Сам он лежал на продавленном скрипучем диване, давно подлежавшем списанию, уткнувшись лицом в обитую дерматином спинку, и не мог видеть, а лишь чувствовал приближение ЭТОГО. Кто-то склонился над ним сзади, он ощутил теплоту бесплотных нечеловеческих ладоней или лап, наложенных на плечо и ухо. Вернее, ему так поначалу показалось, а на самом деле его накрыла плотная волна слегка подогретого воздуха, словно придавило неосязаемым силовым прессом.

Он хотел повернуться и рассмотреть незваного гостя, хоть что-то различить в темноте, но не смог даже пошевелить пальцем. НЕЧТО мягко, но цепко держало, давило ему на шею, на ухо, на мозг, он ощущал покалывание мелких иголок под кожей во множестве точек соприкосновения, будто успел отлежать эти места.

Голова работала чётко, тем не менее, тело совершенно отказывалось повиноваться. НЕЧТО продолжало нажимать с мягкой настойчивостью, постепенно усиливая гнёт, пригибая его сознание куда-то вниз в скрытую прежде, а теперь разверзнутую под полом пропасть, которую ничем не измерить. Он определённо чувствовал, что навалившееся на него бестелесное создание, скорее среднего рода, не женщина или мужчина, и уж вовсе не человек. Он слышал невнятное нисколько не грозное бормотание, даже улавливал отдельные слова, вроде бы, состоявшие из нескольких слогов. Всё звучавшее напоминало родной язык, но воспринималось полной абракадаброй.

Неизвестный или неизвестное не запугивало, а тихо, почти задушевно уговаривало, увлекая на край небытия, настойчиво внушало что-то, усиливая бесплотное давление. Приглушенный, почти неразличимо низкий голос звучал на самой грани восприятия, раздавался непосредственно в голове, вовсе не враждебно и очень убедительно, несмотря на полную непонятность произносимого.

Стас не ощущал страха, им овладело полное безразличие к происходящему, но всё же, вялый протест от собственного бессилия родился в глубине сознания. Его неумолимо сталкивали в сон, в неизвестность чёрной пустоты, однако сомнений не оставалось, вернуться оттуда назад уже не удастся. С отчаянием он собрал всю свою волю, пытаясь противостоять натиску непостижимого, и ему удалось приостановить медленное сползание в ничто.

ЭТО продолжало торопливо лопотать, почти ласково, похоже, призывая прекратить всякое сопротивление, дать увлечь себя в близкое небытие. При этом нажим ни на миг не ослабевал, словно они мерились силами в воображаемом реслинге, пытаясь уложить захваченную руку противника на стол. Одновременно он точно знал, что это не сновидение. Во сне обстановка не могла восприниматься так отчётливо, а мысли не остались бы столь ясными. На самом деле НЕЧТО упорно пыталось спихнуть его в необратимый хаос, и уже проклюнулись в сознании ростки первобытного ужаса. Он понял, что не хочет смириться с неведомой силой, не считавшейся с его собственной волей. Он хотел жить, каждый день видеть маленького Родьку, Светлану, снова быть рядом глаза в глаза и никогда не ссориться по пустякам, как всё чаще происходило в последнее время. Собравшись мысленно в единый кулак, неимоверным и неистовым рывком удалось разом избавиться от нематериальных пут.

НЕЧТО тут же сняло свой пресс и полностью исчезло, бесследно растворилось в окружающем, будто и не появлялось. В один миг Стас ощутил, что никого больше нет возле дивана, в комнате, в коридоре. Теперь он смог без усилия повернуть голову к тёмному окну и различил в нём тусклые успокаивающие звёзды.

Веткин остался в твёрдой уверенности, что не спал ни минуты, и всё ощущалось наяву, не было ничего похожего на переход от бодрствования ко сну или наоборот. Тогда, что же ЭТО представляло собой на самом деле? В сновидение совершенно не верилось… Такого с ним никогда не происходило прежде. Разумеется, можно подыскать объяснение, но ломать сейчас голову нисколько не хотелось.

Внезапно его осенило: будь Светлана рядом, ничего подобного не случилось бы. Может, ночной пришелец пытался донести давно ему известное? Стасу захотелось тотчас увидеть её, он понял, их размолвки совершенно ни к чему, не имеют под собой никаких оснований. Он любил Светку так же, как первые месяцы после знакомства той памятной весной. Но теперь она ещё и мать его сына. Он не допустит, чтобы Родик, как и он, вырос без отца. Только вот всякие неприятные обстоятельства наваливаются со всех сторон. Какие же крепкие нервы надо иметь, чтобы не срываться всякий разпо пустякам! Всё это он и выскажет Светлане сегодня при встрече, давно следовало откровенно поговорить. А пока он чувствовал разбитость во всём теле, вот тебе и спокойная ночка!

Серые сумерки рассвета всё смелее вливались в окно ординаторской. Мебель выступала из таявшего на глазах полумрака, приобретала привычные очертания. Голые ветви деревьев за стеклом раскачивались под порывами пробудившегося ветра. Продолжать валяться на диване не имело смысла.

Последние часы до конца смены тянулись невыносимо медленно, Веткин автоматически исполнял положенное, но при этом снова и снова прикидывал, как поведает Светлане о ночном происшествии. Конечно, она не поверит, примет рассказ за шутку, за розыгрыш, за глупый предлог к примирению, лишь бы выслушала до конца. Только вот ждать до вечера бесконечно долго…

С ней одной он и мог поделиться таким, не опасаясь, что его поднимут на смех. А больше и не с кем, другие просто не поймут… Случилось так, что взамен умершей матери в его жизни появились сразу два самых близких человека, жена и маленький, но стремительно подраставший сынишка.

В дневной сумятице Веткин перестал ломать голову над ночным приключением, воспоминание о нём отошло на второй план, утратило яркость, почти поностью стёрлось. Сначала предстояло разобраться с непонятным ничего хорошего не сулившим вызовом в прокуратуру.

«Крутая лесенка в подвал, как в глубь столетий»⁶

С некоторой робостью ступили они на площадь перед вокзалом, надписи на непонятном языке убеждали, что очутились в другой, почти закордонной стране. Однако вид тут же попавшихся на глаза потёртых личностей славянской и не очень внешности, распивавших в столь ранний час пиво прямо из горлышек бутылок, сразу их приободрил: оказывается, и здесь возможна нормальная человеческая жизнь!

Временами Стас задумчиво разглядывал Катю: а не приснился ли недавний разговор на нижней полке, бросивший в дрожь поцелуй напоследок и столь многозначительное обещание? Но, по лицу девушки, как ни старался, не мог ничего прочесть, а спросить напрямик не решался. И когда уже окончательно пал духом, та наградила его таким красноречивым взглядом, что он тотчас почувствовал, как за спиной вырастают готовые расправиться крылья.

Чтобы не терять времени, всей компанией наскоро перекусили в привокзальном буфете свежими бутербродами, запили неплохим ароматным кофе и двинулись в направлении Ванна Линна, Старого города, главной цели скоропалительного предприятия.

Со стороны их джинсовая длинноволосая группа выглядела всё-таки слишком чистенькой для настоящих хиппи, К тому же, над ними незримо висела неизбежность занятий в альма матер с понедельника, так что ни о какой внутренней раскованности, свойственной тем же хиппи, речи не шло. И всё же, они были свободны этим утром, как никогда потом. Молодые, здоровые, ни от кого сейчас не зависимые, одни среди незнакомых людей в прибалтийской, пусть советской, но чужой для них республике. Над ними ещё не тяготела карма ежедневной работы от звонка до звонка, а выплаченные за трудовой семестр крохи вместе со стипендией за два минувших месяца поддерживали в них пьянящее чувство пусть частичной и временной, но собственной Независимости.

Стас ловил на себе уже явно насмешливые взгляды Кати, окончательно подтверждавшие, что их беседа ни о чём в полумраке вагона и поцелуй ночью вовсе не приснились. А от оброненного ею напоследок многообещающего «у нас ещё будет время, Ёлочка», до сих пор сладко замирало сердце в предчувствии чего-то скорого и головокружительного.

Стоило миновать ворота и массивную башню со множеством квадратных бойниц Толстая Маргарита, как они снова отчётливо почувствовали себя попавшими в совершенно иной мир, в царство устремлённых в небо конусовидных крыш, острых высоких шпилей, каменной кладки древних стен и узких брусчатых улочек.