Но вот настало время, когда я что-то понял…

Саня, Саня… Когда же это прекратится…

Люди тихо и прочувствовано подхватили припев:

Вышей мне рубаху, мама, я нашел свою Дорогу,

И по семицветной радуге я дойду до самого Бога.

Меня ждет мой Бог в резном лесном тереме,

В том тереме Любимая, в том тереме нет времени.

Аня почувствовала, как к глазам подступают слёзы.

Сашка пел для нее. Он писал это, думая о ней.

А она думала о другом мужчине. Который, не то, что песни сочиняет, а вообще поэтов в грош не ставит. У которого глаза, словно холодная осенняя вода.

Странно, но у неё было ощущение, что ему бы тоже понравилась эта песня…

И я сбросил тогда свои шкуры и с кровью содрал все маски,

Я отринул крысиные гонки и пустые фальшивые ласки,

Я услышал дыхание Бога и, прозрев, разглядел Дорогу,

И я заплакал от счастья, лишь поставив на нее босую ногу.

И тогда я понял, что такое Вечность…

Уже в холодной тёмной палатке, заворачиваясь в толстый спальник, Аня всё чувствовала, как её горло сжимается от горечи. Вот умный, красивый, тонкий поэт и певец Саша Пересветов, даже фамилия и то «анастасиевская» – с одной стороны. А вот, с другой – желчный, холодный, усталый бизнесмен, никогда, наверняка, и не слышавший о зелёных книжках, не то, что читавший…

Я разжёг в себе огонь, и он горит ярче самого солнца,

Я нашел в себе источник вдохновенья и испил его до самого донца,

Я обрел свой Род, и мой Род позвал меня в Вечность,

И я стал Творцом, моя Мечта обрела бесконечность.

И тогда я понял, что такое быть Богом…

Ну что за глупая судьба!

Сашу и так за глаза называли Аниным, и никто особенно не сомневался, что все закончится Совместным творением. Аня даже передернулась от этой мысли. Нет, Нинка с Иркой, конечно, так не думали. И Ирка особенно. Ой, как было бы здорово, если и Сашка тоже так на нее смотрел, как Ира на него. Боже! Чего ему от меня надо! Ну не мой это человек! Не нравится он мне! Тут подкралась непрошенная мысль, которой Аня всегда стыдилась. Но мысль от этого становилась только назойливей и в последнее время грозила принять размеры небольшого слона.

А дело в том, что у Ани сформировалось достаточно устойчивое неприятие так называемых «творческих личностей». И дело даже было не в матери, хотя и это сыграло свою злую роль. Просто слушать певцов и жить с ними – о, это совсем не одно и то же. Аня с трудом остановила вереницу неприятных мыслей, радостно покатившую по накатанным рельсам.

А Филатов… Ещё дня на работе не проходило, чтобы они не поцапались по какому-нибудь поводу. Конечно, не по делу. Аня работала добросовестно, и с тщательно и бесполезно подавляемым удовлетворением наблюдала, как растёт его доверие к её суждениям и серьезность доверяемых ей поручений. Гендиректор теперь таскал её за собой всюду – на все деловые и неофициальные встречи, ненавязчиво оставлял приоткрытой свою дверь, принимая важных гостей, потому что обнаружил в ней способность ясно читать скрытые людские помыслы за их внешним поведением. Иногда ей казалось, что ему нравится ее общество, он шутил, вел себя просто и открыто, словно старый друг. И ей было просто и весело в такие моменты, она с интересом следила за ходом его мыслей, восхищаясь про себя его неиссякаемыми идеями, нестандартными решениями. Иногда они, голова к голове корпели вместе над очередной задачей и в быстром диалоге понимали друг друга с полуслова. Но стоило им отвлечься на посторонние темы, как лёгкая парусная лодка её мысли мгновенно налетала на его могучий бронированный эсминец, разбиваясь вдребезги. И тогда она с едва переносимой болью осознавала, что этот человек ей абсолютно чужой, больше того, он объединяет в себе всё то, от чего она когда-то отказалась, и воспоминания, которые похоронила в своей душе. Филатов-директор словно воплощал саму систему, перемалывавшую человеческие души. «Господин директор» – называла она его в такие моменты, зная и радуясь, что это его бесит.

Она пыталась уснуть, но сон всё не шёл, усталый ум в который раз перебирал события прошедших дней. А Пересветов пел и пел там, вдалеке, у костра, с самыми рьяными поклонниками, готовыми петь до изнеможения и до полного отупения.

Но следующее утро принесло неожиданное облегчение.

Аня помешивала в котелке привычную утреннюю кашу. Было еще довольно рано, прохладно, но день обещал заняться солнечным и теплым. Из недалеко расположенной палатки послышалась какая-то возня, хихиканье, вжиканье молнии и наружу выбралась Олеся Гребнёва. Несмотря на почти всю ночь бдения и пения у костра она выглядела так, что любая супермодель посинела бы от зависти. Олеська куталась в старую-престарую синюю куртку, была со сна растрёпана, часто моргала и сонно улыбалась, но при этом была так красива, что всё это казалось специальными ухищрениями дизайнеров, затеявших рекламу палаток или туристского образа жизни.

– Привет, – сказала она хрипловато и торопливо заправила за ухо прядь тёмных блестящих волос.

– Доброе утро, – улыбнулась Аня. – Что, замёрзла?

– Да только из спальника вылезла. Юрка теперь до обеда продрыхнет. А я не могу.

– Кашки хочешь? Мюсли с овсяными хлопьями.

– О! Класс! А я свежего кофейку сварю… – она полезла в палатку за туркой и кофе, и оттуда послышалось сонное ворчание. Очевидно, Юре что-то отдавили. Аня фыркнула от смеха.

– Вот ворчунишка, – приглушенно рассмеялась Олеся, выбираясь наружу. – Ух, я тебя туркой-то отхожу, будешь ворчать мне.

Ворчание сменилось жалобным попискиванием, потом звуком поцелуя. Подходя к очагу, Олеся все еще улыбалась чуть таинственно и довольно, как могут улыбаться только любящие и любимые женщины. Аня тихонько вздохнула.

– Олеська, ты такая красивая, – вырвалось у неё.

Олеся чуть не выронила турку.

– Правда? – она так смутилась, что на щеках расцвели алые пятна. – Ты в самом деле так думаешь?

– Я думаю, что ты одна из самых красивых девушек, каких я знаю, – честно ответила Аня.

– Ой, здорово!.. Знаешь, я никогда не считала…

– Ой, да брось! – перебила Аня знакомую песню. – Юрке просто повезло.

– И мне с ним повезло, – быстрый нежный взгляд в сторону палатки. Олеся наклонилась к Ане и взяла ее руку за запястье – неловко, но ласково. – Анюта, ты ведь тоже красивая. У тебя всё получится, да уже получается, я же вижу.

– С Сашей? – почему-то брякнула с горечью Аня.

Олеся откинулась назад и посмотрела на Аню очень пристально.

– Нет, не с Сашей, – сказала она тихо, но уверенно. – Тебе же он не нравится, это же видно.

– Почему-то все так считают, – проворчала Аня.

– Я – нет, – Олеся помешала кофе, источавший восхитительный запах. По верхушкам дубов прошелестел ветерок. Аня ждала, затаив дыхание, что она еще скажет. Она давно уже слышала, что Олеська иногда видит будущее. Может, и сейчас…

– Не похоже, чтоб вы с Сашкой были парой, – продолжила Олеся спокойно. – У меня… ну, чутьё на это что ли. Но ты не переживай. Ты обязательно встретишь свою любовь.

– Скоро? – безнадёжно спросила Аня.

Олеся весело рассмеялась, взмахнув синим истрёпанным рукавом.

– Не знаю, что тебе там про меня наговорили, но этого я тебе сказать не могу, – её глаза лукаво блеснули. – А может, ты её уже встретила?

Аня почувствовала, как её заливает красным до корней волос. К счастью, Олеся в это время отвлеклась на звук тяжелой машины, который отчетливо приближался.

– Кто это в такую рань? – удивленно пробормотала она.

Аня вскочила, мысленно благодаря Вселенную. Она уже поняла, что это за машина.

– Олесенька, кушай, все готово!