Холмогоров снова обратился к мужику в косоворотке.

– Вы верхами скакать обучены?

– Могём. С измальства при лошадях.

– Как зовут?

– Егором кличут. А по фамилии Игнатовы мы. Отец Игнат, а меня Егором кличут.

– Значит Егор Игнатьевич Игнатов?

– Так и есть, – Игнатов выдохнул с облегчением.

– Вот и хорошо. Оставайтесь здесь, а я одеваться.

У ворот начал собираться местный люд. Всем не терпелось посмотреть на пристава с Нижнего стана. Хорошавин рявкнул на зевак, тряхнул для верности кулаком над головой:

– Никому не расходиться! Сейчас опрос чинить буду!

Отдав распоряжение стражнику седлать лошадей, сам же, как был в нательной рубахе, шароварах, да калошах на босу ногу, сходил в хату за опросными листами и, усевшись на ступени крыльца, приступил к дознанию.

3

По руслу уже потянуло туманом, когда Холмогоров с Игнатьевым, освещая себе дорогу факелами, начали спускаться к реке. Стемнело окончательно. В небе белела полная луна. Ветер стих, оставив в покое стебли камыша, густой стеной укрывавшие берега. Впереди показалась небольшая заводь. От берега в воду на четыре сажени уходили деревянные мостки.

– Вот тута бабы наши и купаются, – Игнатьев, шаркая лаптями, взошёл на мостки, остановился у края и высоко поднял факел. – Река тута делает поворот. С дороги не видать.

Холмогоров осмотрелся. Заводь саженей шесть в ширину. Берег песчаный. На песке повсюду отпечатки босых стоп. Дальше, насколько в свете факела видел глаз, берег был покрыт камышом. С минуту подумав, он медленно двинулся по течению вдоль стены камыша. Игнатьев шёл чуть сзади, освещая дорогу. Так прошли около тридцати шагов, пока Холмогоров не заметил лёгкую примятость травы.

– Смотрите, Егор Игнатьевич, – Холмогоров поднял факел. – Тут кто-то несколько раз спускался с дороги к камышу.

Игнатов подошёл ближе, присмотрелся.

В стене камыша обозначился небольшой проход. Сухие стебли смяты и повалены в сторону реки. Пошли по проходу, пока не оказались по щиколотку в воде. Здесь проход делался шире, сворачивал влево и вёл обратно, к месту купания ухватовских баб, находясь в самой гуще камышовых стеблей. Примерно шагов за пять до мостков проход оканчивался засидкой. Здесь камыш был сильно примят. Холмогоров поднял факел повыше:

– Кто-то отсюда наблюдал за женщинами.

Игнатов опустил факел. Долго всматривался и ощупывал, что-то ногой в воде. За тем присел и выдернул короткую, сплетённую из прутьев ивы гать.

– Вона чё.

– Что это? – Холмогоров протянул руку к предмету.

– Гать. По болотам ходить, приспособа значить. Тута песок да ил. Долго стоять – ноги засосёть. Вот гать и покладена.

Игнатов поднёс факел ближе:

– Ваше благородие, а я ить знаю, чья это гать-то.

– Ну, чья же? – Холмогоров замер в ожидании.

– Ети гати у нас Федька Теребун вяжет, из ивы. – Игнатов усмехнулся. – Но ён безобидный.

– Теребун – это фамилия? – Холмогоров с удивлением смотрел на ухмыляющегося Игнатова.

– Не-е. Эт яго так кличут. Ён свою ялду теребить, як каку бабу завидит.

– Не понял? – Холмогоров сдвинул брови.

– Ну, эта, мужика припрёть, так ён, значить, к бабе, а етот, Теребун значить, ялду потеребить и всё.

Игнатов бросил гать обратно в воду.

– Эт не ён Катерину-то.

– Почему вы в этом так уверены?

– У прошлом годе напоили молодые парни самогоном цыганку в смерть. И решили поглумиться, значит. Стянули с ея одёжу и привели Теребуна. Вот те, мол, баба – владей. Сами вон из сарая, да в щель глядять, шо будет. А тот, нет, что б на бабу-то…, ён ей промеж ног носом уткнулся, и ну ялду теребить. Так шо ему бабы только для обзору. Для затравки, значить.

– Тьфу, ты! – Холмогоров сплюнул под ноги. – Но завтра покажете, где этот Теребун ваш живёт. Поговорить всё равно нужно. Вдруг видел что.

Игнатов молча кивнул.

Между тем реку затянуло туманом. Повеяло холодом. Факела уже еле тлели, почти не давая света. Решили вернуться. Аккуратно вышли из прохода, стараясь не ломать стеблей, и поднялись на дорогу. Туман сгустился так, что Холмогоров едва различал идущего рядом Игнатова. Поспешили к селу. Когда проходили мимо места, где тропинка с дороги спускалась к мосткам, до их слуха донёсся странный звук.

Сначала, что-то шлепнуло по воде. Легко, будто вдалеке рыба играет. Затем ещё раз. Ещё. Звуки становились громче. У Холмогорова создалось впечатление, что шлепки приближаются к берегу. Будто кто-то тихо идёт по отмели в их сторону.

Холмогоров остановился и взглянул на замершего рядом Игнатова. На нём лица не было. Широко открытыми, полными страха глазами тот всматривался в туман. Между тем шлепки стихли, и совсем близко раздался всплеск. Послышались звуки падающих на воду капель и вдруг…. У Холмогорова в груди похолодело. В тишине ночи он отчётливо услыхал стук босых мокрых ног по доскам мостка. Он медленно, чтобы не шуметь, приблизился губами к самому уха Игнатова:

– Что это? – Холмогоров старался говорить, как можно тише. Но, похоже, его всё-таки услыхали там, на мостках. Шаги стихли, и до обоих донёсся слабый женский вздох. Ещё один. Сердце у Холмогорова заколотилось быстро-быстро. Волосы, кажется, встали дыбом на затылке. Колено правой ноги начало противно подрагивать. Игнатов будто окаменел и стоял рядом, ни жив, ни мёртв. Потом до Холмогорова, как издали, донёсся его сдавленный шёпот:

– Тихо, ваше благородие. Тихо, – Игнатов глотнул. – Русалка это.

– Что такое? – Холмогоров еле дышал.

– Надо тикать, пока не поздно. Только тихо.

И, подавая пример, Игнатов на одних носках начал медленно пятиться к селу. Холмогоров двинулся следом. Так и шли до самой деревни. Дух перевели только у дома Игнатова.

– Ффу-у…. – Игнатов с шумом выдохнул и сел на лавку. Его руки подрагивали. В глазах испуг.

– Что это такое было, Егор Игнатьевич?

– Русалка на мостки входила. Видать услыхала, як мы в камышах шарим.

– И что?

– Люди говорят, что это Настя утопленница. Ея силком за мельника отдали. А тот ея за измену вожжами. А она в реку. А ныне вот и ходит, ищет.

– Кого ищет?

– Ну, обидчицу свою.

– Обидчицу?

– У ея в услужении девка была, Агафья. Настя ей открылась, значит, а та к мельнику. Изменщица, значит. Вот ныне Настя ея и ищет. А ещё гутарють, это Настя девок молодых изводит, ну что б, значит, краше ея никто не был.

– Странно всё это, Егор Игнатович.

– Идём ночевать, ваше благородие. Тьма на дворе.

Утомлённый событиями Холмогоров долго не мог уснуть. А когда уснул, то увидел странный сон.

Будто он снова стоит на дороге у реки, но только один. Кругом туман и тишина. Ему нужно осмотреть мостки.

Но не успел он сделать и двух шагов, как услыхал всплеск, потом другой, будто кто-то ступал по воде. Потом босые ноги застучали по настилу. Кто-то быстро пошёл по мосткам к дороге. Вот уже зашуршал песок. Всё ближе и явственней. За спиной Холмогорова вспорхнула птица, закричала. Он оглянулся – кругом туман. И тут он почувствовал, как холодом обдало щёку. Холмогоров повернул голову и обмер. В трёх шагах от него в тумане четко обозначился силуэт женской фигуры. Женщина была без одежды. Её бледная с синеватым отливом кожа вся покрыта серебристыми каплями – будто бисер по ситцу разбросали. По светлым длинным до пят волосам стекает вода. Она смотрит на Холмогорова большими, полными слёз глазами и молчит. Глаза жёлтые и страшные, и слёзы текут по щекам. Но вот мёртвые посиневшие губы шевельнулись, и послышался шёпот:

– Помоги-и мне-е.

Шёпот эхом наполнил слух. Холмогорову хотелось бежать, но ноги будто окаменели и не слушались. Она сделала шаг и протянула руку, поднося ладонь к его лицу. На ладони, размером с горошину, тускло сверкал голубой стеклянный шарик с отверстием насквозь. Нервы у Холмогорова не выдержали, он медленно развернулся и, не оглядываясь, бросился бежать. Но всё происходило очень медленно, ноги не слушались. Он почувствовал, как на плечо легла рука, и кто-то издали позвал его по имени.