. Пока нас трое, и Боба ты можешь убедить, а что случится после, когда придут другие? Ведь ничего не меняется. Я, например, хочу в туалет и к тому же страшно хочу есть, у меня последние восемь часов маковой росинки во рту не было. Ты не забыла, что мы остались такими же, как раньше?
— Я не вправе их учить, — откликнулась Инна. — Они ничем не хуже меня. Я лишь помогу им вернуть потерянное. Как и вам.
— И дальше каждый пойдет своим путем? — не мог остановиться Ковальский.
Мы с Бобом недоуменно коснулись друг друга: что этому чудаку неймется, всё ведь складывается так замечательно! Страшновато слегка, но это с непривычки, а в целом — просто замечательно. Мы еще так много не знаем о себе, впереди еще столько открытий! Мне в пляс не терпелось пуститься от предвкушения. Один из дальних закоулков моего сознания, например, только что решил задачку, над которой давно чесали репу наши парни, вроде Ковальского, — как удержать линию визирования при стрельбе очередями из…
— Я ведь тоже человек, — начиная терять терпение, отозвалась Инна. — У меня есть собственные планы, я не в состоянии быть нянькой для всего человечества. Извините за громкие слова.
Мне вдруг перестал нравиться их спор. Мы поднимались, как и раньше, обнявшись и болтая, но вопросы рассерженного Юджина подняли во мне настоящую бурю. Я постарался отключиться от остальных задач и задумался, но отключиться до конца, честно сказать, не вышло. Где-то на периферии разума росла примерная схема крепления компактного карманного парашюта, о которой мы не раз рассуждали с Пеликаном. Попутно разрешалась пара задачек из прикладной химии. Если бы я мог решить их раньше, когда покупал в испанских супермаркетах и аптеках сырье для фейерверка, то на фазенде Мигеля нам не пришлось бы так туго…
