Ну и зачем работать, когда она его уже трахнула?

В этот вечер Адель держалась от Сирила подальше. Конечно, она подозревала, что он на что-то рассчитывает, но их отношения стали крайне прохладными. Ее взбесили идиотские сообщения, которые он слал ей в последующие дни. И она лишь пожала плечами, когда он робко предложил ей как-нибудь поужинать в ресторане. «Зачем? Я замужем, ты женат. Тебе не кажется, что мы будем только мучить друг друга?»

На этот раз Адель надеялась не промахнуться. Она шутила с Бертраном, который подливал ей вина и в энный раз подробно описывал свою коллекцию японской манги. Похоже, он только что выкурил косяк – глаза красные, изо рта пахнет еще резче и кислее, чем обычно. Адель держалась любезно. Она притворилась, что ей приятно общество жирной документалистки, которая сегодня позволила себе улыбнуться, хотя обычно из ее рта исходили только хрипы и вздохи. Адель чувствовала себя разгоряченной. Шампанское лилось рекой – спасибо тому политику, которому Сирил посвятил хвалебную статью на первой полосе. Адель не сиделось на месте. Она чувствовала себя красивой и не желала и думать, что ее красота окажется бессильной, что ее веселье ни к чему не приведет.

– Вы же не собираетесь уходить? Пойдем прогуляемся! Ну давайте… – умоляла она Лорана, глядя на него сияющими глазами, с таким воодушевлением, что отказывать ей было бы просто жестоко.

– Ребята, вы как? – спросил Лоран у трех журналистов, с которыми перед этим беседовал.

В утреннем полумраке за окном виднелись сиреневые облака. Адель смотрела на обнаженного мужчину. Зарывшись лицом в подушку, он спал глубоким сытым сном. С тем же успехом он мог быть мертв, как те насекомые, которых соитие убивает.

Адель выбралась из постели, скрестив руки на обнаженной груди. Поправила одеяло на спящей фигуре, свернувшейся клубком, чтобы согреться. Она не спросила, сколько ему лет. Судя по его гладкой жирной коже, комнатушке под самой крышей, куда он ее привел, меньше, чем он говорил. Коротконогий, с бабьей задницей.

Холодный рассвет озарял неубранную комнату. Адель оделась. Не стоило ей идти с ним. Еще когда он поцеловал ее, прильнув мягкими губами к ее рту, она поняла, что ошиблась. Ему ее не наполнить. Надо было сбежать. Найти оправдание, чтобы не подниматься в эту мансарду. Сказать: «Мы вроде и так неплохо провели время?» Молча уйти из бара, не поддаваться этим цепким рукам, остекленевшему взгляду и несвежему дыханию.

Ей не хватило смелости.

Нетвердым шагом они поднялись по лестнице. С каждой ступенькой волшебство рассеивалось, радостное опьянение уступало место тошноте. Он начал раздеваться. Оставшись один на один с банальностью застежки-молнии, прозой пары носков и неловкими движениями пьяного юнца, она почувствовала, как сжимается ее сердце. Хотелось сказать: «Перестань, замолчи, я уже ничего не хочу». Но отступать было поздно.

Лежа под его гладким телом, она могла только торопиться, симулировать, форсировать крики, чтобы он насытился и замолчал, покончить с этим. Он хоть заметил, что она закрывала глаза? Она зажмуривалась с яростью, словно ей было противно его видеть, словно она уже думала о следующих мужчинах, настоящих, правильных, других, которые наконец сумеют подчинить себе ее тело.

Она тихо закрыла за собой дверь квартиры. Во дворе она закурила. Еще три затяжки, и она позвонит мужу.

– Не разбудила?

Она сказала, что заночевала у своей подруги Лорен, которая живет в двух шагах от редакции. Спросила, как дела у сына. «Да, вечер прошел отлично», – заключила она. Перед пятнистым зеркалом в подъезде она заставила лицо разгладиться и наблюдала за своей же ложью.

Улица была пуста, и она слышала звук собственных шагов. Вскрикнула, когда какой-то мужчина толкнул ее, спеша догнать подъезжающий к остановке автобус. Она вернулась домой неспешным шагом, чтобы потянуть время, чтобы быть уверенной, что придет в пустую квартиру, где никто не будет задавать вопросов. Слушала музыку и растворялась в ледяном Париже.

Ришар убрал со стола после завтрака. В мойке стояли грязные чашки, к одной тарелке пристал недоеденный бутерброд. Адель села на кожаный диван. Она не сняла пальто и все так же прижимала сумку к животу. Она не шевелилась. День начнется только после того, как она примет душ. Постирает блузку, пропахшую холодным табаком. Скроет круги под глазами с помощью косметики. А пока она погрязала в нечистоте, на грани двух миров, ощущая себя полновластной хозяйкой настоящего времени. Опасность миновала. Бояться больше нечего.

Адель вошла в редакцию. Лицо у нее осунулось, во рту пересохло. Со вчерашнего дня она ничего не ела. Надо бы проглотить хоть что-нибудь, чтобы прогнать боль и тошноту. Она купила холодную черствую булочку с шоколадом, еще и в худшей булочной района. Откусила от нее, но жевать было трудно. Хотелось свернуться клубком в туалете и уснуть. Ее одолевали сонливость и стыд.

– Ну что, Адель? Не слишком устала?

Бертран наклонился над ее столом и заговорщически подмигнул. Она не отреагировала. Булочку с шоколадом она выбросила в мусорку. Хотелось пить.

– Вчера вечером ты была просто великолепна. Как голова, не болит?

– Спасибо, нормально. Мне просто нужен кофе.

– Ты как выпьешь, тебя и не узнать. Ты же у нас такая вся из себя принцесса, застегнута на все пуговицы, никого в свою жизнь не пускаешь. А на деле та еще зажигалка.

– Перестань.

– Ты нас здорово повеселила. И танцуешь ты отлично!

– Слушай, Бертран, мне надо работать.

– Мне тоже кучу всего надо переделать. Ночью почти не спал. Устал как собака.

– Ну, держись там.

– Я вчера не видел, как ты ушла. С тем парнишкой? Ты записала его имя или это так, на одну ночь?

– А ты что, записываешь, как зовут всех шлюх, которых водишь к себе в номер, когда ездишь в командировки в Киншасу?

– О, вот как мы заговорили! Уже шутим, это хорошо. А твой муж ничего не говорит, когда ты приходишь в четыре утра на бровях? Не задает вопросов? Да если бы моя жена такое учудила…

– Замолчи, – перебила его Адель. Она задыхалась, щеки пылали. Привстав, она оказалась с Бертраном лицом к лицу. – Никогда больше не говори про моего мужа, понял?

Бертран отошел, демонстративно подняв руки.

Адель была зла на себя за неосторожность. Ни в коем случае нельзя было танцевать и показывать себя такой доступной. Не следовало садиться на колени к Лорану и дрожащим, совершенно пьяным голосом рассказывать смутные детские воспоминания. Они видели, как она обжималась за барной стойкой с «тем парнишкой». Они это видели и не осуждают ее. И это еще хуже. Теперь они будут думать, что у них общие секреты, что можно вести себя фамильярно. Им захочется посмеяться над этим вместе с ней. Мужчины будут считать, что она игривая, нескромная, легкомысленная. Женщины назовут хищницей, а самые снисходительные скажут, что она слабая. И все они будут неправы.

В субботу Ришар предложил поехать на море. «Выедем пораньше, Люсьен поспит в машине». Адель проснулась с первыми лучами солнца, чтобы угодить мужу, который хотел избежать пробок. Собрала вещи, одела сына. День был холодным, но солнечным – из тех дней, которые пробуждают чувства и не позволяют впадать в летаргию. Адель радовалась. В машине, оживившись под стойким зимним солнцем, она даже поддерживала разговор.

Они приехали к обеду. Парижане захватили все отапливаемые веранды, но Ришар благоразумно забронировал столик заранее. Доктор Робенсон ничего не оставлял на волю случая. Ему незачем было читать меню, он и так знал, чего ему хочется. Он заказал белого вина, устриц, морских улиток. И три порции морского языка мёньер.

– Почему бы каждые выходные сюда не ездить? Люсьену – свежий воздух, нам – романтический ужин, чего еще желать? Мне здесь так хорошо. После этой сумасшедшей недели в больнице… Да, я тебе не говорил, Жан-Пьер, заведующий отделением, спросил, не хочу ли я выступить с докладом о случае Менье. Конечно, я согласился. Уж это он должен был для меня сделать. В любом случае, больница скоро станет пройденным этапом. Мне кажется, что я вообще вас не вижу, ни тебя, ни ребенка. Снова звонили по поводу клиники в Лизье, ждут от меня отмашки. Я договорился о встрече насчет дома в Вимутье. Посмотрим его, когда поедем в отпуск к моим родителям. Мама ходила взглянуть, сказала, что дом идеальный.