Еще в мои обязанности входит выполнение всех поручений Янни и Эльпиды. Например, чистить креветки. Сначала надо отодрать лапки. Затем поддеть ногтем панцирь и кишки и снять их одним движением. Кишки у креветок почему-то расположены на спине. Хотя, может, это и не кишки вовсе, а что-то другое. Очищенные креветки я перекладываю льдом и прячу в холодильник. Лед я набираю в ледогенераторе. Он грохочет, когда выплевывает из своего жерла новую партию ледяных кубиков. В такие мгновения я пугаюсь неожиданного шума и шарахаюсь прочь.

Я режу овощи. Перед тем как приступить непосредственно к резке, я несколько раз стукаю ножом по доске. Это суеверие, которому меня научил коллега Джон. Мы с Джоном работаем посменно.

Эльпида и Янни постоянно подбрасывают мне детали готовящихся блюд. То дымящийся кусочек нежнейшего мяса акулы, то шоколадный десерт, то фаршированный рисом томат. Я никогда прежде не ел вместе лук с мороженым. Здесь это в порядке вещей: раз – кружочек лука в рот, два – мороженое. Заел это все огурцом, прополоскал рот смесью колы, спрайта и содовой и готов вкалывать хоть до утра.

Когда я работаю басером (убираю грязные тарелки со столов в зале), приходится носиться по пять-шесть часов из кухни в зал и из зала на кухню. Раскидываю лед по кувшинам. Убираю грязную посуду. Посуда ставится так, чтобы не перевернуть весь поднос. Бокалы по краям, тяжелый фарфор посередине. Потом все отношу к дишвошеру и снова бегу в зал за новой партией. Затем набрасываю твердые крахмальные скатерти на столы. Швыряю серебро: слева вилки, справа ножи лезвием к тарелке. Скрученные салфетки ставлю по центру тарелки.

После окончания рабочего дня я подметаю пол на кухне и тщательно протираю тряпочкой все поверхности из нержавейки, которые меня окружают. Когда орудуешь шваброй, не надо наклоняться, а то спина будет болеть. Я сначала сгибался, как раб, но Янни научил меня правильно мыть пол. После уборки я, на пару с посудомойщиком, выбрасываю баки с мусором, выношу тяжеленные тюки грязных скатертей и помогаю пылесосить ковер в зале. Я верю, что работа украшает мою душу.

Иногда Берни и Дэби с нами шутят. Получается у них не очень. Берни издевается, а я делаю вид, что не слушаю. Берни потом говорит, что я его игнорирую. Игнорирую своего босса. Берни спрашивает: «Бэйзил делает в ресторане деньги, а ты что?» (намекает на большие чаевые Юхана и мою скромную кухонную зарплату). «Я делаю салаты, сэр, твою мать», – по-солдатски отвечаю я.

Подруга Берни Дэби обладает еще более тонким чувством юмора. Однажды утром она меня спрашивает: «Вы что, японцы?» Я отвечаю: «Вроде нет, а что?» А она мне говорит, что вы, мол, рис едите и все такое. Может, она таким образом хотела установить между нами более доверительные отношения, или развеселить нас, или еще что. Только я так устал, что не смог оценить возможной теплоты, содержащейся в ее словах.

А после она спросила, научились ли мы пользоваться магнитофоном. Юхан сказал, что давно умеет обращаться с такими штуками. «Но он же не русский!» – воскликнула Дэби. Юхан не нашелся что ответить, диковато улыбнулся и ушел. Так у нас с Дэби особо близкого контакта и не получилось.

В ресторане в бутылки из-под кетчупа «Хайнц» мы наливаем дешевое китайское месиво. Гости будут жрать безвестное говно, а думать, что жрут говно под названием «Хайнц». Мне такие хитрости знакомы: мамина знакомая, жена знаменитого ученого и большая скряга Антонина Юрьевна, раньше любила наливать в красивые бутылки крепкое пойло собственного приготовления и с невинным видом предлагать гостям. Мой папа ее постоянно разоблачал, а мама толкала его коленкой под столом и говорила: «Как вкусно». Янни разоблачения не боится, он предлагает нам мазать женщин сметаной и слизывать. Мы корректно улыбаемся и сообщаем, что в данный момент, в связи с большой занятостью и по ряду других причин, женщины для нас недоступны. Янни, похоже, не совсем понимает, как такое возможно. Он развлекает нас тем, что делает неприличные движения огурцами и большими сосульками из холодильной комнаты. А еще Янни задирает ноги, как Карлсон, имитируя тем самым русских фигуристок.

А мне лично хочется пить виски по утрам. Прямо часиков в десять отхлебнуть первый глоток. Как в Голландии – там я даже утренний душ со стаканом принимал. И ничего, жив пока.

Однажды вечером в ресторан привезли смертельно больного мужа донны Розы господина Папариса. Господин Папарис был влажен от испарины. Его локти покоились на подушках, а на шее крепился шланг искусственного питания. Господин Папарис не произносил ни слова.

Собралось все семейство. Он сидел во главе стола. За правую руку его держала Эльпида, левую поглаживала донна Роза. Все смеялись и старались развеселить старика. Мэриан позвала меня с кухни, чтобы представить отцу. Я стоял в белой майке, прилипшей к потной груди, и закатанных джинсах. Я комкал грязный передник и говорил: «Гуд ивнин, сэр, найс ту мит ю, сэр». «Властный старик, на моего деда чем-то похож. Мог бы лежать у нас на Новодевичьем кладбище», – мелькнуло в моей голове.

Меня отпустили легким взмахом руки, я вернулся на кухню, прислонился к косяку и закрыл глаза.

Черные, реже красные и серые. Крепкие-устойчивые и хрупкие-покосившиеся. Совсем редкая находка – деревянные. Таких всего парочка. Многие увенчаны мраморными изваяниями, некоторые оформлены барельефами, попадаются скульптуры в полный рост, но абсолютное большинство украшено простыми фотографическими портретами. Красавицы и дурнушки, бравые вояки, покорители Арктики, интеллигенты-очкарики внимательно смотрят из своих овалов. Их взгляды не тревожат, с холодным сердцем я прохожу мимо, оставляя всю ораву позади. Но вот мне в глаза заглядывает восьмилетний мальчик в матроске. От мальчика имеется только белобрысая головка. Она обрамлена в стекло и размещается в середине белой мраморной плиты. Под фотографией мальчика вырезан кораблик и написано «Володенька». Я опускаю глаза и иду скорее прочь от Володеньки, от его мамы, пережившей сына на 43 года и от папы, смерть которого совпала с годом репрессий. Повсюду лесом стоят могильные плиты, памятники и изваяния. Я на Новодевичьем кладбище, месте упокоения советской элиты.

Забыть Володеньку с семейством легко – здесь столько всего интересного: вот приземистая тумба с детским писателем, его считалочка скачет в мозгу и задорно выпихивает из него неприятные мысли. Вот заслуженная киноартистка, черно-белые ноги которой не давали мне уснуть в детстве. А вот целый выводок Героев Социалистического Труда и один генерал-майор. К концу аллеи Володеньки и след простыл.

Одна интересная пара заставляет меня остановиться. Если бы я мог посоветовать археологам будущего персонажей, по которым следует изучать ушедшую эпоху страны, я бы выбрал этих двоих. Ее мраморную голову украшает высокая прическа, взгляд горделивый, присущий директрисе центральной московской спецшколы. На шее бусы из чего-то увесистого. Он из бронзы. Шея забрана пластинами форменного воротника с пышной золотой вышивкой. Плечи – погоны, грудь – шайбы орденов. Голова оформлена грубыми, волевыми мазками советского скульптора. Наверняка они были крепкой семейной ячейкой. Правда, полированный мрамор ее головы выглядит много качественней его грубых бронзовых черт. Наверное, потому, что она умерла первой и скульпторы в те времена были мастеровитее. А может, наследники просто-напросто сэкономили на памятнике военному. Ведь неизвестно, любили ли они его так же, как он – свою супругу.

Впереди в стену вмонтирован целый экипаж самолета «Максим Горький» и несколько пассажиров. Все они закупорены в одинаковые вазы, а рядом подробно описано, как они в эти вазы угодили. Оказывается, во время показательного полета «Максима Горького» нерадивый пилот другого самолета по фамилии Петренко решил отличиться. Вопреки приказу он сделал мертвую петлю, потерял управление и врезался в «Максима». Все погибли, и Петренко тоже. Советское правительство выплатило семьям по десять тысяч рублей. После подробного изучения фамилий на вазах летчика Петренко обнаружить не удается. Роковая ошибка лишила летчика Петренко счастья покоиться среди жертв своего неуместного героизма.