- Тебе не следовало приходить сюда, - сказала она не свойственным ей раздражительным тоном. - Как это ты решился?

  - Вы мне звонили, я стоял рядом в это время, а наш командир, он своеобразный человек, не дал мне возможности поднять трубку. Я подумал...

  - Не надо думать...скажи, мать что-нибудь говорила обо мне? Только честно.

  - Нет, ничего она не говорила, - покривил я душой, - я пришел только недавно. Я так рад...что вижу вас...тебя.

  Нина немного смягчилась. Она проводила гостя до забора, подошла ко мне на близкое расстояние, положила руку на плечо и улыбнулась. Она была так же прекрасна, как всегда и я тут же забыл, что она, мгновение тому назад, была хмурая и даже злая и выглядела несколько дурно, а самое главное, была непредсказуема в своем поведении.

  - Ты не обращай на меня внимания. Это все от боли, которая живет внутри нас и с этим нелегко справиться. Иди, отдыхай.

  - А завтра мы встретимся?

  - Зачем тебе это нужно?

  - Нужно! Если бы не нужно, я не стал бы просить об этом. Хотите, я на колени стану, прямо тут же, сию минуту.

  - Не надо становиться на колени, я не принцесса, я и так пойму.

  Широкая улыбка осветила ее прекрасное лицо, глаза наполнились блеском и глубиной, в которых я всегда тонул, и никогда не мог выбраться оттуда. Роскошные волосы сплошной волной накрывали ее покатые полуобнаженные плечи, а две крупные пряди закрывали ключицы и тянулись ниже пышной груди.

  - А куда ты хочешь пригласить меня? - неожиданно спросила она.

  - Все равно куда, хоть на край света, - выпалил я, совершенно не соображая, что говорю. - На лоно природы, например, а то и в парк Челюскинцев, если хотите.

  - Боже, как это скучно! Что нам делать на лоне природы или в парке? Пригласил бы в кафе или в театр, по крайней мере. А в парке Челюскинцев одна шантрапа. Я два года там не была и не хочется идти.

  - У меня тут семь рублей с копейками и то я назанимал, куда с этим пойдешь?

  Нина напряженно думала, соображала.

  - Ну что ж! Если ты такой богатый, то в воскресение поедем на озеро, оно в другом конце города за горкой Тучинкой. Я жду тебя здесь, на этом месте в десять часов утра. Только не опаздывай, я не люблю ждать. Ты-то хоть плавать умеешь?

  - Как топорик, - признался я, - но в воде бултыхаться люблю.

  - Я вижу: ты можешь только вздыхать, глядя на какую-нибудь пустышку, вроде меня, а больше ты ни на что не способен. Что мне с тобой делать? ума ни приложу.

  - Меня надо щадить и прощать, я не говорю: любить. Таких, как я, редко кто может полюбить, а прощать...

  - Не сюсюкай, не люблю слушать такое. Доброй ночи, - сказала Нина, повернулась и ушла. Я смотрел ей в след и негромко сказал:

  - Будь благословенна твоя красота.

   16

  Я с трудом дождался воскресения и в половине десятого утра, за тридцать минут до назначенного времени уже был на той стороне забора. Ровно в десять ноль-ноль Нина вышла из дома с объемной сумкой через плечо, в тоненьком ситцевом платьице до колен и симпатичной соломенной шляпке с большими полями, легко посаженной на пышные волнистые волосы. В правой руке она держала сумку с двумя бутылками пива и бутербродами, состоящими из белого хлеба, намазанного маслом и кусочками дешевой колбасы, а также четыре отварных яйца. Она тут же сбросила сумку, давая понять, что она возиться с ней больше не желает. Я с радостью схватил поклажу и последовал за Ниной к трамваю.

  Ехать пришлось около часа на нескольких видах транспорта: благо, у Нины был проездной, так называемый "единый", а я, как солдат, катался зайцем. На небольшом озере, правильнее было бы назвать его водоемом, уже загорали молодые люди, но народу было немного.

  Побродив немного в поисках места, Нина остановилась, открыла большую сумку, извлекла широкое потертое одеяло, большое полотенце, в котором находился завернутый ее купальник.

  - Расстели тут, где чище, раздевайся, а я сейчас приду, - сказала она, взяв полотенце под мышку, и направилась в сторону небольшого кустарника на другой стороне водоема.

  Я расстелил одеяло, снял пилотку, а потом и гимнастерку, но когда дело дошло до брюк, вспомнил, что на мне широкие длинные до колен солдатские трусы черного цвета, которые в народе назывались семейными, и любой мужчина на пляже выглядит в них настоящим шутом, решил не снимать брюк. Я снял кирзовые сапоги, размотал, сбившиеся портянки и засунул в голенища. Белые ступни ног и пальцы смешно торчали из брюк галифе.

  Вскоре Нина вернулась в легком модном купальнике, плотно облегающем ее фигуру, подчеркивающем те прелести, которые вам не удастся увидеть в другой обстановке, кроме как на пляже. Это была не просто Нина, это была настоящая Афродита. У меня перехватило дыхание от волнения и восторга.

  - Боже, как ты красива! - воскликнул я, уверенно называя ее на ты.

  - Ну да, нашел красивую, - расплылась в улыбке она. - А сам... чего не раздеваешься? Может, я тоже хочу полюбоваться твоей фигурой. Давай, снимай брюки!

  - Я... у меня...

  - Что у тебя - ноги нет ниже бедра?

  - Я в солдатских трусах, которые называются семейными, они широки и до колен в длину.

  - Ничего страшного, подвернешь, а хочешь, я булавкой тебе пришпилю?

  - Тогда я сейчас, - встал я и побежал в кустарник, чтобы сделать, как посоветовала Нина.