Мне снова повезло: остановилась военная грузовая машина, и я доехал до самого штаба дивизии. Штаб дивизии находился рядом со штабом полка. На третьем этаже - заслон: дежурный со штыком никого не пропускает без разрешения того, к кому направляется посетитель. Благо он, этот дежурный, оказался знакомым и пропустил без доклада. Полковника Ковалева не оказалось в кабинете, но он вскоре появился.

  - А, журналист появился, ну, брат, здоров! Чем обязан? Что тебя привело сюда? Страшно тебе? Нет? Видишь, не так страшен черт, как его малюют. Так-то, брат. Раньше, бывало, полковники сюда приходили с дрожью в коленках, а теперь что? Лафа! Садись давай, рассказывай!

  Я кратко изложил вопрос по существу. Полковник слушал, улыбался.

  - Твоя задача сейчас состоит в том, - сказал он мягко и добродушно, - чтоб немедленно отправиться в полк, разыскать подполковника Топоркова и доложить ему, что ты был у меня, дабы не пришили тебе самовольный уход, а то, брат, все это может плохо для тебя кончиться. Топорков рассчитает тебя. Езжай домой, учись - там во всем сам разберешься. Все, желаю удачи!

  Я побежал искать Топоркова, но вскоре снова вернулся.

  - Простите, товарищ полковник, может, вы сами позвоните моему командиру капитану Маркевичу, а то Топоркова нигде нет, и никто не знает, когда он будет.

  - Ладно, - сказал Ковалев, - чтоб ты потом не думал, что контрразведчики такие звери. Выручу тебя, позвоню. - Он снял трубку, набрал номер. - Послушай, Маркевич, говорит полковник Ковалев из штаба дивизии, - сказал он, - твой журналист находится у меня. Я думаю, это ему не будет считаться самоволкой, хотя он, негодник, и убежал от тебя, не спросив на то разрешения. Хорошо, хорошо. Тут уже все согласовано. Отпусти его на все четыре стороны. Пусть едет домой. Давай проводи работу, чтобы таких случаев больше не было. Ты уже выговор получил, я знаю. Я еще всыплю Топоркову по последнее число. Воспитательная работа в полку на нулевой отметке. Все, договорились. Желаю успехов! - и повесил трубку. - Ну, Виктор Васильевич, доброго тебе пути.

  - Спасибо, товарищ полковник, вы просто ангел, а не разведчик.

  - И то и другое, - улыбнулся Ковалев.

  Я разыскал подполковника Топоркова в офицерской столовой.

  - Пойдем со мной, - сказал он и направился в свой кабинет. - Я должен позвонить в политотдел дивизии полковнику Фролову. Только он может дать команду отпустить тебя. - Он снял трубку: - Товарищ полковник, это Топорков беспокоит. Что делать с нашим мятежным журналистом, он сейчас у меня?

  - Немедленно отпустите его! Мы с Ковалевым все обговорили. Рассчитайте его, выдайте ему все документы! Никаких комсомольских взысканий! Через двадцать минут доложите мне о выполнении приказания!

  Телефон трещал так громко, что я все слышал. Я не выдержал этого: упал на кресло и расплакался, как маленький ребенок, когда у него отбирают конфетку.

  - Этого не может быть! - сказал я. - Я, возможно, ослышался. Правда, что я свободен, товарищ подполковник?

  - Правда. И я рад за вас. Вы родились в рубашке. Вам повезло: сейчас время несколько другое. Раньше такое было просто невозможно. Подождите, сейчас я дам команду, и вам принесут все документы прямо сюда, ко мне. Посидите пять минут и успокойтесь. Вы обедали?

  - Не обедал и не завтракал, и не хочу, я теперь сыт: я никогда не был так счастлив, как сейчас. Никогда не знал, как дорога человеку свобода, а теперь буду знать.

  Я отправился последний раз в шести километровый путь на батарею за чемоданом и связкой с книгами. Проходившие мимо попутные грузовые машины сигналили, останавливались, но Я шел пешком. Шел медленно и плакал. То были горькие слезы радости, которых он просто не знал до этого. Возможно, он испытывал те же чувства, которые испытывает, приговоренный к смерти, когда ему только что зачитали указ о помиловании.

  В казарме никого не было. Я спокойно взял свой чемодан и связку с книгами и ушел, не заходя к капитану Маркевичу, чтоб попрощаться. Теперь это было совершенно не нужно. Капитан Маркевич так походил на чеховского Хамелеона, как две капли воды.

  Никто меня не останавливал, он также шел медленно все шесть километров, оставляя за своими плечами нечто гадкое, противное душе, и думал о том, что, будь моя воля, я распустил бы армию, как орган насилия над человеческой личностью. И договорился бы со всеми правителями маленькой планеты земля, чтоб они у себя, сделали то же самое. Армия - самый хищный паразит человечества, без которого она существовать не может в силу агрессивности каждого животного на двух ногах. Люди станут полностью свободны только тогда, когда не будет армии и других органов насилия.

  - Прощай, мой дорогой город! Ты так прекрасен и люди, что живут в тебе - так добры и тоже прекрасны. Мне не разрешают здесь остаться, но моя любовь к тебе останется навсегда. Прощай! - говорил я вслух, думая, что через каких-то пять - десять лет обязательно сюда вернусь.

   37

  ЦЫЦ

  Когда человек свободен, здоров и молод, он до конца не осознает этого, не знает, насколько он счастлив.

   Я был свободен. Я даже от транспорта отказался, желая насладиться воздухом свободы, красотой улиц, скупыми улыбками, озабоченными лицами добрых минчан, снующих туда-сюда по бульварам, как в любом столичном городе. Теперь ноги сами несли меня в западную часть города, на улицу Харьковскую, 61, к Литвиновичам, где находился мой чемодан с книгами.

  Простые, добрые люди из рабочей среды, едва дотягивающие от зарплаты до зарплаты, как и любой советский человек, несмотря на ожесточенную коммунистическую пропаганду, основанную на бесстыдной лжи о благополучии, сумели сохранить свое достоинство, честь и духовную стабильность. Они всегда были рады гостю, готовы поделиться последним куском хлеба, балагурили, твердили, что рады мне в любое время дня и ночи и это были искренние слова от души и сердца. Никто из них не открывал мой чемодан, не читал дневники, не доносил в НКВД.