И как она раньше смела быть уверена, что легко и умно закончит не только каждую свою, но любую чужую фразу? А потом еще красиво ее растолкует часа за три непрерывной говорильни? Теперь приходилось считать, что все это было от неуважения к людям, от неумения различать в толпе лица тех, кто сам умеет и думать, и говорить, и растолковывать. Впрочем, она была лидером и редко оглядывалась, а на спине глаз нет. Память немедленно подсуетилась: Загорск, толпа перед храмом валится на колени. И становится видно, кто на площади турист. Худой бородатый юноша, голова которого во время молебна возвышалась над Алениной и вдруг оказалась на уровне ее левого бедра. Он как-то непостижимо изогнул руку, указал пальцем на оставшуюся стоять компанию своих ровесников во главе с Аленой и громко сказал: «Недолюди, недочеловеки, быдло». Она, не задумываясь, бросила в ответ: «Провокатор, карьерист от воздержания, злыдень». Сейчас промолчала бы. Зато те, кто тогда беззвучно задохнулся от возмущения или смутился, обличили бы обличителя за милую душу.

«Опять начинается», – тоскливо догадалась Алена. Последствия утреннего налета Варвары уже не могли быть иными. Предстояло ощутить себя самозванкой в мире, испытать ужас перед так и не познанными людьми. Наверное, нечто подобное случалось с древним человеком во время грозы. И впервые в жизни в ней зашевелился стыд перед теми, кого она наставляла когда-то. Алена даже покраснела на ходу, вспомнив, как учила Юрку быть идеальным дворником. Ему вменялось в неодолимую потребность разбить во дворе сад и клумбы. Не вызывало сомнений то, что он захочет украсить балконы цветочными композициями. Да не простыми, а соответствующими личностям жильцов, которые надо было упорно изучать. Осмысление результата, по Алене, гарантировало мужу наслаждение профессией. Господи, и ведь Юрка серьезно обсуждал ее бред. Они спорили, надо ли наказывать мусорящих или ворующих цветы…

Ей хотелось перестать вспоминать то, что еще недавно было ее гордостью, а потом оказалось глупостью. Но чем яростней она запрещала себе думать, тем наглее своевольничали мысли. Это было почти невыносимо. Мыслительница и не заметила, как очутилась в своем старом дворе. «Что мне здесь понадобилось? – удивилась она. – Еще одно чаепитие с Валентиной я физически не переживу». Тут из подъезда вышла девочка, которую Алена видела ночью в окне. Она покачивала в руке папку с нотами и хмурилась. Ох уж это ненавистное пианино из детства! Эти мамины вздохи: «Доченька, когда-нибудь в приличной компании сядешь за инструмент и начнешь играть. Все столпятся вокруг и замрут. А ты почувствуешь себя королевой. Тогда и скажешь мне спасибо».

Доченьке ни разу не удалось проделать этот фокус даже назло орущему на вечеринках магнитофону, и благодарности Ольга не услышала. Зато при виде синей картонной папки Алену осенило. Квартира, двор, школа, даже музыкальная студия в ближайшем ДК у них с девочкой общие. Значит, они похожи. Значит, малышке живется несладко. Сама Алена в ее возрасте часто мечтала, чтобы какая-нибудь красивая и добрая тетя, антипод вечно растрепанной, сердитой, щедрой на пощечины Ольги, улыбнулась ей. Выслушала, пожалела, рассказала смешную историю. Сводила бы в зоопарк, а потом вдруг да и позвала бы жить в свой уютный, чистый, с ванной и туалетом дом. Алена обставляла воображаемое жилье лучшей мебелью из Ольгиного театра, заваливала стеллажи книгами, на которые в школьной библиотеке была нескончаемая очередь, развешивала в шкафу лучшие чужие платья. А еще унизывала кольцами пальцы феи. Ей казалось, что в таком виде они не сожмутся в кулак и не треснут ее между лопаток, чтобы не горбилась.

«Хватит! Расчувствовалась! – осадила себя Алена. – Вдруг у девочки нормальная, способная выразить свою любовь мать?» Но остановиться ей сегодня не удавалось. Как-то отлежала руку, та на минуту перестала слушаться, и эта беспомощность испугала по-настоящему. И вот, пожалуйста, непослушная голова оказалась гораздо страшнее. Она упрямо гнула свое: откуда можно перебраться в эту квартиру, где настоящими хозяевами вечно будут тараканы? Только из такой же на соседней улице, из комнатушки или из общежития. И почему ребенок идет «на музыку» один в воскресенье? Нет, ничем существенным мать девочки не отличается от Ольги. Вкалывает, бедствует, горько жалеет, что родила, и теперь не конкурентка подругам «без хвостов». Алена не знала, чего хочет больше. Смягчить участь девочки? Или вглядеться в похожее на свое детство – только ли задатками лидерства одаривает оно?

Из темного подъезда выбежал мальчишка с фонариком. «Какого цвета огонек?» – ехидно спросила Алену память. На ярком свету огонек показался ей белым. Лет десять назад на улице ее встретила однокурсница Таня и, не здороваясь, спросила:

– Какого цвета огонек? Отвечай быстрее, раз, два…

– Голубой, – мрачно сказала Алена.

Она уже открыла рот, чтобы выругать советскую эстраду, но Таня завопила:

– Умница! А то все заладили – желтый, желтый, желтый. Опросила по просьбе папы двадцать человек. Ты первая, кто мыслит нестандартно.

– Слушай, а замешательство окружающих действительно может развлекать? – полюбопытствовала Алена.

– Ого! Это еще более непредсказуемая реакция! – захохотала Таня. – Обязательно обрадую ею папу. Ну, пока.

Многократно упомянутый отец популяризировал что-то научное. Он любил нестандартных и непредсказуемых приятелей дочери. Товарищ вел себя как господин, и приятели его тоже любили. В его доме привечали тех, кто умел нарисовать на салфетке шарж, напеть слова лирической песни на мотив патриотической, выдать экспромтом пару не слишком заезженных рифм. Алену, отличившуюся с огоньком, позвали в гости в ближайшую субботу.

Она без натуги поострила. Чистенько выбила из пианино нечто не очень сложное, но классическое. Поделилась невоплотимым в съедобное блюдо индийским рецептом. Все бы кончилось мирно. Но хозяин заговорил про свой тест. Дескать, вот Алена умница, избранница.

– Чья? Ваша? – взъерепенилась она.

Папа решил, что гостья кокетничает.

– Ну, коли тест мой… – протянул он и сделал строгие глаза. Надо полагать, так определялись границы дозволенного юношеству.

– Ничего не имею против теста, – заявила Алена. – Но не советовала бы вам пускать людей в дом по его результатам. Ведь со стандартным желтым огоньком у человека может ассоциироваться настольная лампа и вдохновение над листом бумаги. С менее частым зеленым – такси и исчезновение с места преступления. А с черным – верх оригинальности – наркотический кошмар. Сегодня вы не ошиблись в избраннице. Но когда-нибудь проведете вечер, которого заслуживаете своим легкомыслием.

– Мне приятна твоя забота, – усмехнулся он. – Но не настолько уж я доверчив…

– Все непредсказуемые очень предсказуемы, да? Вы упомянули Хармса, мы начали демонстрировать чувство юмора. Сказали о Моцарте, двое, включая меня, ринулись к пианино. Ну а после намека на Рерихов понеслось: йога, индийская кухня… Я уже пыталась выяснить у Тани. Ваша семья таким образом развлекается?

Он поступил так же, как его дочь. Расхохотался. Бунтарка независимо пожала плечами, вернулась к людям и самозабвенно трепалась до конца вечеринки.

«С чего я тогда нахамила? Обиделась, что раньше не выделяли, не приглашали? Ну да, была умная-преумная, а в Танином обществе не котировалась. Злилась, наверное, – подумала Алена, впервые обнаруживая, что уже не все про себя помнит. – Интересно, как моя девочка ладит с людьми? И кто учит ее музыке? Уж не Паола ли Алексеевна?»

Сама она музыкой занималась недолго. Когда учительница, Паола Алексеевна, начинала отбивать такт карандашом по крышке рояля и сквозь зубы бормотать: «Резче, тише, громче, быстрее», Алена терялась. Пальцы ее деревенели и лупили по клавишам, игнорируя нужные. Приказы и ноты не совмещались ни в голове, ни в душе. «Никакого слуха», – мрачно констатировала измученная учительница. Когда в университете преподаватель английского сообщил Алене, что ее идеальное произношение обусловлено идеальным же слухом, та удивилась.