В компанию устраивались новые танцовщики. Они дружили с Руби, но жили за пределами студии и театра. Они ходили на вечеринки и рассказывали о своих семьях. Они знали, что не стоит расспрашивать Руби о ее личной жизни. Она понимала, что им любопытно, но они не докучали ей вопросами. В конце концов, кому захочется обсуждать ее жизнь? Кому интересен ее отец, который до сих пор в бегах? Или мать, которая не смогла о ней позаботиться?

К счастью, Руби может танцевать. Танец – ее молчаливая молитва. Без танца она была бы хомутом на шее своей матери. Без него она рылась бы в Интернете, стараясь разыскать своего отца.

– Здравствуйте! Я Маттео. Приятно познакомиться.

Она испугалась, услышав его голос, и выронила упаковку с арахисом, которую собиралась открыть.

Глубоко вдохнув, она широко улыбнулась и повернулась к Маттео:

– Я Руби. Здравствуйте! – Она подняла упаковку с арахисом и протянула Маттео руку.

Следовало признать, что он оказался красивее и выше ростом, чем ей казалось. Галстук болтался на его широкой груди, как веревка на стене. Она смотрела на его широкие плечи, квадратный подбородок и полные губы. У него был длинный нос с горбинкой, проницательные светло-карие глаза и хмурый взгляд.

Он пожал ей руку и отпустил ее. Руби подумала, что Маттео со своими длинными волосами больше похож на поэта-романтика, а не на скучного банкира.

– Все в порядке? – спросил он, чеканя слова и пристально глядя на Руби.

Она не привыкла стоять на каблуках и подавать напитки незнакомцу на высоте двадцать тысяч футов. Покачнувшись, она схватилась рукой за спинку кресла, чтобы не упасть.

– Да. Я просто собиралась налить вам еще напиток и принести закуски…

– Нет проблем. Я согласен на напитки и закуски. Но, видимо, мне предстоит идти на балет, чего я не планировал ранее.

– Да. – Она выпрямилась. – Это будет премьера. Постановка называется «Две любви». Это так волнительно. Постановка потрясающая.

И Руби все бы отдала, чтобы танцевать в этом спектакле. Но из-за ужасной травмы ее не взяли даже на подтанцовку. Вместо этого ей приходится преподавать младшим классам и ходить к физиотерапевту. И прислуживать «гадкому плейбою».

– А вы – лицо Британского балета. Это хорошо. Это действительно хорошо, – сказал он, снова оглядывая ее и кивая, словно на самом деле все было плохо. – Мне нужны имена и биографии людей, с которыми мы увидимся.

Он обошел каюту, а Руби осталась стоять, не зная, должна ли она следовать за ним или исчезнуть.

Она смотрела, как он включает телевизионный канал с биржевыми котировками, а потом быстро переключает его на спортивный канал. Скрестив руки на груди, он уставился на экран, когда комментатор почти заорал, чтобы его услышали над ревом толпы. На экране по полю носились люди с мощными забрызганными грязью ногами и гоняли мяч овальной формы. Регби. И как можно любить такую игру?

– Давай! – скомандовал Маттео игрокам на экране и подошел ближе к телевизору.

Очевидно, Маттео Россини фанат регби. Руби казалась себе таким же предметом мебели, как бежевые кожаные кресла. Пусть Маттео красив, но у него нет очарования его матери.

Внезапно он повернулся, увидел, что она пялится на него, и нахмурился. А потом выключил телевизор и бросил пульт управления на стул.

– У меня есть планы на вечер, поэтому я хочу все закончить к десяти. Начнем?

Он кивнул на маленькую гостиную, где вокруг кофейного столика стояли четыре кожаных кресла. Он опустился в одно из них, самоуверенный и собранный, а Руби села осторожно, с прямой спиной и наигранной улыбкой.

–Итак, вы танцуете в этой балетной труппе, но вызвались взять на себя пиар-роль на сегодняшний вечер.

– Что-то вроде этого, – сказала она, игнорируя его язвительность.

– Но почему вы, Руби? – Он прищурился. – Кто вы?

– Вы хотите знать обо мне? Мне почти нечего рассказывать. Я служу в ББ с одиннадцати лет, – произнесла она, понимая, что проходит собеседование на работу, которую не хочет получить. – Я не танцую сегодня вечером, поэтому меня и выбрали.

– ББ – это Британский балет?

Она улыбнулась в ответ на его глупый вопрос.

– Да. Этой компании пятьдесят лет. Я училась в балетной школе, выступала в массовке, потом солировала. И надеюсь, однажды стану педагогом. Поэтому я знаю о балете все, что мне надо о нем знать.

– А как насчет остального? Сегодня на премьере будут политики. Я так понимаю, вы и в политике разбираетесь?

Смотря на него, она вдруг вспомнила свои записи. Захватила ли она их с собой? Куча глупых рукописных заметок о том, что она должна сказать Маттео. Она записывала их на кухне, пронумеровывала, складывала… А куда она их положила потом?

– Вы подготовились, верно? Вам следует знать, что я не большой поклонник таких мероприятий.

Ей хотелось ответить, что она тоже их не любит. Вот почему она так долго делала заметки о том, что считала почти неинтересным. Но грубить спонсору нельзя, надо помнить о его пожертвовании. Ее собственный доход определялся щедростью таких покровителей, как Корал Россини.

– Я не сомневаюсь, что вы не разочаруетесь. Миссис Россини уверена, что я подхожу для этой работы.

– Да. Я верю, что это так, – произнес он тоном, который показался ей жужжанием назойливой мухи.

Где же ее заметки: в сумке, карманах? Или она забыла их в метро?

Он, запрокинув голову, внимательно и свысока посмотрел на нее, выгнув бровь, и она решила, что он читает ее мысли.

– Кстати, как давно вы знаете мою мать? Похоже, вы ей нравитесь.

– Правда?

– Да. И вы не первая, кто хочет подружиться с моей невероятно доброй и щедрой матерью.

О чем он говорит? Неужели он думает, что она хочет стать подругой его матери? Он считает, она действительно хочет торчать здесь с ним?

– Я здесь не для того, чтобы заводить дружбу. Я здесь потому, что мне приказали.

Она умокла, заметив, как он мрачно оглядывает ее лицо.

– Вам приказали? – Он выгнул брови над проницательными светло-карими глазами.

– Кто-то должен был сделать это.

Он откинулся на спинку кремового кресла, положил руки на подлокотники и сцепил пальцы на груди. Кисти его рук были покрыты тонкими темными волосками, из-под заостренной манжеты его рубашки блестели роскошные часы.

Руби не сводила глаз с его сильных запястий, отказываясь смотреть ему в лицо.

– И жребий пал на вас? – Он взял бокал с водой.

Она увидела его серебряные запонки. Она не знала никого, кто носил бы запонки, а также потрудился надеть рубашку и галстук.

– Вы бы предпочли заниматься чем-нибудь другим? – тихо и насмешливо спросил он.

Он дразнит ее? Она подняла на него глаза и увидела его едва заметную улыбку. Вероятно, он думает, что она хочет поживиться за счет его матери.

Руби поерзала в кресле, стараясь не утонуть в нем. Маттео сидел напротив нее совершенно неподвижно, ей не удавалось сосредоточиться.

– Я бы предпочла танцевать, – сказала она. – Балет для меня важнее всего.

– Это я понимаю, – тихо произнес он, и его лицо на секунду вытянулось. Он сжал и разжал пальцы руки, потом развернул ее, и Руби увидела его сломанные костяшки. – Я это очень хорошо понимаю.

Она посмотрела на свои руки, лежащие на коленях, и стала ждать, когда Маттео заговорит. Он положил ногу на ногу, и Руби уставилась на упругие и мощные мускулы его бедра под темно-синим шелковым габардином брюк. Он был сложен лучше, чем танцор балета.

–Извините, я… – Она откашлялась и решила вспомнить свои записи. – Итак, сегодняшняя премьера. Вам рассказать о деталях?

– Да, пожалуйста. – Он кивнул.

Руби нахмурилась. Она могла рассказать ему о каждом движении в танце, но сейчас Маттео это не нужно. Ему надо знать детали, имена, сроки. Все это – в заметках, которые она оставила на своем кухонном столе.

– «Две любви» поставлен по мотивам поэмы.

– Поэма? А конкретнее?

Ей не удавалось вспомнить ничего.

– Поэма очень старая.