«Найду кукушку, спрошу, сколько осталось все это терпеть», – вздохнул Ракитский, и тут же подумал: а есть ли в этом лесу кукушки? А есть ли вообще зимой в лесу кукушки? И как они выглядят? Ну, с этим он, положим, справится – по звуку найдет. А все остальное – он ведь просто не знал. Перед глазами возникла картинка из социальной сети, где слева были нарисованы логотипы «Макдоналдса», «Найка», «Прады», и подпись еще была – «Назови бренды». А справа были листья. Обычные листья с деревьев – разных деревьев из леса. И нужно было назвать деревья. Ракитский горько усмехнулся, на что и была рассчитана картинка. Но только лишь на минуту. «А на кой черт мне знать эти листья? Вот на кой, действительно, черт?» И сейчас, подъезжая к знакомой турбазе и завидев вдалеке, над низенькими домишками стройные высокие стволы, тянущиеся к небу, покрытые снегом массивные ветви, он услышал дыхание леса – ровное, размеренное, не подвластное никакому времени, как бы бешено ни крутились в разные стороны стрелки на его навороченных часах. И почему-то снова вспомнил ту картинку, и снова усмехнулся.
Он уже бывал на этой турбазе. Правда, называть ее турбазой не слишком правильно, ведь здесь стояли вполне современные загородные домики, отапливаемые, со всеми удобствами, с разным уровнем комфорта – эконом, семейный, бизнес, люкс – как полагается. Территория была ограждена и хорошо охранялась, для «своих» предлагались развлечения, пусть и нехитрые – шашлычная, два ресторана, игровые комнаты. В центре располагалась огромная горка для катания на ватрушках, и с самой ее ледяной вершины открывался вид на замерзшую реку, через которую был перекинут хлипкий мостик, упиравшийся почему-то в решетку с надписью «Ход запрещен» (словно бы здесь ходили суда, а может быть, буква «В» просто состарилась и исчезла). А за маленькой речкой и мостиком открывался Лес.
Городской житель, Ракитский любил удобство и место отдыха – прошлой зимой – выбирал по этому критерию. Тогда он не думал про лес. Они с женой решили оставить детей и ее родителей, с которыми Ракитский и встречался-то лишь по этому поводу, и уехали на весь зимний отпуск сюда. О том, что дети остались в городе, оба скоро сильно пожалели – в их отношениях еще тогда наметился крен, и они начали ссориться, отдавая друг другу должное, видимо, за все те долгие дни, когда встречались только ночью,
сонные, в постели, и прощались чуть позже рассвета. Ракитский часто бродил один, смотрел на лес с другого берега и тосковал. Потом становилось очень холодно, он возвращался в домик, разогревал глинтвейн и тщетно пытался наладить отношения с женой. Но не получалось: что-то пошло не так, а когда – он и не заметил.
Но были и хорошие дни. Светило солнце, похрустывал снег, искрился и отражался в стильных очках жены, и она улыбалась, брала его за руку, и они бродили по тургородку, непринужденно болтая, как в год начала знакомства, обсуждая всякую ерунду, которая происходила в мире. Кидались снежками и часами проводили время на веселой горке, скатываясь на ватрушках. Накатавшись так, что сил уже не оставалось, покупали тот же глинтвейн, но уже в ресторане, зажигали свечи, смотрели в глаза друг другу, а потом переводили взгляд на окно и надолго смолкали. За окном высился лес, чернели ряды деревьев – они росли на холмистой местности, отчего лес и казался многоярусным, как назвал его, рассмешив жену, Ракитский. И над всеми этими ярусами всходила огромная полная луна.
– Какой исполинский лес, – сказала жена шутливо-устрашающим голосом.
– Пойдем, туда сходим, – предложил он неожиданно даже для себя.
– Нет, что ты! – жена рассмеялась. Глинтвейн раскрашивал их настроение в радужные, сочные цвета. Залить в него, как чернила в картридж, всю густую черноту леса было действительно отчаянным предложением. – Он нас съест.
– Пойдем утром, – предложил он и сам удивился собственной настойчивости: дался же ему этот лес!
Но утром они пошли. Пройти кратчайшей дорогой – по мостику – не представлялось возможным – вдоль противоположного берега реки тянулся решетчатый забор. Идти по заледеневшей реке жена не хотела, и они отправились на поиски обходного пути. И обходной путь действительно нашелся, но, когда вышли из тургородка, протопали по пустынной извивавшейся, как змея, дороге – казалось, они дойдут до конца и обнаружат ее голову с ядовитым языком. Но вместо этого змея через какое-то время и вовсе раздвоилась: одна ее тонкая часть, совсем затерянная под снегом дорожка струилась в сторону леса, другая, потолще, напротив, как будто убегала и от леса, и от любопытных гостей. Ракитский выдохнул – говорить на таком морозе совсем не хотелось – и махнул рукой в сторону снежного поля, которое открылось слева. Бесконечный снежный простор как будто сиял в свете зимнего солнца, а по его гладкой, нетронутой ни человеком, ни животными поверхности наверняка можно было бы скатиться, если сесть, как в детстве, на попу, до самого края земли.
– Смотри, – восторженно сказала жена, доставая телефон. На «краю земли», как определил для себя ту линию, где снежная гладь сходилась с небом, виднелась маленькая мельница. Должно быть, декоративная: не в самом же деле здесь мололи муку!
– Круто! – сказал Ракитский. – Интересно только, где река. Мы же должны были ее перейти, по идее.
– Иссохла, наверное, – сказала жена, согревая дыханием руки. – Пока нас ждала.
– Ну так чего, – Ракитский сделал пару шагов по маленькой дорожке. – Пойдем?
– А может, не надо? – жена сделала жалостливое лицо. – Я уже так замерзла, а если идти туда…
Ракитский постоял немного молча, смотря в сторону леса. Было обидно оказаться так близко, преодолеть такой путь, и не пойти туда. А с другой стороны – что он хотел там увидеть? Ну вот что? Ракитский и сам не знал ответа на этот вопрос. «Русская душа, что ли, зовет, – усмехнулся он. – Березки, все дела?»
Снегоходная дорожка уходила далеко в лес, поднималась, а затем сворачивала куда-то влево, в самую глубь, которую он уже не мог видеть. «Надо будет приехать сюда, – подумал Ракитский. – Да, обязательно нужно будет вернуться. Как только появится время».
Но времени больше не появилось – на следующий день они уехали. А лес остался. Остался в его мыслях. Лес звал к себе, манил, казался каким-то чудесным избавлением, пусть и тяжелым, и пугающим, вроде камня на шею. Лес был как будто живым. Это не сам Ракитский напряженно думал о лесе – это лес в голове Ракитского высился, рвался всеми своими ярусами: проломить ему череп, вырасти из его головы.
«Съезди уже, – словно говорил неизвестный голос в его голове. – Съезди и успокойся. Съезди и все будет хорошо».
Прошло больше года после тех дней, которые теперь казались такими счастливыми и солнечными. По мере приближения к лесу он избавлялся от лишних мыслей – а лишними были все. Ракитский сбавил скорость, медленно прокатился к домикам, над которыми поднимался уютный дым. Там жили счастливые люди, наслаждались друг другом, строили планы на день – а он проезжал мимо и только слегка улыбался: «Нет. Сегодня придется немного померзнуть».
Остановив машину, надел пуховик, шапку и вышел. Было морозно и солнечно, и совершенно безветрено. Все так же сияло снежное поле. Ракитский оставил машину и отправился по узкой дорожке вверх. Очень скоро ощутил, как тяжело идти.
Дошел до елок и громко выдохнул. Елки стояли вокруг, низенькие, неподвижные. Он смотрел на них и не понимал, испытывает ли что-то, и должен ли вообще что-то испытывать в этой ситуации. С женой, детьми, конечно, было бы проще. А тут стоит здоровый мужик, директор по продажам, один среди елок. Ракитский сплюнул и вышел на колею. Как и год назад, здесь словно только что проехал снегоход – дорога уходила резко вверх, в сам лес, и спускалась – в сторону туристического городка. Ракитский аж присвистнул – с того места, до которого ему удалось добраться, были видны и горка, с которой катались беззаботные отдыхающие, и дымящиеся домики за нею – там было счастье, кипела жизнь. А здесь, где он стоял, жизни не было – ни дуновения. Только мороз щипал щеки.
