Помощник прокурора собралась прервать затянувшуюся паузу, но Стас опередил:

– Да, припоминаю, как-то она действительно обещала озолотить меня, если спасу мужа, только это обычные разговоры в подобных случаях. Мы привыкли и не придаём им никакого значения.

Стас понимал, что, возможно, говорит лишнее, но уж вот такой он, бывший пионер Станислав Веткин, воспитанный с детства на примерах Павлика Морозова, Тимура с его командой и Васька Трубачёва, боровшихся с Мишками Квакиными и прочими отрицательными персонажами. Но тут в кабинете, кроме Савицкой, перед ним никого не было, а она сама вряд ли могла правильно оценить подобную пионерскую честность.

– И она так-таки ничего ни разу не передала вам, ну, в виде благодарности, ни в первые дни, ни даже после… ммм… реанимации?

– Нет, конечно, об этом и речи не шло.

– А когда с ним случилось то, что вы рассказали, вы сделали всё от вас зависящее… как положено?

– Ну, да! Разумеется, – Стас непонимающе уставился на блондинку в форме, успевавшую строчить ручкой с золотым пером в блокноте и одновременно в бланках перед собой.

– А не возникало ли у вас обиды или досады на то, что она не исполнила обещанного, не отблагодарила вас?

Веткин горько усмехнулся.

– Я же говорю, мы не придаём подобным словам значения, любой реаниматор подтвердит.

В кабинет заглянул многострадальный работник торговли.

– Теперь вы подождите в коридоре, – не допускавшим возражений тоном распорядилась Савицкая. При этом на её лице промелькнуло давешнее брезгливое выражение, видимо, ей порядком надоело общение с автором липовых накладных. Со Стасом ей явно было интереснее. Дверь тут же покорно затворилась без звука.

«Хорошо, хоть не при нём… Далеко не интеллектуальный тип!» – подумал Стас про краснолицего, словно это могло дать ему самому какую-то поблажку.

Помощник прокурора сверилась со своими записями.

– Скажите, Веткин, клетки мозга всегда отмирают через пять минут после остановки сердца, если не проводить положенных действий?

Стас утвердительно кивнул.

– В среднем так, это в любом медицинском учебнике написано…

– А через какое время после того, как больной впал в это состояние, вы приступили к реанимации?

– Ну, дежурная вызвала меня из ординаторской где-то через полминуты, ещё через одну-две минуты я был в палате, может быть, даже раньше. Палатная сестра уже сама начала непрямой массаж сердца, они этому обучены…

– Скажите, почему же тогда случилось именно так – клетки мозга погибли? Вы не могли промешкать, упустить момент, может быть, действовали «спустя рукава»? Ночное время, спросонья реакция не та, что днём. Может быть, сестра по какой-то причине отвлеклась, зазевалась с оказанием помощи до вас?

– Видите ли, в таких случаях у нас у всех выработался автоматизм, существует схема реанимации, как дважды два. Мы поступаем всегда по алгоритму, всё делалось вовремя. Да и в ту экстренную ночь всем нам точно было не до сна. Строить же разные предположения и объяснения, почему случилось так, а не иначе, перед вами не имеет никакого смысла.

– Это почему же? – холодно поинтересовалась помощник прокурора, уязвлённая таким выводом.

– Ну… надо исходить из конкретного состояния больного, из особенностей заболевания, биохимических процессов в клетках мозга и тому подобного. Мало ли обстоятельств… Рассуждать тут под силу лишь специалисту, да и то высокой квалификации. Даже я сам не являюсь таким в подобных теоретических вопросах…

– Допустим. А кто ещё может подтвердить очерёдность и правильность ваших действий поминутно именно в этом случае?

– Извините, а я могу узнать, чем всё-таки вызвана эта беседа или допрос?

– Дача показаний, – уточнила поскучневшая Савицкая и добавила, – можете, конечно, можете. Жена больного и её родственники направили нам жалобу, они утверждают, что в результате неправильного лечения больной превратился в умственно неполноценного, и его психика непоправимо нарушена. Хотя основные претензии они предъявляют к сотрудникам регенерационного Центра, думается, причина в неудачно проведённой у вас реанимации, а уж потом в ведении больного после неё.

Стас ощутил внезапную обиду и раздражение:

– Положим, причина в самом заболевании. Инфаркт миокарда вызвал электрическую нестабильность сердца…

– Ну, не будем отвлекаться, всему своё время. Итак, кто, кроме среднего персонала, может подтвердить, что вы поступали именно так, как требовалось?

Стас задумался на мгновенье, злость так же внезапно испарилась, вытесненная всепоглощающей усталостью.

– Зиновий, конечно, Зиновий Александрович. Мы же проводили реанимацию вместе.

– Я уже беседовала с исполняющим обязанности заведующего отделением Луцким. Он заявил, что присоединился к вам одновременно с анестезиологом Стариковой гораздо позже, минут через десять после вашего прибытия к больному. Поэтому ничего конкретного о начале реанимационных действий он, естественно, сообщить не смог.

Станислав озадаченно посмотрел на облезлую жестяную крышу за окном. Действительно ли так было? Он и сам засомневался после сказанного помощником прокурора. В ту ночь они ненадолго оказались в ординаторской вместе. Луцкий вернулся из нейрохирургии, где решался вопрос об оперативном вмешательстве по жизненным показаниям, но не захотел оформлять истории болезни в одиночестве в своём кабинете. Веткин же зашёл передохнуть после интубации больного, переводимого к ним из пульмонологии, да и писанины у него тоже достаточно накопилось. Когда срочно вызвали к больному, Стас первым сорвался с места и уже у двери услышал обещание Зины вскоре присоединиться. Так и случилось. Луцкий действительно прибежал почти следом за ним, в таких вопросах у них никогда не возникало разнобоя. Неужели, он сам ошибся в оценке времени, увлёкшись оказанием помощи настолько, что десять минут принял за одну? Прежде такого не замечалось, он всегда умел сохранять трезвую голову в не терпящих отлагательства ситуациях.

Веткин промолчал, пожав плечами. Дальнейшие вопросы повергли его в ещё большее недоумение.

– Ладно, с этим пока всё. А, скажите, вы знаете доктора медицинских наук Павловского? – неожиданно поинтересовалась Савицкая.

– Семёна Аркадьевича? Конечно…

– Насколько и как давно знакомы?

– Ну, только по работе, к сожалению. Последние полтора года примерно. С тех пор, как Центр регенерации при Институте экспериментальной реаниматологии начал принимать у нас тяжёлых больных с полной или частичной декортикацией. То есть с повреждением мозга разной степени тяжести, – охотно пояснил Станислав.

– И сколько раз такое случалось?

– При мне – три. По крайней мере, знаю о трёх. Но наверняка были ещё в моё отсутствие. Точнее можно узнать по журналу, всё записывается…

– И последний оказался самым тяжёлым из всех? Его мозг повредился больше, чем у других?

– Ну, пожалуй, можно и так сказать, – неуверенно согласился Стас.

– Хорошо, а что вы можете сообщить о самом профессоре Павловском, о его работе?

– Я ни разу не был в его Центре, – честно признал Веткин. – И смутно представляю тамошнюю обстановку. Что же касается Семёна Аркадьевича лично, он производит впечатление знающего, квалифицированного специалиста. А его работа не имеет аналогов ни в нашей медицине, ни за рубежом…

– Давайте уточним некоторые детали. До перевода таких больных в Центр они какое-то время после реанимации ещё находятся у вас?

– Конечно, пока не будут подготовлены к транспортировке, – кивнул Стас.

– И сколько же это составляет часов или дней?

– Ну, по-разному, от двух до пяти суток, в зависимости от общего состояния, наличия осложнений…

– И как же они переводятся в Центр?

– Обязательно с реанимационной бригадой на машине станции скорой помощи с нужной аппаратурой в сопровождении квалифицированного врача, как же иначе?

– И кто принимает решение о переводе, о сроках пребывания у вас в каждом конкретном случае?