— Петь на сцене — только время зря терять! — сказала она, проглаживая утюгом лабораторный халат. При взгляде на него у Печеньки слезились глаза, словно она смотрела на снег ясным морозным утром. — Зачем тебе это?
— Почему бы и нет? — растерялась Печенька: прежде родители никогда не реагировали так категорично. — Учитель сказал, у меня хороший голос. Почему бы не попробовать? Вдруг я смогу стать певицей или музыкантом?
— Певички только и делают, что под фонограмму рот открывают. А ты должна выбрать серьёзную профессию, когда закончишь школу, — мама грохнула утюгом о подставку и встряхнула халат. — Хорошая профессия позволит тебе стать уважаемым человеком, полезным обществу. И уже сейчас нужно усердно заниматься, быть внимательной и не отвлекаться на воздушные замки только потому, что тебе кто-то так сказал.
— Выбрось-ка из головы эту глупость, дочка, — добавил папа. — Тем более, тебе скоро сдавать проект по неорганической химии. Он уже готов?
Печенька покачала головой и побрела в свою комнату, стирая катящиеся градом слёзы. Они даже не захотели её выслушать! Что плохого в том, что она хочет петь? Разве она виновата, что природа наделила её таким талантом?
В тот вечер Печенька долго не могла успокоиться, но всё же сумела взять себя в руки. Она всегда была упрямой и добивалась своего: не получался какой-то опыт по химии или физике — начинала с самого начала и повторяла до тех пор, пока не получала идеальный результат; вычисления не сходились — стирала все записи и решала задачку заново. Что ж, раз родители так хотят, она продолжит ходить на олимпиады и отправлять свои проекты на научные конкурсы, но и учиться петь она тоже будет: не в музыкальной школе, так в школьном хоре и на уроках музыки. Пусть первое время придётся бегать в этот кружок тайком, но потом, чуть позже, она всё расскажет, и папе с мамой должны будут принять это.
Так Печенька и поступила. Она успевала и учиться, и посещать кружки, и бывать в лаборатории родителей, наблюдая, как настоящие учёные проводят серьёзные эксперименты, и петь в школьном хоре. Именно здесь, в хоре, следуя за музыкой и слушая наставления учителя, она отдыхала душой и чувствовала себя по-настоящему счастливой. И с каждым новым занятием, с каждой репетицией, с каждой покорённой нотой влюблялась в музыку всё сильнее — до восторженного блеска глаз, до счастливой улыбки и мурашек от макушки и до пяток.
Так продолжалось больше года. Однажды Печенька вернулась домой из школы и робко сообщила родителям:
— Завтра в школе праздничный концерт, девочка-солистка заболела, и меня попросили спеть вместо неё. Будет здорово, если вы придёте послушать…
Печенька очень боялась, что они будут сердиться, как в прошлый раз, и от страха у неё дрожали колени.
— Конечно, дорогая, — папа увлечённо перелистывал страницы нового журнала по химии.
— Как скажешь, милая, — откликнулась мама, не поднимая головы от научных трудов.
Обрадованная Печенька поцеловала родителей и убежала к себе, прыгая до потолка. Она немного слукавила: этот концерт был не праздничным. В школе проводили настоящий музыкальный конкурс с настоящим жюри, и девочка надеялась, что родители услышат, как она поёт ведущую партию, увидят оценки маститых певцов и музыкантов, судящих конкурсантов, и поверят в её талант.
Следующим вечером, стоя в кулисах актового зала, Печенька не находила себе места и то и дело выглядывала в зал, надеясь увидеть среди зрителей маму и папу. Зал наполнялся людьми, но своих родных Печенька так и не увидела. «Ничего, — подумала она, — они наверняка заняли места на последних рядах, мне попросту не видно их издалека».
Когда же она шла вместе со всем школьным хором на сцену, сердце едва не выскакивало из груди, а ноги не хотели слушаться и норовили унести куда подальше. Нет, она не боялась выступать ни перед зрителями, ни перед жюри — она боялась, что родители вновь не поймут её.
Зазвучала музыка. Печенька обвела взглядом зал, и сердце ухнуло в пятки: родителей не было ни на первом, ни на последнем ряду, ни в середине зала. Как же так? Они ведь обещали! Не веря своим глазам, она снова и снова всматривалась в зрителей и с большим трудом сдерживала подступающие слёзы. Печенька забыла и про музыку, и про хор, и про дирижёра-учителя, и про свою ведущую партию; она смотрела лишь на входную дверь: вот-вот она непременно отворится, и мама с папой появятся на пороге!
Лишь когда легонько толкнули в спину, она очнулась: музыка уже не звучала, и зал, и жюри, и учитель в полной тишине смотрели на неё. Печенька кивнула учителю и запела, но думала вовсе не о песне: «Они забыли! Нет-нет, они не нарочно…» В горле противно саднило, и голос — ещё вчера лёгкий и звонкий, похожий на весенний ветерок, — сегодня казался визгливым, словно у старой телеги позабыли смазать колёса.
Всё время, пока выступали другие участники, пока жюри выставляло оценки, Печенька смотрела в зал, но надежда увидеть родных таяла с каждой минутой. «Наверное, они так были увлечены чтением вчера, что не поняли меня. Поэтому и не пришли. Да, так оно и есть…» — девочка пыталась убедить себя, но сама в это не верила.
— Стой! Ты куда? А приз получать? — окликнул её кто-то, когда в зале грянули аплодисменты, приветствуя победителей и призёров, но Печенька даже не обернулась.
Она схватила пальто, шапку, сумку с учебниками, толкнула дверь и выскочила из школы прямо под ледяной дождь. Девочка не чувствовала промокших ног и озябших пальцев и дрожала не столько от холода, сколько от раздирающей душу обиды. Сердечко плакало горше, чем хмурое ноябрьское небо: «Почему они никогда меня не слушают? Неужели какие-то журналы и книги для них важнее, чем я?»
К вечеру, когда совсем стемнело и дождь усилился, Печенька вернулась домой: ноги сами принесли её к родной двери. Ключ дрожал в задубевших пальцах и шкрябал по замочной скважине, но никак не попадал в пазы. Наконец замок щёлкнул, дверь поддалась, и Печеньку окутал запах какао и любимого вишнёвого пирога.
Только оказавшись в тепле, она почувствовала, как сильно замёрзла и устала: веки налились тяжестью, пальцы разжались, и школьная сумка глухо ударилась о паркет. Звякнули ключи. Медленно, словно ноги сковали пудовые гири, она добрела до кухни: хотела поговорить с родителями, спросить, почему они не пришли на концерт, но не смогла даже взглянуть на них.
— Где ты была так долго? Что это за внешний вид? — строго спросила мама, снимая с плиты пыхтящий чайник, а папа посмотрел на дочку поверх газеты. — Вода ручьями льёт!
Печенька с трудом подняла голову и попыталась ответить, но сильная боль полоснула по горлу, и девочка не смогла выдавить ни звука. Боль становилась всё сильнее и сильнее, горло будто обжигало раскалённым добела железом.
— Да что с тобой, дочка? — не на шутку встревожилась мама.
Она подошла ближе, прикоснулась губами к её лбу, проверяя температуру.
— Конце-е-ерт, — едва слышно прохрипела Печенька и рухнула на пол без чувств, перепугав и маму, и папу.
Больше недели она провела в постели с сильной простудой. Высокая температура то держалась несколько дней кряду, то спадала, то возвращалась вновь, а горло, как казалось самой Печеньке, разрывалось на части, доводя её до слёз. Несколько раз приходил врач: выписал таблетки, микстуры и порошки, которые вскоре помогли избавиться и от температуры, и от боли в горле.
Вот только голос так и не вернулся. Говорить Печенька могла только шёпотом, и окружающим приходилось прислушиваться, чтобы понять её. Врачи же осматривали горло и язык, слушали, как она дышит, велели следить глазами за движением карандаша и даже стучали молоточком по колену, а после все как один разводили руками.
— Да вы просто шарлатан! — возмущалась мама и вела дочку к другому врачу, но и тот не говорил ничего нового. Простуда отступила, девочка совершенно здорова, но пропавший голос и не думал возвращаться.
Конечно она спросила родителей, почему они не пришли на концерт, но те лишь недоуменно переглянулись: они действительно были так увлечены чтением в тот вечер, что пропустили слова дочки мимо ушей.
