Льюис поставил палатки, а Бобби и Дрю делали вид, что ищут хворост для костра. Я почувствовал себя значительно спокойнее после того, как палатки были установлены, надувные матрасы и спальные мешки уложены в них, электрические фонарики развешены внутри палаток и предохранительные сетки против змей подняты. Наша колония была основана, и я отправился с фонариком в лес набрать хвороста. Когда я натыкался на кого-нибудь из остальных, я светил фонариком в грудь, чтобы не слепить глаза, но зрелище при этом получалось неприятное. Свет, направленный снизу вверх, придавал лицу Бобби, которое казалось вымазанным жиром, монголоидный вид. Лицо Дрю выглядело так, будто его обрабатывали струёй из пескоструйного аппарата – оно все было покрыто точечными тенями в тех местах, где у него когда-то были угри. А вот лицо Льюиса даже в этом свете, отраженном от груди, менялось несильно, но это почему-то меня совершенно не удивляло. Длинная тень от его носа ползла вверх между глазами, надбровные дуги выступали вперед. Но его тихий голос шел оттуда, откуда ему и положено было идти – хотя временами казалось, что рот у него немного сместился влево.

Мы с Льюисом стояли у воды и светили фонариками на реку; свет прыгал по поверхности спокойного течения как пена. Меня охватило замечательное, меланхолическое чувство. Мне безотчетно нравилось стоять у реки и смотреть на луч света, выходящий из моей руки и скользящий по воде. Потом я подумал, что, наверное, мне следует сделать что-нибудь полезное. И я, ослабив тетиву, повесил свой лук на ветку так, чтобы наш лагерь действительно приобрел вид охотничьего; потом смазал наконечники стрел жиром, чтобы их не тронула роса. Льюис подошел ко мне и рукой провел по центральной части лука.

– Старенькая, но верная катапульта, а?

– Да, еще крепенькая, – сказал я.

– Тебе нравятся эти говардовские наконечники?

– Да, кажется, они как раз что надо. В одном журнале я прочитал, что такие наконечники позволяют стреле погружаться в цель особенно глубоко. Надеюсь, в журнале знают, о чем пишут. Во всяком случае, приходится им верить на слово.

– А они не начинают планировать на ветру?

– Я стрелял ими только по пням и земляным мишеням – и, похоже, они летят очень ровно. Ну, по крайней мере, если стрелять ими из этого лука.

Бобби налил всем виски, ни с чем его не смешивая. Мы сидели и прихлебывали его, а Льюис в это время сносил в одно место камни, которые выкорчевывал из земли или собирал вокруг палаток, раскладывая их в круг – для костра. Разведя костер, он позволил огню разгореться в большое пламя. Потом, когда оно притухло, поставил на него смазанную маслом сковородку, на которую выложил отбивные, захваченные им с собой еще из города.

Запах готовящегося мяса был восхитителен. Мы налили себе еще виски и сели на берегу, глядя на пляшущие, незатухающие отсветы костра на воде. Страх, взбудораженность и предвкушение ужина присутствовали во мне как отдельные ощущения, дополнявшие друг друга. Было нечто успокоительное в том, что мы в таком месте, где нас никто не мог бы найти – что бы там ни происходило в других местах, – что нас со всех сторон отступала ночь, что мы уже ничего не могли изменить, не могли отказаться от поездки.

Неяркое отражение огня на воде не подчинялось течению, и мне это казалось замечательным. Оно играло и плясало на одном месте, как неуязвимый дух, который умрет вместе с костром. Мы сидели молча, и я был рад этому молчанию. Я боялся, что Льюис начнет о чем-нибудь разглагольствовать, но он тоже молчал. Я лег на спину, параллельно реке, и закрыл глаза.

Когда я открыл их, повернув голову к лесу, там была лишь пустая, непроницаемая тьма. Мне казалось, что я лежу так уже довольно долго. Но потом из этой темноты что-то выдвинулось. Пришел Дрю со своей гитарой. Я сел. Вода, еще залитая огоньками от костра – наверное, пещерные люди сидели вот так же и смотрели на огонь, – казалось, вот-вот снесет их в сторону и поглотит.

Дрю тихонько настраивал гитару, потом тихо взял аккорд, который расплылся над водой и уплыл в ночь.

– Оказывается, мне всегда хотелось вот так сидеть у реки и смотреть на воду, – сказал он. – Я просто этого не знал.

Он передвинул одну руку по грифу, перебирая струны другой. Аккорды нарастали, отталкивались друг от друга в темноте, создавая гармонию одиночества и печали. Потом он стал играть отдельные ноты, сопровождая их звучанием басовой струны.

– Это музыка леса, – сказал он. – Тебе не кажется?

– Кажется.

Мне нравилось это мощное, звенящее, будто гнусавое наигрывание на гитаре, типичное для музыки «кантри»; в нем слышались стальные нотки, пальцы ударяли по струнам как молотки по рельсам. Дрю играл увлеченно, чисто, и всем нам было очень хорошо. Он сыграл и «Город на Юге», и «Гневный Господи», и «Он был мне другом», и «Лохматый парень», и «Полегче, мистер...»

– Последнюю вещь надо было бы играть на двенадцатиструнке, – сказал Дрю. Но и на простой шестиструнной она прозвучала очень хорошо.

Пока Дрю играл, Льюис принес всем нам уже зажарившиеся отбивные. Мы съели по две штуки – они были маленькие – и по большому треугольному куску пирога, который приготовила жена Льюиса. Потом еще выпили. Костер уже только тлел, оставив нас почти в полной темноте; огоньки на воде уже умерли.

– Знаете, – сказал Льюис, – у нас осталось не очень много лет для таких развлечений.

– Да, наверное, – отозвался я. – Но могу сказать – я рад, что поехал. Я рад, что я здесь. Нигде в другом месте я бы не чувствовал себя так, как здесь.

– Да, это правда, Льюис, – сказал Бобби. – Все правда, что ты сказал. Все очень здорово. И у нас все прекрасно получалось. То есть, я хочу сказать, что для людей, никогда раньше не плававших на байдарках, у нас все хорошо получалось.

– Терпимо, вроде бы, – согласился Льюис. – Но имей в виду – нам просто здорово повезло. И слава Богу – а не то, если бы нам не удалось развернуть это неповоротливое деревянное корыто и нас снесло задом наперед на пороги, нам бы не поздоровилось.

– Но все же обошлось, – сказал Бобби. – Я надеюсь, такого теперь снова не случится, а, Льюис?

– Надеюсь, нет.

– Ладно, ребята, пора в спальные мешки, – сказал я, потягиваясь.

– Знаете, когда-то, в юности, именно в спальном мешке я кончил. Мне приснился эротический сон, – сказал Льюис. – Представляете?

– Ну и как, приятно было? – спросил Бобби.

– О, прекрасно! Такое не повторяется.

Я встал, хрустнув суставами, и полез в палатку. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Проклятые шнурки на теннисных тапочках, намокшие в воде, не хотели развязываться. Пришлось стянуть тапочки просто так. Потом я стащил с себя все остальное, залез в мешок и застегнул молнию. Дрю все еще сидел на берегу и играл. Мне казалось, что я слышу его минорную музыку издалека. Я лежал на спине, чувствуя под собой мягкий мех подкладки, стараясь поудобнее устроиться на пружинистом матрасе. Выключил фонарик и закрыл глаза.

Я то уходил в сон, то возвращался. Я чувствовал себя полностью отключившимся и одновременно прислушивающимся к чему-то. Я не знал, к чему, собственно, я прислушивался. К какому-то голосу, в котором бушевал огонь, пьяному, неземному, нечеловеческому вою; может быть, я прислушивался, не раздастся ли вой старого Тома Маккэскилла, сидящего у костра и вопящего в ночи.

Потом я провалился в глухую черноту. Когда я проснулся снова и повернулся, то увидел Дрю, лежавшего рядом. Его рука покоилась на шве спального мешка.

Я слышал шум реки, плещущейся, казалось, у самых ног. А вокруг меня стоял лес, невероятно плотный, густой и темный. И для реки и для леса я был совершенно чужим, незнакомым. В ночи замерли неведомые существа с поднятой лапой, боясь опустить ее на землю, чтобы не хрустнула какая-нибудь веточка или не прошуршал листик. В ночи рыскали глаза, созданные для того, чтобы видеть в темноте. Я открыл глаза и увидел мрак в его ничем не нарушаемой черноте. В этой черноте я увидел ягодицы Марты, двигающиеся в стороны, вверх и вниз. Ягодицы растворились, и появилась студия – мы решили, после долгих обсуждений, что фотографии не получились как надо, и попросили натурщицу прийти к нам снова... мы решили также воспользоваться идеей, предложенной заведующим сбытом «Киттс», и сделать рекламу, повторив прием, использованный ранее: собака, стаскивающая с девушки купальник. Только у нас вместо собаки должен был быть котенок. Вот Вильма держит кошку и заставляет ее выпустить когти. Цепляет кошку сзади на трусики девушки. А вот и Тэд. А вон там стою я. Трусики оттягиваются, кошка тянет, пытаясь вытащить когти из искусственного шелка. Потом вдруг прыгает и царапает когтями попку девушки. Та визжит, в студии паника, девушка крутится на одном месте, вокруг нее летает котенок – маленький, оранжевый сгусток чистого ужаса, – зацепившись одной лапкой за трусики, стягивает их все дальше, царапается, шипит, раздирает кожу на ягодицах и на задней стороне ног девушки. Я стою как парализованный. Никто не двигается, чтобы чем-то помочь. Девушка визжит, прыгает, извивается, пытаясь схватить кошку, повисшую у нее на трусиках...