Только через 8 месяцев я смог поговорить со своим главным бухгалтером. Оказывается, в этот же день и к ней нагрянули с обыском, причём ещё раньше, чем ко мне – в шесть часов утра. Возможно, у ретивых сыщиков было желание отправить её вслед за мной. Слава Богу, они этого не сделали. Женщина вообще была ни при чём. Жаль, что ей пришлось пережить такие неприятные моменты, как обыск и неоднократные допросы с пристрастием. Позже следствие пыталось не раз преподнести мне, что бухгалтер дала признательные показания, и у меня нет никаких шансов. Но я-то знал, что ей просто не в чем было признаваться. Всё, что она знала, знало к тому моменту и следствие из изъятых бухгалтерских документов автономной организации.
Меня доставили в ИВС – изолятор временного содержания. Конвой, собаки, команда «руки на стену», досмотр, потом «руки за спину» – всё это со мной впервые. Рядом – «коллеги» по несчастью. Их лица выразительны, можно сразу понять – кто здесь первый раз, а кто чувствует себя как дома. Некоторые тихо переговариваются, слышна тюремная лексика. Очередное унижение – обыск. Необходимо раздеться до трусов. Сотрудник прощупывает всю одежду, затем требует спустить трусы и присесть. Понимаю, что это стандартная процедура, так что безропотно подчиняюсь. Для собственного успокоения сравниваю это с осмотром у медика. Как мне рассказали позже, некоторые умельцы проносят в собственной прямой кишке запрещенные вещи, наркотики и даже телефоны. Здесь же у меня изъяли верхнюю одежду, которую я сам затолкал в ячейку с дверцей, такую же, как в магазинах – для сумок. Я ещё подумал – а где ключ от ячейки? Здесь ячейки не запирались. Теперь не нужно и шнурки на ботинках завязывать, поскольку их у меня забрали. Никто не объяснил зачем, можно подумать для того, чтобы не мог свести счёты с жизнью. В тот момент мне было не смешно.
Впервые в жизни мне отсканировали руки, причём очень тщательно на электронном сканере – каждый палец в отдельности на обеих руках. Номер статьи уголовного кодекса, по которой меня обвиняют – 290, часть 5, запомнил не сразу. Первый раз называю – кажется 190, чем вызываю удивление у сотрудника. Свою статью нужно знать чётко. Правила таковы: если сотрудник называет твою фамилию, нужно громко ответить – своё имя, отчество, дату рождения и номер статьи. Это происходит при всех и неоднократно, так что скрыть что-то здесь не получится. С номером моей статьи сюда, видимо, попадают редко. Поэтому следуют уточняющие вопросы. Несмотря ни на что, в голове, хотя теперь уже всё слабее, продолжает теплиться надежда – вот сейчас меня разыщет адвокат, они со следователем разберутся и прекратят это безобразие.
Но помощь не приходит, и меня по длинному коридору ведут в камеру. Сколько раз видел это в фильмах. Пока шёл, мысли забежали вперёд. За пару минут в голове быстро прокрутился сценарий моего поведения в камере. Ничего особо придумывать не нужно было, просто раньше я уже не раз обдумывал такую ситуацию, когда смотрел соответствующие фильмы. На угрозы и притеснения отвечать только спокойствием. Ни в коем случае не лебезить, т.е. не выполнять чьи-то указания. И только в крайнем случае, если будет совсем невмоготу, драться невзирая ни на что. Хотя этого мне не приходилось делать со времён юности. Ну что ж, вспомним молодость, если понадобится. Я успел даже мысленно подбодрить себя – в драке главное не сила, а ярость. Её у меня сейчас хватает.
Шаг за железную дверь, которая с лязгом захлопывается позади, сродни первому шагу Нила Армстронга на лунную поверхность – впереди такая же неизвестность. В камере трое – два молодых парня, а третий в годах, пожалуй, даже постарше меня. Свободные нары – наверху. Занимаю своё место и уже после этого знакомлюсь. Есть хорошая новость – все сокамерники похожи на нормальных людей, но есть и плохая – я утопаю в облаке сигаретного дыма – все трое непрерывно курят. Мысленно прикидываю шансы некурящего человека на выживание – они неутешительны. Пока же утыкаюсь в воротник кофты и дышу через него. Неужели придётся начать курить?
Как выглядит камера? Это примерно 20 квадратных метров с двумя двухъярусными кроватями. Имеется настенный шкаф, лавки и стол для приёма пищи. Всё металлическое, покрашенное тёмной краской, намертво прикреплено к полу и стенам. В противоположной от двери стороне находится окно. Подоконник – на высоте около полутора метров, так что видно только небо, да кусочек крыши какого-то склада. Окно абсолютно не вяжется со всей остальной обстановкой, потому что оно пластиковое. Оно такое же белое и безобидное, какое можно увидеть в любой квартире. И только обрамляющие его решётки расставляют всё по местам. За окном – наружная решётка, крупная, внутри – помельче, с ячейками сантиметров по шесть. Во внутренней сделана прорезь – решка, в которую можно просунуть руку, открыть или закрыть форточку. Ручки, правда, нет, но можно обойтись без неё.
Ложе кровати сделано тоже из железа. Металлический лист приварен по периметру к каркасу, и даже усилен в середине. Но каждый раз, когда на него ложится человек (особенно приличной комплекции), лист прогибается и издаёт смачный и громкий звук, похожий на выстрел. Это происходит и ночью при неосторожном повороте с боку на бок. Общение с внешним миром (его здесь представляет охрана) происходит через небольшое окошко, сделанное в двери на уровне пояса, это – кормушка. В двери же имеется глазок, через который охранник периодически (в зависимости от усердия) заглядывает в камеру. Имеется и видеоглазок под потолком.
Тюремный обед я уже не застал. Вечером в кормушку подали ужин. В лёгкий ступор ввела меня одноразовая посуда. Она хотя и является характерным признаком развитой цивилизации 21-го века, но в данные условия совершенно не вписывается. Во-первых, чашка была круглая, тогда как в камере господствовал кубизм – сплошные прямые углы. Во-вторых, она была чистая, и это тоже напоминала о внешнем мире. Здесь в камере ничего чистого быть не могло! Впрочем, мои коллеги быстро расправлялись с чистотой и отправляли посуду в мусорное ведро. К концу дня ведро наполнилось доверху. Мне было не до еды. Всё, что я смог употребить в этот свой первый день – это выпить стакан тёплого, слабо заваренного и чуть сладковатого чаю.
Отхожее место, или «толчок», расположено в углу камеры, у входа, с одной стороны закрыто перегородкой высотой около метра. Вместо унитаза там находится так называемое «очко» – напольный унитаз. Очко закрыто самодельным запорным устройством – пластиковой бутылкой с водой, привязанной за верёвочку. Тот, кто отправляется справить нужду по-большому, заранее принимает меры от запаха – приоткрывает окно, пускает воду в раковине, да ещё и закуривает, если он курящий. Всё это для того, чтобы нейтрализовать своё публичное «выступление». Особенно эффективно использовать вату из матрасов, её едкий дым хорошо перебивает запахи. После посещения туалета, даже по-маленькому, обязательно нужно мыть руки. Это закон. Ни к чему в камере прикасаться «грязными» руками нельзя.
Вечером меня навещает следователь. Разговор явно неравный – я сижу в закрытой клетке, он в отдалении за столом. Моего адвоката снова нет. А ведь мы заранее заключили с ним соглашение. Господи, что же это такое? Где мой защитник? Он давно уже мог узнать, где я. Неужели дело так серьёзно, что его тоже запугали или каким-то другим образом отодвинули в сторону? Следователь привёл с собой женщину, государственного защитника. Он видит моё стрессовое состояние, видимо, оно его удовлетворяет, поэтому он даже проявляет некое милосердие (нет, наверное, просто обязан это сделать): «Вы можете поговорить с защитником наедине». Но о чём мне говорить с чужим человеком, которому я не могу довериться? Тем более, что и она советует не давать показания.
