От мрачных мыслей о судьбе пилота-хвастуна меня отвлекает громадный блок темной горной породы. Удивление вызвано не размерами блока, а именем человека, который этим блоком придавлен. Человека этого я хорошо знаю, я помню, как он сидел за большим круглым столом в просторной гостиной и произносил тост в честь моего деда. Мне четыре года, и я копошусь под столом с куском торта, который незаметно просунула мама. Ноги в колготках и брюках встают, громко крича «ура» и звеня бокалами.

Я перечитываю имя, фамилию и отчество этого человека и думаю: почему же он достоин лежать здесь, а мой дед недостоин? Почему дед лежит пускай на престижном кладбище, но на окраине, а этот, чьи носки я внимательно изучил тем далеким праздничным вечером, пролез сюда, в центр столицы. Неужели мой дед подмахнул меньше приказов, шлепнул меньше печатей, сделал меньше выговоров и уволил меньше людей?! Нет, не меньше! Тогда почему, черт возьми, меня лишили права приходить сюда как в свой дом, гордо неся четыре алые розы мимо охранника, чтобы он видел, что я не какой-нибудь любопытный шалопай, а скорбящий наследник одного из центурионов погибшей империи. Чудовищная ошибка вкралась в мою жизнь. После смерти мой дед оказался меньшим ловкачом, чем этот, под черным блоком. Меня лишили власти, лишили наследства, лишили права почетно скорбеть среди равных.

Подгоняемый отчаянными мыслями, я спешу куда-то, не разбирая дороги, и стукаюсь о бюст неизвестного. Он оказывается маршалом бронетанковых войск. Досадливо потирая лоб, я читаю фамилию маршала. Я замираю, вспоминая далекую весну и краткий роман со стройной брюнеткой. Брюнетка была внучкой этого маршала. Что-то у меня с ней не сладилось, а что именно, вспомнить не получается. А ведь, не расстанься я тогда с этой брюнеткой, мог бы рассчитывать на теплое местечко рядом со славным маршалом и его отпрысками. Пусть не для себя, но для моих потомков историческая справедливость была бы восстановлена и они смогли бы приходить сюда с четырьмя алыми розами...

Вконец раздавленный собственной неудачливостью, я бреду дальше. Мимо сочинителя героических эпосов – он повесился, мимо брата железного наркома – отравился, мимо жены кровавого диктатора – пустила себе пулю в лоб. Их изваяния крепки и незыблемы, как зубцы кремлевской стены. «Господи, почему я лишен права быть среди них, почему я низвергнут и раздавлен?!» – проносится ураганом в моей голове.

Борясь с желанием кричать от боли и несправедливости, я иду дальше. На пути вырастает гранитный человек в клоунском наряде. Он выходит из скалы и никак не может освободить ногу, завязшую в сером камне. Позабыв про историческую несправедливость, я замираю с раскрытым ртом. Почему его нога вязнет в грязном камне? Почему он так похож на монстра? Ведь он был клоуном и прежде всего человеком... По спине пробегает холодок, я оборачиваюсь. Лучшие умы, сердца и руки державы обступили меня. Отовсюду прут генералы и адмиралы, надвигаются академики и членкоры. Именитые деятели искусств натягивают поводки. Мне страшно, я бегу прочь, а заслуженные учительницы злобно шипят вслед.

Уф... оторвался... может, все к лучшему. Судьба, пожалуй, распорядилась правильно, избавив меня от искушения оказаться здесь. Не моя это компания. У ворот я останавливаюсь перевести дух и напоследок разглядываю случайный памятник. Я испытываю превосходство, «общаясь» с некогда влиятельным человеком, лежащим теперь в земле у моих ног. Я нахально сметаю снежок с его мраморной головы и с железных букв имени. Но все имя очистить не получается, я не дотягиваюсь, мешает лужица талой воды. Я ухожу, так и не узнав, кого похлопал по лысине. Он укоризненно сверлит мне спину своими каменными глазами, оставшись в своем чопорном величии, а я спешу за ворота, подальше от этого некрополя чужих мне людей. Чужих отныне.

Я оборачиваетесь, чтобы бросить последний взгляд назад. К воротам подъезжает дорогой черный автомобиль. Водитель распахивает дверцу перед юношей в элегантном пальто. В руках юноши четыре алые розы…

Я еще долго стою не двигаясь, хотя перед воротами никого больше нет. А ведь на его месте мог бы быть я... да и кладбище все-таки хорошее, респектабельное.

Одна из основных моих функций в мотеле – борьба за чистые полотенца. На специальных тележках мы возим все наше барахло: чистящие средства, запасную туалетную бумагу и пластмассовые стаканчики. Кроме того, на тележке закреплены пылесос, коробка с мылом и чистое белье с полотенцами. Запасы полотенец и белья я пополняю в прачечной. Не знаю почему, но больших полотенец для душа обыкновенно не хватает. Кристина иногда халявит и исчезает из прачечной. Тогда я сам ныряю в раскаленное жерло сушильной машины.

То ли их вообще меньше, чем надо. То ли гости их чересчур рьяно крадут. То ли Кристина слишком увлекается просмотром телевизионных шоу в рабочее время. Не знаю я, в чем причина. Только полотенец всегда нет, хоть ты тресни.

Приходится мне прибегать ко всяким хитростям. Подкарауливать новую партию чистых полотенец и уволакивать их из-под носа у Дэби. Но если уж нет, то нет. Тогда я записываю, где чего не доложил, а после обхожу комнаты по второму разу с охапкой белоснежных пленниц.

Но бывают и счастливые минуты. Приходишь, и – ба! – перед глазами целая полотенечная жила. Все, что пожелаешь. Все сухое и горячее. Полотенца для тела, полотенца для рук, салфетки для лица. Тогда я окончательно забываю про Дэби, которая, вероятно, тоже нуждается в чем-то, хватаю в охапку десять тех, двадцать этих. Получается неустойчивая пирамида. Потом все это падает на пол. Я спешно собираю свои сокровища, придерживая стопку правой рукой, а левой забрасывая наверх еще парочку наволочек, про запас. Вместе со всем этим я изящно балансирую к тележке мимо запыхавшейся опоздавшей Дэби. Я счастлив, я снова одержал победу.

Когда льет дождь, я несу стопки еще горячих полотенец, накрывая их от воды своим телом, как детенышей.

Нам доверили вывезти мусор самостоятельно. Я наплел Берни про свои способности водить автомобиль, и привыкший к всеобщему водительскому мастерству реднек поверил. Берни вручил мне ключи от пикапа и скрылся в офисе. Мы с Юханом радостно раскочегарили дребезжащий тарантас и принялись носиться на опасной скорости вокруг мотеля, лихо поворачивая и с визгом тормозя возле каждой урны. Все шло неплохо, не считая парочки испуганных костюмеров и одного опрокинутого за борт мусорного бака. Но это пустяки, перед костюмерами мы извинились, а содержимое бака собрали с лужайки и затолкали обратно. Конечно, мы не все собрали, ведь в мусоре всегда много мелочей. Огрызки всякие, чайные пакетики. Но крупные куски мы точно собрали.

Набив кузов баками, я направил пикап к последнему, находящемуся на пригорке над бассейном. Легко вписавшись в поворот, я утопил педаль газа, и пикап ринулся штурмовать горку.

Надо упомянуть, что непосредственно перед нашим появлением негр Карл полил асфальт водой, наводя чистоту. Не знаю уж, так это или нет, но я по сей день уверен, что это был его злой умысел. Асфальт стал скользким, лысенькие колесики пикапа буксовали, я терял контроль над ситуацией. Мы застряли на горке, почти в отвесном положении.

Рев мотора привлек внимание публики. Из близлежащей забегаловки вышли два официанта, и сам Берни показался из двери офиса. Не желая позорить родину и свою мужскую честь перед американцами, я вдавил педаль так сильно, как только мог, и сам весь подался вперед. В недрах пикапа что-то щелкнуло. Юхан побледнел. Я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел стремительно приближающуюся бирюзу бассейна.

Пикап перестал мне подчиняться и покатился вниз. Я принялся лихорадочно рулить, но было поздно. Небесам было угодно распорядиться мусором по-своему. Вместо того чтобы оказаться в специальном контейнере, он был опрокинут в бассейн. Пикап застрял на краю бордюра. С тех пор мы выносили мусор вручную. Хорошо еще, под нацистскую статью не подвели: в бассейне плескалась парочка черных, которых потом долго отчищали от налипшей туалетной бумаги и окурков.