Участились налеты немецкой авиации на железнодорожный узел. Достаётся скопившимся на станции составам, страдает депо. В тупик поближе к леднику заталкивают горящие вагоны. Потушив пламя водой из мощных брандспойтов, остовы вагонов отправляют в депо на восстановление. Ивану добавилось работы и он перестал приходить на обед.

В один из дней при новом налёте прямым попаданием разнесло на кирпичики двухэтажные дома в начале Вокзальной улицы, что рядом с баней. Баня не пострадала.

Несколько неразорвавшихся бомб утонуло в мокрой низине недалеко от дома Фёклы.

Если бы бомбы взорвались, досталось бы дому Фёклы и вряд ли сама Фёкла и её сын остались живыми.

Подошла очередь сына Фёклы отправляться на войну.

Ох, и кричит Фёкла, провожая сына. Вся Вокзальная улица слышит её надрывный крик: – Зачем же я тебя родила? Сыночек мой родненький, мой единственный, на кого ты меня бросаешь, оставляешь одну. Пропаду я без тебя. Олежек, Олежек – у – у–у, сыночек!

От горя ноги отказали. Села на землю, подвывая и повторяя имя сына. Потом замолкла. Схватившись за голову, стала раскачиваться. Тоня часа два стояла над ней, ожидая, пока успокоится. Дождавшись, увела в дом, уложила в постель.

Старшие дочери Поли, услышав крики Фёклы, подбежали к изгороди. Посмотрев на страшную, разлохмаченную бабу, испугались и ударились в рёв. Поля отвела их в свою комнату, с трудом успокоила, дав по конфете.

При бомбежке железнодорожного моста досталось Вяземскому болоту. Разорвавшиеся бомбы понаделали воронок, а неразорвавшиеся – дырок, тут же наполнившихся водой.

От близких разрывов тяжелых бомб дом – пятистенок Ивана заплясал, стал азартно подпрыгивать, словно игрушечный – решил побыть в качестве мяча. Повылетали стёкла окон. Разбилась посуда, свалившись с деревянных самодельных полок. Грохот на улице, грохот в доме, рев детей, вот – вот начнется истерика у самой Поли.

Когда Иван предлагал ей уехать, она не подумала своей дурной головой, что одно дело говорить о войне вдали от неё, и другое дело – слышать войну, пришедшую в дом. От пережитого страха забеспокоился ребёнок в утробе. Стало подташнивать. Тяжело села на лавку, тупо смотря в окно. Что делать?

Стукнула входная дверь. Прибежал, что для него не свойственно, испуганный, запыхавшийся Иван. Ворвался в спальню. Увидев Полю, задал глупый вопрос: – Живы? А мне сообщили – в наш дом попало.

Чуть успокоился и объяснил испуг ситуацией в городе.

– На станции творится что – то невообразимое. На путях валяются искореженные вагоны, в депо крыша обвалилась, идут раскопки, ищут убитых и раненых. Пока добирался, думал, ноги поломаю. Кирпичи двухэтажных домов раскиданы на пятьдесят метров от взрыва.

– Твою мать, дождались «До Британских морей» – трепачи. Заскочил ненадолго, отпросился у начальника. Быстрей собирайся! Бери детей, отведу на вокзал. Рабочий поезд на Пещёрск отправляется через час…

Подкидыш из трех облезлых николаевских вагонов, скрепя сочленениями на стрелках, долго выбирается со станции. Вагоны мотает из стороны в сторону и в такт с ними повторяют движение сидящие на нижних полках молчаливые женщины с сосредоточенными, задумчивыми лицами. Горожанки, имеющие корни в сельской местности, уезжают, бросив нажитое на произвол судьбы, чтобы переждать смутное время вдали от Вавилонского столпотворения, вызванного отсутствием власти. Вражеское нашествие гонит в город мутную волну, а в мутной воде не обязательно шелупонь ловит рыбу, но и недобропорядочные личности, от которых трудно спастись.

Уезжают, а в голове, как земляные черви в банке, копошатся мысли, «может, зря? В городе остались родные стены, друзья, знакомые».

Заполнены все купе. Женщины сидят, касаясь бёдрами. Тесноту увеличивают объемистые узлы, лежащие, для большей сохранности, на коленях и прижатые к животу пассажирок. Зыбкость, неуверенность в завтрашнем дне, приучили людей держать ценности поближе к телу. Сейчас именно тот случай, когда вещи «поближе положишь, поближе возьмёшь».

Поверх узлов удобно устроились маленькие дети. В силу возраста им не сидится спокойно, постоянно вертятся, норовя развлечь себя. Детей война не пугает; заботы матерей не беспокоят.

Детей много, но шум от них небольшой. Матери вовремя пресекают шалость лёгким хлопком ладони по рукам или губам, чаще по затылку – к чему дети привычны. Подзатыльники оказывают кое – какое воспитательное действие, правда, не до конца. Продолжают развлекаться исподтишка, чтобы мать не заметила.

Оконные створки опущены до упора, но прохладнее не становится – за окном перевалило черту за двадцать плюсов.

Летит сажа, неприятно пахнет дымом от сгораемого угля в топке паровоза – это тот вид неудобств, на который народ не обращает внимания. Коммунистическая партия и советское правительство приучили население довольствоваться малым римским правом: хлебом и зрелищем. Выход за рамки римского права ограничивает пятьдесят восьмая статья, расширенная дополнительными частями.

Полки и пол вагонов загажены шелухой семечек, обрывками бумаг, старыми окурками, растёртыми плевками. Пассажиры привычны к подобному состоянию общественных мест, считают грязь в рабочем поезде естественным продолжением их жизни – чай не баре, на вокзальный туалет не похоже и, слава те Господи!

К чему, к чему, а к плохому отношению к себе власть приучила народ достаточно быстро. Люди от власти ничего хорошего не ждали и не ждут, стараются самостоятельно выживать в любой ситуации.

Первая остановка – Новаторская. В вагон забралась группа мужиков специфической внешности с небритыми ряхами и жёсткими взглядами.

Идут по проходу. Останавливаются в купе, сверлят глазами, смущая женщин. Молодые женщины не выдерживают, отворачиваются, либо начинают рассматривать окурки на полу, лишь бы вновь не встретиться с наглыми взглядами.

Мужики стоят недолго – смотреть не на что. Как одна, бабы неухожены, растрепаны, в стареньких одеждах. Узлы по неряшливости могут поспорить с хозяйками.

Умеют русские женщины перевоплощаться. Краску нанесли на лицо, причесались – красавицы; убрали боевую раскраску, добавили лохматости в волосы, надели кофту старенькую, рваненькую – уродины, смотреть не хочется.

Мужики идут дальше, женщины облегченно вздыхают: «Слава Богу, не прицепились, даже не оскорбили!». Бабушки открыто крестятся – верующие перестали бояться накладывать крест – потерян смысл в доносительстве. Наиболее смелые пожилые тётки вывесили крестики напоказ – потерян контроль над людьми. Коммунистам сейчас не до верующих. Самим бы определиться в создавшемся положении и не попасть под репрессии военного времени. Наступила пора прятать партийные билеты подальше.

Полина и дети крещены в младенчестве, под жакетами у них на суровых нитках висят освященные крестики с распятым Христом на стеклянном кресте – знак веры, данной при крещении.

Поезд, телепаясь, миновал станционный узел, вышел на прямую, но набрать скорость мешают частые остановки.

Остановка «Малинник». Малинник занимает площадь равную гектару. В конце июля – в августе женщины с детьми приезжают сюда на заготовку ягод. Сладких ягод каждый год родится столько, что их хватает и двуногим, и четвероногим косолапым зверям, забредающих в малинник из Велеевского леса полакомиться деликатесом. Мишки одним своим громадным видом пугают сборщиков.

Страх – великая сила, изменяет обличье государств, что уж говорить о людях слабых и убогих?

Бросая бидончики и корзинки, ягодники, бывает, описавшись, выскакивают к железной дороге. Собравшись в толпу, успокаиваются и вновь осторожно возвращаются в малинник. Звери с довольным урчанием подбирают разбросанные ягоды.

Машинист остановил поезд по давно заведенному порядку. Никто не вышел, и паровоз дал гудок на отправление. Пассажиры равнодушно смотрят на красные ягоды, близко подступившие к железнодорожному полотну. Если высунуться из окна вагона до пояса, можно до них дотянуться.