И вот теперь он задумался, захочет ли маленький человечек, если вернется, ночевать на сеновале у фермера или, по старому обычаю, поднимется на гору, чтобы найти его здесь. Затем он услышал невдалеке что-то похожее на вздох усталого странника. Острый слух юноши внимательно следил за тропинкой, которая вела из деревни к хижине сеннера и теперь была скрыта тенью деревьев и темнотой наступающей ночи. Да, вздох донесся оттуда, и Ганс был готов немедленно предложить свою помощь. Он взял фонарь, схватил альпеншток и побежал по тропинке между скалами и покрытыми росой кустами. Искать ему не пришлось, потому что там, на камне у дороги, сидел карлик в темной поношенной одежде, а с его согнутых плеч свисала хорошо знакомая сумка. Молодой человек бросил быстрый взгляд на него и громко вскрикнул от радости. Это был тот самый старик, о котором он только что думал; он с благодарностью обнаружил, что старый друг не забыл его, и, несмотря на темноту и все возрастающие немощи, с трудом поднялся по тропинке в горы.
- Добрый вечер, господин, - радостно произнес он, почтительно склонившись, чтобы поцеловать иссохшую руку карлика, словно тот был королем страны. - Вы, должно быть, устали; возьмите меня под руку и позвольте мне нести вашу сумку. А теперь, соберитесь с силами; всего лишь сотня шагов или около того, - и мы в конце нашего путешествия.
С заботой и почтением, какие оказываются только великим князья, а не бедным маленьким карликам, Ганс помог старику преодолеть трудности горной тропы и переступить через порог своей хижины. Затем он поспешил снять покрывало со своего ложа из мха и расстелил его на деревянной скамье перед очагом, чтобы старик мог отдохнуть на более мягком сиденье. Развел костер и приготовил оладьи, чему его научил один из пастухов. У него не было никакого питья, кроме хорошего, сладкого, свежего молока; но рука Аннели щедро снабжала нового сеннера, и маленький деревянный шкафчик в углу был полон вкусных вещей из фермерского дома. Молодой человек постарался отыскать в нем что-нибудь изысканное для своего гостя. На грубом дубовом столе была расстелена белая скатерть; на нее поставлены оладьи, а рядом с ними - тарелка с яичницей и беконом, источавшими нежный аромат. Юноша с гордостью подвел гостя к накрытому столу, и оба с удовольствием принялись за еду. Потом Ганс отвел старика, - нежно, как ребенка, как своего любимого отца, - к своему ложу из мха, и когда маленький карлик опустился на него с выражением любви и благодарности, накрыл его одеялом, подобно тому как много лет назад накрывал своей курткой на сеновале. Затем он сел перед огнем, чтобы дрожащее пламя не потревожило старика, и лишь когда глубокое ровное дыхание последнего подсказало ему, что тот спит, юноша встал и вышел на свежий воздух. Ложе из мха в хижине сеннера было небольшим, и Ганс, чтобы не портить старику отдых, отправился на ночное пастбище, где спали стада, и улегся отдохнуть на мягком мху под старыми соснами. Они покровительственно прикрыли его своими широкими ветвями, а длинный мох, свисавший с них, скрыл спящего от посторонних глаз, в то время как бурные потоки в отдаленных ущельях пели ему колыбельную.
День прошел даже лучше, чем ему представлялось когда-то в его мальчишеских мечтах. Несмотря на двойное бремя работы, которую он, вопреки обычаю своих предшественников, взвалил на себя, полагаясь на свои силы, часы были наполнены для него счастьем. И когда день, с его быстрой сменой удовольствий и трудов, закончился, и наступил вечерний час, он вместе со своим гостем сидел у огня и за дубовым столом; и иногда с доселе молчаливых губ старика срывались слова, наполненные глубокой мудростью.
А потом настал час отдыха, и старик лег на моховую подстилку в хижине сеннера; когда огонь погас, Ганс опять выскользнул под защиту старых сосен и заснул там, под колыбельную песню текущих с ледника ручьев.
Однажды теплым весенним вечером, когда зубчатая ледяная корона ледника сверкала голубоватым светом в лучах полной луны, он не пошел к своему мягкому ложу под деревьями, а поспешил в сосновую рощу, возвышавшуюся над ним на отвесной скале. С острым топором на плече, ярко блестевшим в лунном свете, он шагал по хорошо знакомой тропинке через зеленый луг к темному оврагу, отделявшему его от леса на скалистой возвышенности. Неужели мечта его детства действительно осуществилась - неужели он собирался заглянуть через волшебное зеркало в самое сердце гор? О нет. Мир духов потерял свою власть над его душой. Сейчас его мысли и желания больше, чем когда-либо, принадлежали реальной жизни.
Несколько дней тому назад Аннели приехала с матерью в дом сеннера, чтобы посмотреть на продукты горной фермы, как это обычно делают фермеры, когда их стада уже некоторое время пасутся на высокогорных пастбищах; и пока мать пробовала сыр и шарики масла, Аннели стояла снаружи с Гансом и мило болтала с ним, как в былые дни.
- А ты помнишь, добрый Ганс, какой сегодня день?- спросила она с лукавым выражением в глазах; тот, некоторое время напряженно вспоминая, в конце концов, покачал головой.
- Разве ты не знаешь? - сказала она, смеясь. - Ну же, Ганс, завтра первое мая, и мне любопытно узнать, будет ли для меня поднят Майский шест.
- Что ты, Аннели! - воскликнул Ганс, с удивлением глядя на ее прекрасное лицо. - У тебя будет много шестов, тебя уже называют "жемчужиной долины", и сыновья богатых фермеров будут сражаться за эту честь, - добавил он тихим печальным голосом.
Этот тон взволновал сердце Аннели; она наклонилась к нему с невинной доверчивостью и с волнением произнесла:
- Пусть так, Ганс; но ты же знаешь, что я не получу удовольствия ни от какого майского шеста, кроме одного.
Вот эти-то слова и гнали сейчас Ганса в ночной тишине через опасный овраг и пенящийся поток вверх по крутому обрыву к сосновому лесу. Здесь он ловко срубил выбранное дерево, очистил кору с гладкого ствола и осторожно понес его на плече, через кусты и узкие горные тропы вниз, в долину. Путь в темноте давался ему нелегко, выступающие скалы часто замедляли его шаги; но любовь к Аннели не давала ему почувствовать усталость, а мысль о ее радости придавала ему новые силы. Таким образом, спустя несколько часов, он, наконец, прибыл в деревню и остановился перед дверью дома Аннели. Здесь он осторожно достал из своей пастушьей сумки сверток и самыми красивыми лентами, какие только могла найти его мать в ближайшем городе, украсил шест; а чтобы сердце Аннели не ошиблось, он привязал к верхушке пучок альпийских роз, какие приносил каждый вечер, когда еще был козьим пастухом, а она - прелестным маленьким ребенком. Затем он крепко воткнул шест в землю прямо перед окном Аннели и, взглянув на яркие ленты, весело развевающиеся на ветру, подобно корабельным вымпелам, счастливый, направился к горе и своим дремлющим стадам.
Был вечер, последние солнечные лучи проливали свое золото на горные луга и темные развевающиеся волосы сеннера, когда он шел с ведром и табуретом доить коров, только что вернувшихся с пастбища. Он любил горы, стада и вечера, полные великолепия заката и покоя. Но сегодня он не обращал внимания на окружавшую его красоту; он думал о долине и об Аннели, которая сегодня впервые присоединится к деревенским танцорам и которую поведет в танце чья-нибудь богатая рука. До сих пор он считал себя богачом, но сегодня впервые пожалел о своей бедности. Он сел рядом со своей любимицей, Брауни, и начал доить ее; но в середине работы руки его упали на колени, и он начал задаваться вопросом, кто, кроме него самого, поставил шесты для Аннели, и узнала ли она его шест среди остальных. Конечно, она должна была это сделать. Пучок альпийских роз наверху должен был ей это подсказать; он улыбнулся про себя и снова принялся доить корову.
