В руке она держала записку с местом встречи и датой. Магия пульсировала в её венах ледяным шелковым потоком.
========== «Брачная ночь», Антонин Долохов/Вальбурга Блэк. ==========
В день её свадьбы Долохов был пьян до такой степени, что помнить не помнил где он, как его зовут, сколько ему лет, где он работает и что означает татуировка на левом предплечье.
Он сидел в замызганном маггловском кабаке — в магическом появляться не рискнул, но не из-за страха быть арестованным, а из-за того, что не желал встретить кого-нибудь из знакомых.
Сегодня была свадьба Вальбурги Блэк, и ему почему-то хотелось надраться сильнее обычного. Желание выпить преследовало его всегда, но по выходным — особенно. А сегодня была суббота. И свадьба Вальбурги. В один день, который с утра был поганым, но к вечеру стал почти сносным. Как говорится, два фактора сошлись и дали ему превосходный повод для очередной пьянки с участием только одной женщины — водки. Единственной и неповторимой женщины в его жизни.
Долохов опрокинул в себя стопку и небрежно взмахнул рукой, подзывая магглу-официанточку — та тут же подскочила к его столику, шусто ковыляя на высоченных шпильках, будто всё время караулила тот момент, когда он решит её вызвать. Она улыбнулась — хорошенькая, черноволосая и темноглазая; Долохов подавил желание свернуть ей шею. Или трахнуть. Или свернуть шею, а потом трахнуть?.. Его даже передернуло — такие развлечения напоминали скорее Макнейра, а вот сам Долохов предпочитал более подвижные объекты для секса. Например, вот таких вот официанточек.
Какое интересное совпадение. Официанточка оказалась бледненькой копией Вальбурги; Долохов оценил насмешку. У бога было хреновое чувство юмора и любовь к мерзким шуточкам.
Не то чтобы Долохов был влюблён в неё; не то чтобы он особо страдал. Однако это был третий кабак за сегодня: из первого его выперли за приставания к симпатичной черноглазой маггле, из второго — за чуть придушенного бармена, а из третьего… из третьего пока не выгнали.
Долохов пил, но не больше, чем обычно. Курил, конечно, без продыха — одна сигарета сменяла другую и его уже мутило от табачного запаха, прочно въевшегося в ладони. Он выплюнул окурок на гладкую лакированную столешницу и выпил снова; водка неожиданно застряла в горле горьким комком.
Ещё одна предательница. Вот же сука.
Долохов со сдавленным смешком похлопал себя по карману мантии, вытащил пачку сигарет, но та вполне предсказуемо оказалась пуста.
— Ну охуеть, — он откинулся спиной на удобный мягкий диванчик и вздохнул ещё раз. Обвел мутным пьяным взглядом дешевый бар: оглядел ободранные барные стойки, грязный деревянный пол и драный голубой тюль, снова полез в карманы… сигарет не было. А курить хотелось. Очень сильно.
Как она села за его столик, он так и не смог вспомнить: вот он глотает третью стопку за раз, открывает слезящиеся глаза, а с противоположного края столика к нему осторожно тянется тоненькая женская рука в блестящей чёрной перчатке.
Долохов перехватил эту наглую руку — сжал её хрупкое запястье, словно хотел сломать парочку пальцев, а потом выпустил, удивлённо всматриваясь в знакомое бледное лицо. Ну надо же.
Вальбурга ему улыбнулась. Она выглядела чертовски уставшей. Длинные кудри выбились из сложной прически и непослушными прядями падали на лоб и бледные щеки; губы с бордовой помадой то и дело кривились в скупой раздражённой улыбке; пальцы её судорожно подёргивались, а мысок остроносой чёрной туфли нетерпеливо постукивал по полу.
— Что ты здесь забыла?
Действительно, что?
Она обвела полупустой зал нечитаемым взглядом, а потом тяжело вздохнула. Вытащила откуда-то тонкую дамскую сигарету — те всегда противно благоухали шоколадом и какими-то цветами, названия Долохов вспомнить не мог. Она подожгла сигарету и затянулась — раз, другой, третий, выпустила из ярко накрашенного рта лавандово-сиреневые клубы сладкого дыма и протянула идиотскую бабскую сигаретку ему; хотя в обычное время он бы скорее руку себе отрезал, а не взял бы это нечто в рот, да ещё и попробовал выкурить. Как такое дерьмо вообще делают? То ли дело — крепкие маггловские сигареты, горькие и вонючие, но пахнут табаком и ментолом, а это… но все равно потянулся за вожделенной дрянью. Свои-то кончились.
Долохов даже сквозь перчатки чувствовал холод её рук.
— Как что? — Вальбурга дождалась, пока он затянется поглубже, а потом улыбнулась, — как что? Тебя, Долохов. Пойдём.
Он вопросительно выгнул бровь, задыхаясь в приторной сладости сигарет и чувствуя на языке вкус её помады. И то, и другое казалось ему отвратительным. Особенно сигареты — их Вальбурга покупала ещё со школы и уже тогда мазалась этой херовой пачкающейся помадой, а он возвращался от неё, весь пропахший паленым шоколадом, цветами и с размазанной на лице помадой. И на рубашке, и на шее, и на губах, да даже на лбу. Будто она рисовала на нем этим чёртовым тюбиком. Или как он там называется?..
— У тебя сегодня свадьба. Как там твоя брачная ночь? — выплюнул Долохов раздражённо, снова подзывая официанточку, но та почему-то не спешила, — Муженька не расстроишь своим отсутствием?
Вальбурга на него посмотрела — у неё были красивые глаза. И рот тоже красивый. И волосы. Он бы её поцеловал, если бы у неё помада не пачкалась. Дурацкая помада. И сигареты дурацкие.
— Мне плевать на него, — она плавно поднялась, — и на все его расстройства. Пойдём, Долохов.
И добавила, предвосхищая его следующий вопрос:
— У меня запланирована брачная ночь, но уж точно не с Орионом. Так ты идёшь или нет?
И тогда Долохов захохотал.
========== «Любитель женщин», Антонин Долохов/Лили Эванс. ==========
Антонин Долохов любил только две вещи: водку и женщин; и если с первым всегда всё было гладко, то со вторым иногда приходилось хорошенько повозиться.
Женщин Долохов любил всех, без разбору: красивых и страшных, худых и полных, брюнеток и блондинок, англичанок и русских, взрослых опытных леди и совсем ещё юных глупых феечек, бесшабашных гриффиндорок, надменных слизеринок, солнечных хаффлпаффок, серьезных рэйвенкловок — всех и сразу, невзирая на возраст, статус крови и внешность. Его не интересовали ни деньги, ни связи, ни мужья, ни дети.
Но интересовали они сами. Это было правилом: Долохов любил женщин, а женщины любили Долохова. В школе они вешались на него гроздьями — он был тем самым любимцем доверчивых девичьих сердец, очаровательным хулиганом и харизматичным бабником; Антонин не пропускал мимо ни одной юбки.
Вальбурга говорила, что в Хогвартсе он был «очень даже хорошеньким», а скотиной стал уже позднее. Он ей не верил.
Её “позднее” — это лет через двадцать, когда ему стукнуло почти сорок, и он перестал быть хорошеньким — на сей раз дамы стали считать его: «брутальным, опасным и всё ещё очаровательным». Всё было просто, как дважды два. Долохов любил дам, а дамы любили Долохова в ответ, и этот цикл давно был замкнут в круг.
Чаще всего они приходили к нему сами — некоторые хотели развлечься, другие выполняли обещания или платили ему таким образом за убийство или ещё что-нибудь, третьих он выбирал сам.
Легче всего было с любительницами адреналина или желанием залезть в штаны к одному из самых безжалостных боевиков Тёмного Лорда и серийному убийце: их приводило в восторг каждое его движение, и им нравилась каждая жестокость и грубость, безнаказанно сходящая ему с рук; ни одна из оттраханных им дамочек с желанием найти себе приключений на задницу никогда и никому на него не жаловалась. Им он нравился просто так, как может нравиться притягательная, но опасная тварь. А ему нравилось то, что он им понравится любым. Они расставались довольные друг другом — Долохов был удовлетворен, а они были счастливы. Иногда он их даже запоминал, чтобы столкнуться чуть позже и повторить всё заново, но подобное случалось не так уж и часто.
Со вторыми было намного сложнее, особенно с теми, которые хотели от него что-то получить: заказать убийство, кого-то припугнуть, с кем-то поговорить и прочее, прочее… чаще всего они напоминали Долохову обыкновенных резиновых кукол с пустыми глазами; они смотрели на него и боялись так отчаянно, потому что видели в нем больше от монстра, чем от мужчины. Таких он трахать особо не любил; в конце концов, кого может завести женщина, которая ложится к тебе в постель с таким надменным и брезгливым видом, будто исполняет долг? Кого-то вроде Ориона Блэка, но это уже совсем другая история. Хотя, если подумать, именно этим они и занимались — платили по своим долгам. Антонин предпочитал брать с них деньгами или ещё чем: как бы он не старался, эти пустоголовые неэмоциональные куклы были годны лишь для того, чтобы о них подрочить, да и не факт, что удачно.
