«Знаете, куда у нас ходить? – спросила Лиза, смеясь ему в лицо, – в очередь. Могу пригласить за бесплатно в очередь за туалетной бумагой, за мясом, за любым дефицитным товаром. Вот где Шекспир, а не помпезная клюква с дрессированными тараканами».

– Мистер Огден, я могу идти?

– Попытайся убедить Лизу… Ей нельзя там оставаться. Адреса и телефоны в конверте.

– Соню тоже вывозить, мистер Огден? Не проще ли создать там приемлемые условия существования? Нельзя нации разбредаться по миру! Ведь это утечка мозгов…

– За русские мозги не беспокойся. Главное, будь осторожен! Если Лиза пригласит тебя в очередь за туалетной бумагой, соглашайся.^*

^* Может, Таня свалила раньше меня и успела помотаться по разным странам? Стала любовницей пожилого русиста, оценившего по достоинству ее литературный дар? Стоп, это роман, а не дневник, давай говорить по делу. Например, замечательно написан профессор… А мы вас в критики не звали! Все, молчу.

Боясь потопить догадку во сне, профессор включает настольную лампу, нащупывает под подушкой сброшюрованную рукопись. Она депонирована, всякий интересующийся может приобрести ее за 41 рубль.

Высокая способность к озарениям… Секрет этого таинства медицина объясняет повышенной функцией щитовидной железы и именует гипертиреозом. Гипертиреоз ускоряет все процессы в организме. Отсюда – быстрая реакция, повышенная догадливость, сообразительность. От Лизы веревочка вьется к гениальной тезке Мейтнер, далее – к Эйнштейну и к трижды проклятому Нильсу Бору; у этих, наряду с шестым фактором, есть и второй – величина головы, высоколобость. Хорошо. Но как выделить шестой фактор в роду Александра Македонского, у Макиавелли?

Профессор просматривает страницы с индексом гениев. Рукопись пополняется. Недавно включен Генерал Самсонов, несомненный гений. Были ли у него симптомы гипертиреоза? Блеск глаз, усиленное сердцебиение, затрудненное дыхание, повышенная температура… Ворох симптомов, вплоть до бесплодия. У Самсонова были дети, девочка и мальчик, у Лизы, к счастью, тоже есть, только непонятно кто. Ей необходимо исследоваться. Скорее всего, ее состояние объясняется не неудачей с постановкой «Легкого дыхания», не мужем-прохиндеем, а серьезным сбоем эндокринной системы.

Но как же хорошо, что она существует на свете! Эта змея подколодная, эта обезьяна проклятая поселилась где-то в области сердца. Безусловно, он для нее – анахронизм, жертва репрессий, она его идеализирует. Не понимает, что выжившие – не герои. Герои перемерли, перемерзли, лишились рассудка. Он подличал, может, и меньше иных, но был и остался трусом.

«Поскольку я внезапно пробудился, помучаю Вас беседой на бумаге. Учтите, вымоленный старым маразматиком поцелуй отрастил золотые шпоры на моих шлепанцах. А Ваши глаза, их особый блеск! Он отмечался у Эйнштейна, с которым я бился, но так и не нашел никакого биофактора. Эйнштейн же мог по пять часов думать так сосредоточенно, как другие физики могли только 8—10 минут. Прекрасно. А биофактора нет. Вы вывели меня на поразительную догадку. Ну почему Вы так поздно засияли на моем небосклоне? Кстати, лопни мои глаза, если я помню, при каких обстоятельствах это произошло. При встрече сообщите мне об этом наиподробнейшим образом.

Хорошо. А теперь экзерсисы из моей лабораторной кухни. Однажды у Тимофеева-Рессовского на Урале я сделал подряд четыре доклада. Решил ряд спорных проблем, но одна никак не давалась. И вот после доклада выступил один доктор наук, фармацевт, в три минуты изложил идею, простую, мне в голову не приходившую. Я и сейчас вижу, как он идет от доски, отхлопывая мел с пальцев. Я же собирался дня три – четыре поотдыхать, заслуженно побездельничать. Вечером столкнулся на дороге с Тимофеевым-Рессовским (был такой полубог). Он неожиданно сгреб меня и расцеловал. А я почувствовал, что у меня на ботинках отрастают золотые шпоры. На другой день я добрался до станции и со скандалом отстоял свое место в очереди на билет в Москву. Надо было любой ценой доработать подсказанную идею. И тут произошло событие, которое доказало, что озарение (один из механизмов гениальности) – фактор необходимый, но не решающий. При запрете на профессию пошли псу под хвост годы собачьего, изнурительного, совершенно опустошающего труда. Хватит с Вас. Ваш И. Л.»^*

^* Неужели Таня сочинила эти письма? При всем моем респекте к автору – не верится. Но то, что такая знаменитость прониклась любовью к в общем-то серой личности… Танечка, прости! Лучше бы ты написала книгу для «ЖЗЛ». Ну зачем было выставлять историческое лицо в таком свете? Какой-то влюбленный олух… Именно из-за профессора, а вовсе не из-за меня, ты побоялась публиковать роман. Теперь нам с print on demand всыпят по первое число. Прям не знаю, что делать. Паника обуяла. С другой стороны, что может случиться? Ну пошумят… Скандал привлечет внимание, и тогда уж роман обязательно переведут на английский. Так что мы с Таней все делаем правильно. Да с чего я вообще взяла, что это профессорские письма? По-моему, у меня начинается паранойя.

Профессор бодрствует, а 248 гениев спокойно себе спят в каталожных ящиках. Он будит их, заглядывает им в глаза, помечает крестиками тех, у кого они лучатся. Княжна, как ее там, в «Войне и мире», с лучистыми глазами… Нет. Продукт гениального ума не в кассу. Крестиков всего 19. Негусто.

«P. S. Кстати, о Вашем однофакторце Нильсе Боре. Когда его самолетом перебрасывали из Швеции в Англию, он едва не погиб, потеряв сознание: у него была такая большая голова (размеры Вашей головы мне так и не удалось определить – попеняйте на пышную растительность), что авиационный шлем покрывал лишь верхушку головы, не доходя до ушей. И когда самолет начал подыматься над Норвежским хребтом, Нильс Бор не услышал команду: „Включить кислород!“»

Чего тут только нет… Одних коньяков в упаковке и без штук двадцать, не меньше. Среди богатого арсенала дареного питья есть лишь одна початая бутылка. Водка «Столичная». Лиза отпивает из горлышка, заедает лимоном. Не скажешь, что «возможность богаче реальности», а «воображение – сильнее действительности». А кто это вообще сказал?

Дорогой мой Степушка из села Степанчикова близ Нью-Йорка! Намедни сделала аборт, но в целом живу хорошо, чего и тебе желаю. Царь наш новый силен беседой, остер умом. Глотка у него большая, так что мы все в нее метнулись. И пока умещаемся там все, вместе с дружественными народами. Надеюсь, перекантуемся до двухтысячного, а там выйдем и поглядим, может, чего и переменилось.

Лиза осторожно укладывается на свою половину. Внутри все дребезжит, в такие моменты лучше всего представить себе что-то из прошлого, максимально ярко. Или из будущего?

Огромная ледяная арена Ливерпуля или Нью-Джерси. Она на сумасшедшей скорости ввинчивается в лед. Зал рукоплещет. Она же все глубже и глубже погружается в голубую толщу. В эти захватывающие минуты триумфа голова свободна от историко-литературных ассоциаций. Будь скорость поумеренней, был бы слышен хруст льда, проламывающегося под убогими и калеками (времена Ивана Грозного), – в нос ударил бы запах протухшей селедки, поверг бы в ужас вид обледенелых трупов… Но дух захватывает винтообразное движение, история развивается, но и свивается по спирали, вот она уже по пояс во льду, острия коньков пробуравили воронку, она все глубже, глубже. Стадион рукоплещет: установлен мировой рекорд по подледному ввинчиванию. К голубой скважине возносятся цветы и возлагаются венки от почитателей. Браво, Годунова, головокружительный успех!

Успех-то успех, но дрожи не унимает. Глоток водки? Лиза выбирается из постели. В гостиной светлей, чем в плотно зашторенной спальне, пятится ночь в окне под напором наступающего света.^*