Лейла кивнула. Правильно.

Из живота дяди раздалось урчание. Он смущенно улыбнулся:

– Ох, видимо, я слишком много съел.

– Я тоже, – ответила Лейла, хотя ела она мало.

– Неужели? Можно я пощупаю, какой у тебя животик? – Он приподнял ее ночную рубашку. – Можно я положу руку сюда?

Лейла ничего не ответила.

Он стал рисовать круги вокруг ее пупка.

– Мм… Ты боишься щекотки?

Лейла покачала головой. Большинству людей щекотно, когда дотрагиваются до их ступней или подмышек. Ей было щекотно, когда прикасались к ее шее, но этого она ему не скажет. Ей казалось, стоит только сообщить людям о своем слабом месте, они непременно дотронутся до него. Она молчала.

Поначалу круги были маленькие и едва заметные, но потом они стали расти, достигая интимных мест. Лейла смущенно отстранилась. Дядя придвинулся чуть ближе. От него пахло тем, что ей не нравилось, – жевательным табаком, алкоголем и жареным баклажаном.

– Ты всегда была моей любимицей, – сказал он. – Уверен, что ты знаешь об этом.

Его любимицей? Он сделал ее менеджером футбольной команды – и что? Заметив ее смущение, дядя другой рукой погладил ее по щеке.

– Хочешь знать, почему я люблю тебя больше всех?

Лейла ждала – ей было интересно услышать ответ.

– Потому что ты не такая эгоистка, как другие. Умная, милая девочка. Никогда не меняйся. Пообещай мне, что не изменишься.

Лейла кивнула, представляя, какое раздражение этот комплимент вызвал бы у ее старших кузенов и кузин. Жаль, что их тут нет.

– Ты доверяешь мне?

В темноте его глаза казались прозрачными топазами.

И вот она снова кивнула. Спустя многие годы Лейла станет ненавидеть этот свой жест – безоговорочное послушание возрасту и авторитету.

– Когда ты станешь старше, я буду защищать тебя от мальчиков, – продолжал дядя. – Ты даже не представляешь, какие они. Я не позволю им к тебе приближаться.

Он поцеловал ее в лоб, как это бывало каждый Курбан-байрам, когда они всей семьей приезжали в гости и дядя дарил ей леденцы и карманные деньги. Он поцеловал ее точно так же. А потом ушел. Так было в ту первую ночь.

На следующий вечер он не пришел, и Лейла уже готова была забыть всю эту историю. Однако на третью ночь он вернулся. На этот раз он улыбался куда шире. В воздухе повис аромат каких-то специй. Неужели он намазался средством после бритья? Увидев, что он идет, Лейла тут же закрыла глаза, прикидываясь спящей.

Дядя тихо приподнял простыню и устроился рядом. Он снова положил руку ей на живот, и на этот раз круги были больше и настойчивее. Он искал и требовал того, что, как он считал, уже принадлежит ему.

– Вчера я не смог прийти, твоя йенге плохо себя чувствовала, – сообщил он, словно извиняясь за пропущенное свидание.

Лейла слышала, как чуть дальше по коридору храпела мама. Тете и баба́ отвели просторную комнату на втором этаже, неподалеку от ванной. Лейла слышала разговоры, что тетя продолжает то и дело просыпаться по ночам и что лучше, если она будет спать отдельно. Значит ли это, что она больше не сражается со своими демонами? А возможно, это означает, что демоны в итоге выиграли войну.

– Толга писается в кровать, – открыв глаза, ляпнула Лейла.

Она и сама не знала, зачем сказала это. Она никогда не видела, что мальчик делает такое.

Если дядя и удивился, то не показал этого.

– Знаю, дорогая. Я позабочусь об этом, не стоит волноваться.

Его дыхание согревало ей шею. У него отросла щетина, которая колола ей кожу. Лейла вспомнила наждачную бумагу, которую баба́ использовал для полировки люльки малыша, который вот-вот должен был родиться.

– Дядя…

– Тсс! Нам нельзя разбудить остальных.

Нам. Они, значит, команда.

– Держи, – сказал он и прижал ее руку к передней части своих шортов, где-то между ног; Лейла поморщилась и отняла руку. Схватив ее за запястье, он снова притянул ее руку вниз и сказал раздраженно и зло: – Я сказал, держи!

Ладонью Лейла ощущала отвердение. Он извивался, стонал и сжимал зубы. Он двигался вперед-назад, его дыхание участилось. Лейла лежала неподвижно, ни жива ни мертва. Она даже уже не касалась его, но, видимо, он этого не замечал. Он простонал последний раз и перестал двигаться. Дышал он тяжело. В воздухе повис какой-то резкий запах, и простыня была влажной.

– Смотри, что ты сделала со мной, – сказал он, когда снова обрел дар речи.

Лейла была смущена и обескуражена. Инстинктивно она ощущала, что все это неправильно и не должно было случиться. Она во всем виновата.

– Ты дурная девчонка, – сказал дядя; он казался серьезным, почти грустным. – Ты казалась такой милой и невинной, но это ведь просто маска. Глубоко внутри ты такая же гадкая, как и все остальные. Невоспитанная. Как же ты меня провела!

Лейлу пронзило чувство вины, такое сильное, что она не могла пошевельнуться. В глазах стояли слезы. Она старалась не заплакать, но не смогла. Она зарыдала.

Некоторое время дядя смотрел на нее.

– Ладно, хорошо. Я не могу смотреть, как ты плачешь.

Почти сразу же Лейла стала плакать тише, хотя чувствовала она себя вовсе не лучше, скорее хуже.

– Я по-прежнему люблю тебя. – Он прижался губами к ее рту.

Никто еще не целовал ее в губы. Все ее тело словно бы онемело.

– Не волнуйся, я никому не скажу, – шепнул он, принимая ее молчание за согласие. – Но ты должна доказать свою благонадежность.

Какое же длинное слово! Благонадежность. Лейла понятия не имела, что это значит.

– Это означает, что ты не должна никому ничего рассказывать, – проговорил дядя, опережая ее мысли. – Это означает, что это наша тайна. Об этом должны знать только два человека – ты и я. Третьего быть не должно. А теперь скажи: ты умеешь хранить секреты?

Разумеется, она умела. Она и без того хранила в своем сердце слишком много тайн, эта – очередная.

Спустя время, становясь старше, Лейла снова и снова задавалась вопросом, почему он выбрал именно ее. У них была большая семья. Были и другие девочки. Самой красивой она не была. Да и самой умной тоже. Она продолжала размышлять об этом, пока однажды не поняла, насколько ужасен этот вопрос. Задаваясь вопросом: «Почему я?», она словно спрашивала: «Почему не кто-то другой?», а за этот вопрос она сама себя ненавидела.

Загородный дом со ставнями, зелеными ото мха, и невысокой деревянной оградой, которая заканчивалась там, где начинался галечный пляж. Женщины готовили еду, мели полы, мыли посуду, мужчины играли в карты, триктрак, домино, а дети бегали поблизости и кидались друг в друга репейником, который приставал ко всему, к чему они прикасались. Землю усеивали раздавленные тутовые ягоды, а на обивке мебели виднелись пятна от арбуза.

Загородный дом у моря.

Лейле было шесть лет, а ее дяде – сорок три.

В тот же день, когда они вернулись в Ван, Лейла слегла с лихорадкой. Во рту у нее появился металлический привкус, болезненный узел залег глубоко в животе. У нее была такая высокая температура, что Бинназ и Сюзан подхватили ее на руки и отнесли в ванную, где опустили в холодную воду, но это не помогло. Ее держали в лежачем положении с пропитанным уксусом полотенцем на лбу, на груди у нее был горячий луковый компресс, на спине – листы вареной капусты, а на животе – ломтики картошки. Каждые несколько минут в ее ступни втирали яичные белки. Весь дом провонял так, словно это был рыбный базар под конец дня. Но ничего не помогало. Девочка бормотала что-то бессвязное, скрежетала зубами, вспышки света плясали перед ее глазами, она то приходила в сознание, то снова теряла его.

Харун хотел позвать местного цирюльника – человека, который, помимо своих основных обязанностей, также производил обрезание, вырывал зубы и делал клизмы, но оказалось, что он уехал по срочному делу. Пришлось Харуну вызвать Даму Фармацевта, для него это было тяжелое решение, так как не только он не любил ее, но и она его недолюбливала.