В ночь свадьбы, пока гости аплодировали в такт барабанам, а юная невеста в полурасстегнутом платье ждала его наверху, Осман просто-напросто улизнул. Над головой у него раздавались уханье филина и вопли авдотки – звуки, знакомые ему чуть ли не лучше звуков собственного дыхания. Он отшагал двенадцать миль до ближайшей станции и запрыгнул в первый же поезд до Стамбула; возвращаться он не планировал. Сначала он спал на улице и работал массажистом в хамаме с дурной репутацией и без всякой гигиены. Вскоре после этого начал мыть туалеты на вокзале Хайдарпаша. Именно на этой работе Осман по большей части сформировал свои взгляды в отношении собратьев. Никто не имеет права рассуждать о природе человечества, не проработав нескольких недель в общественном туалете и не увидев то, что люди делают лишь потому, что могут: ломают водяной шланг на стене, отрывают дверные ручки, рисуют повсюду разные гадости, мочатся на полотенца для рук, разбрасывают по кабинкам грязь и всякую пакость. Все это они делают, прекрасно понимая, что кому-то придется это убирать.

Он не таким представлял себе этот город, и не с такими людьми ему хотелось бы делить все его улицы и переулки. Но только здесь, в Стамбуле, он мог открыто превратиться в человека, которым чувствовал себя внутри, так что он твердо решил удержаться.

Османа больше не было. Осталась лишь Налан, и уже ничего нельзя было вернуть.

Спустя четыре минуты после того, как ее сердце перестало биться, в сознании Лейлы всплыло мимолетное воспоминание, принесшее с собой запах и вкус арбуза.

Август 1953 года. Самое жаркое лето за несколько десятилетий, как говорила мама. Лейла размышляла о том, что такое десятилетие: долго ли это? Понимание времени ускользало, словно шелковые ленты сквозь пальцы. За месяц до этого завершилась корейская война, и брат тети невредимым вернулся в свою деревню. Теперь у тети были другие причины для волнения. В отличие от предыдущей, эта беременность, казалось, протекала нормально, если не считать, что ее тошнило и днем и ночью. Охваченная жуткими приступами рвоты, тетя с трудом удерживала пищу в своем желудке. Жара радости не прибавляла. Баба́ предложил всем отправиться в отпуск. Куда-нибудь к Средиземному морю, на свежий воздух. Еще он пригласил своих брата и сестру вместе с их семействами.

Набившись в микроавтобус, они поехали в рыбацкий городок на юго-восточном побережье. Всего набралось двенадцать человек. Дядя, сидевший рядом с водителем, рассказывал смешные истории из своей студенческой жизни, а по его лицу радостно мелькали солнечные блики; когда истории закончились, он принялся петь патриотические гимны, заставляя всех подпевать. Даже баба́ присоединился к нему.

Дядя был подтянутым высоким человеком с очень короткими волосами и сине-серыми глазами, обрамленными длинными, загнутыми на концах ресницами. Он был красавцем – так говорили все. Этот комплимент дядя слышал всю свою жизнь, что отразилось на его поведении. В нем была легкость, которой явно недоставало другим членам семьи.

– Смотрите же, великое семейство Акарсу пустилось в путь! Из нас получилась бы футбольная команда, – говорил дядя.

Лейла, сидевшая вместе с мамой на заднем сиденье, воскликнула:

– В команде одиннадцать человек, а не двенадцать!

– Разве? – удивился дядя, поглядев на нее через плечо. – Тогда мы будем игроками, а ты менеджером. Командуй нами, заставляй нас выполнять твои желания. Мы к вашим услугам, мадам.

Лейла просияла, радуясь возможности немножко побыть боссом. На протяжении всей поездки дядя с радостью подыгрывал ей. На каждой остановке он открывал ей дверцу, приносил питье, печенье, а после вечернего дождя перенес ее через лужу на дороге, чтобы она не намочила и не испачкала ноги.

– Она футбольный менеджер или царица Савская? – спросил баба́, наблюдая за ними со стороны.

– Она менеджер футбольной команды и царица моего сердца, – ответил дядя.

И все улыбнулись.

Ехали они долго и медленно. Водитель курил самокрутку, и его обволакивал тонкий дымок, выводя нечитаемые прописные сообщения у него над головой. На улице шпарило солнце. В автобусе воздух казался спертым и затхлым. Лейла подложила руки себе под ляжки, чтобы раскаленный винил не прожег ей ноги, но спустя некоторое время устала и убрала руки. Она жалела, что вместо коротких шортиков не надела длинное платье или просторные шаровары. К счастью, она не забыла соломенную шляпку с ярко-красными вишенками на боку, они выглядели чрезвычайно аппетитно.

– Давай поменяемся шляпами, – предложил дядя.

На нем была узкополая белая шляпа с продольной вмятиной, которая очень шла ему, хотя носить ее было не так удобно.

– Да, давай!

Когда спустилась тьма, Лейла в своей новой шляпе через окно вглядывалась в размытое пятно шоссе, в огни проезжавших мимо машин, напоминавшие серебристые вязковатые следы, которые оставляют в саду улитки. За пределами шоссе светились фонари маленьких городков, скоплений домиков тут и там, силуэты мечетей и минаретов. Она раздумывала о том, какие семьи населяют эти домики и какие дети, если они не спят, могут смотреть на их автобусик и думать о том, куда они едут. К тому моменту, когда они достигли места назначения, очень поздним вечером, она заснула, прижимая к груди дядину шляпу, ее маленькое бледное отражение в окне машины проплывало мимо зданий.

Увидев, где они будут жить, Лейла удивилась и слегка расстроилась. Все окна были закрыты старыми сломанными москитными сетками, пятна плесени поднимались вверх по стенам, крапива и сорные травы проросли между камнями на садовых дорожках. Однако, к ее радости, во дворе стояла деревянная ванна, в которую можно было накачать воды. Чуть подальше, в поле, возвышалось тутовое дерево. Когда с гор слетал, кружась, ветерок и ударялся о дерево, с него, словно дождь, срывались тутовые ягоды, оставляя пятна на руках и одежде. Дом не был удобным, зато был совсем иным – это было приключение.

Ее старшие кузены и кузины, подростки разной степени мрачности, объявили, что Лейла, мол, слишком мала, чтобы жить с ними. Да и с мамой она поселиться не могла – ей дали такую маленькую комнату, что там с трудом помещались ее чемоданы. И пришлось Лейле спать с малышами, некоторые из них писались в кровать, кричали или смеялись по ночам – в зависимости от содержания снов.

Как-то поздно ночью Лейла лежала без сна с открытыми глазами и совершенно неподвижно, вслушиваясь в каждый скрип, всматриваясь в каждую пролетевшую тень. Судя по гудению комаров, они наверняка просочились сквозь дырки в сетке. Комары сгрудились у нее над головой и зудели прямо в ушах. Они ждали, пока тьма не сгустится, и пробрались в комнату одновременно – комары и дядя.

– Ты спишь? – спросил он, когда впервые вошел и уселся на край ее кровати.

Он говорил тихо, чуть громче, чем обычно шепчут, стараясь не разбудить малышей.

– Да… нет, не совсем.

– Жарко, правда? Я тоже не могу заснуть.

Лейле показалось странным, что он не пошел на кухню, где мог бы выпить стакан холодной воды. В холодильнике стояла миска с нарезанным арбузом, им можно было бы прекрасно перекусить среди ночи. И освежиться. Лейла знала, что некоторые арбузы вырастают такими огромными, что, если положить в них младенца, там все равно еще останется место. Но этой информацией она предпочла не делиться.

Дядя кивнул, словно прочитал ее мысли.

– Я ненадолго, всего на минутку, если ваше высочество позволит, конечно.

Лейла попыталась улыбнуться, но ничего не получилось.

– Э-э-э… хорошо.

Он быстро откинул простыню и лег рядом с ней. Она услышала, как бьется его сердце – громко и часто.

– Ты пришел проведать Толгу? – спросила Лейла после минуты неловкого молчания.

Толгой звали младшего сына дяди – он спал в кроватке возле окна.

– Я хотел проверить, все ли у всех хорошо. Только давай не будем говорить. Не нужно их будить.