Я отправился еще за одним арбузом, поменьше. Этот я собирался съесть прямо на месте. Я разбил его камнем на куски и поделился угощением со своим экипажем. Сократ обожал арбузы, а я любил смотреть, как он гримасничает, чтобы избавиться от косточек. Ветер усилился и наигрывал нам на бамбуке приятную мелодию. Под эти сладкие меланхолические звуки, смешавшиеся со звуками прибоя, я в конце концов задремал; ненадолго, однако, когда я открыл глаза, солнце начало клониться к горизонту. Пора было в обратный путь. Море немного шумело, а ветер дул в противоположном направлении. Возвращение должно было занять больше времени, чем я думал.
Я немного нажал на весла, желая выиграть время, но, делая мне лодку, Жан-Пьер не рассчитывал на такую нагрузку. Ему не могло прийти в голову, что на этой деревянной двери я выйду в открытое море. Море теперь вспучилось, а течение повернуло вспять. Я медленно отдалялся от берега, и на таком расстоянии парусные лодки на пляже казались совсем маленькими. Мы с Сократом не унывали и держались безмятежно. Чем дальше мы уходили в море, тем больше получали удовольствия. Фактически, вместо того чтобы следовать вдоль берега, я срезал путь, пересекая залив. К нам приближалось судно. Это была каравелла, восьмиместная учебная лодка. Я уже видел, как отдыхающие показывали на меня пальцем, словно наблюдая терпящих кораблекрушение. Все они умирали со смеху, вероятно, из-за Сократа, который гордо их игнорировал. Единственным человеком, который не смеялся, был мой отец, который тоже находился на борту. Он был буквально обескуражен. Я тоже – я-то думал, что он встретит меня на водных лыжах.
Он смотрел на меня вытаращенными глазами, словно у меня все лицо было вымазано вареньем.
– Но какого черта ты здесь делаешь?! В открытом море! – бросил он мне тоном, в котором слышались и упрек, и беспокойство.
– Я плавал за арбузом, – ответил я с искренностью ребенка, живущего в параллельном мире.
Остальные громко хохотали, и отец не решился обругать меня, как ему бы того хотелось. Он забрал у меня арбуз и бросил:
– Марш домой!
Мне понадобилось добрых два часа, чтобы добраться до берега, два часа, в течение которых каравелла моего отца кружила неподалеку, чтобы издали за мной наблюдать. Было около пяти вечера, когда я ступил наконец на твердую землю. Камни были уже не такими теплыми у меня под ногами, но солнце оставалось ко мне столь благодушно, что быстро меня высушило. Я вернулся домой, как велел отец.
У меня не было спальни, только кровать, которую родители поставили в гостиной. Это была раскладушка, такая же, как у отдыхающих в палатках. Я упал на нее без сил. Сократ забрался ко мне под кровать, и оба мы уснули в ту же секунду. Только на душе остался осадок: отец так и не вернул мне мой арбуз.
Я понимал, что эта история немного его взволновала. И в порыве ответственности он решил научить меня кататься на водных лыжах, чтобы я был все время на виду. До этого он мне все время отказывал под тем предлогом, что у меня еще слабые ноги. В самом деле, мне было всего пять лет. Первые попытки закончились катастрофой, и каждый раз я либо падал на живот, либо опрокидывался набок. У меня действительно были слишком слабые ноги, и я не мог держать лыжи параллельно. Но мой отец любил трудности, у нас с ним это общее. Он раздобыл две доски и прибил к ним лыжи, чтобы они у меня больше не разъезжались.
Благодаря этой уловке я моментально поднимался из воды, и ощущения были невероятные. Мы ходили по воде. Мы по ней мчались. Звук получался сухим, как звук хлопающего при сильном ветре паруса. Ветер бил в лицо, а от морской соли щипало глаза. Мне требовались часы, чтобы достичь берега на моей двери, а теперь я так быстро проносился мимо, что едва успевал его разглядеть. Я успешно завершал свой первый круг под аплодисменты отдыхающих, которые забавлялись при виде мальчишки, который плавал, как пробка. Этот теплый прием натолкнул отца на мысль сделать меня участником предстоящего морского шоу. Я окончательно забросил свою лодку, и моим новым генеральным штабом стал понтон для водных лыж.
Сократ нашел скамейку и залез под нее в поисках тени. Бедный мой пес лежал там часами, приглядывая за мной, наблюдая, как я кружу над водой, убежденный, что в случае чего он-то сможет меня спасти. Сократ действительно был моим лучшим другом. Между двумя заездами я приходил к нему и все ему рассказывал. Позднее, когда его вздохи становились все протяжнее, мы уходили с понтона в поисках новых приключений.
Мой отец придумал для морского шоу номер. Он должен был лететь на монолыже, держа на плечах мою мать, а у матери на плечах должен был стоять я. Все-таки цирк оказал на него влияние, и он принимал нас за польских акробатов, тем не менее меня его задумка очень сильно взволновала. В отличие от матери, которая боялась за свою спину; но выбора у нее не было: все решал мой отец.
Тренировки начались на следующий же день, и мы попробовали все варианты, чтобы у нас получилось, как задумано. Отец и мать начинали движение вместе, и меня подводил к ним другой лыжник, но мне было слишком сложно перейти от него к отцу на такой скорости, и при каждой попытке я бухался в воду. Этот вариант был оставлен, и отец предложил другой: «метод обезьяны». Я, как маленькая обезьянка, должен был уцепиться за мать; у нее на ногах были лыжи, а отец находился сзади, он тоже был на лыжах. Подняться из воды – настоящая проблема, и каждый раз у меня было ощущение, будто я засунул голову в стиральную машину, однако отец не оставлял попыток. Никогда.
Кончилось тем, что из воды мы поднялись. Самое трудное было сделано. Когда удалось установить равновесие, мама оставила свои лыжи и встала на лыжи отца. Я сделал то же самое, чтобы дать маме подняться ему на плечи. Как только они оба восстановили равновесие, я в свою очередь забрался на плечи моей бедной матери с ее двойным сколиозом.
Шум воды под нашими лыжами был оглушительный, а ветер и брызги мешали нам насладиться моментом, но отец, надежный как скала, рявкнул нам, что все идет хорошо.
Лодка выровняла движение и прошла мимо понтона, где сотни туристов, ошеломленных зрелищем этой семейной пирамиды, встретили нас громом аплодисментов, который не мог покрыть даже шум воды. В тот день я стал популярным, и отныне каждый отдыхающий считал себя вправе при встрече погладить меня по головке.
В тот период моя мать все время держалась в тени. Я едва ощущал ее присутствие. И редко ее видел. Возможно, ей было не по себе, так как мой отец жил своей жизнью, и она не была ее частью. Официально она работала инструктором по подводному плаванию. В ее распоряжении было с десяток аквалангов весом в тонну и очень примитивное оборудование. Стабилизирующих жилетов еще не было и в помине, ласты были совсем маленькие, а маски смахивали на ведра с застекленным дном.
Погружение считалось слишком опасным для ребенка моего возраста, и мама отказывалась меня учить. Мне следовало подождать еще несколько лет.
Очень мало кто интересовался дайвингом, и у нее редко бывало более пяти учеников.
Родители уходили рано утром и возвращались к одиннадцати вечера. К этому часу я обосновывался на понтоне, чтобы хоть ненадолго увидеть мать. Время от времени она приносила мне перламутровые раковины, которые я тут же прятал, даже не дав им обсохнуть; потом она украсит ими стены нашей маленькой квартирки. Несколько раз я видел, как она возвращалась с римскими амфорами. Надо сказать, что в то время никто не нырял, а между тем на дне моря находился целый естественный музей. Некоторые амфоры были целыми, но чаще всего она поднимала со дна моря только горлышки. Ее лучшим уловом была маленькая амфора для благовоний, которая и сегодня украшает ее гостиную.
Мне вспоминается одна история, связанная с этими амфорами. В конце сезона отец решил взять с собой во Францию несколько целых амфор, что было незаконно: эти амфоры принадлежали хорватскому государству[7]. Однако у отца был отличный план. Он разложил задние сиденья, положив внизу амфоры, набросил на них несколько одеял и попросил меня лечь туда и притвориться спящим. Мы пересекали границу около полуночи, чтобы наша версия выглядела достаточно убедительной. Когда мы были уже недалеко от таможни, отец напомнил, как мне следовало себя вести. После чего я закрыл глаза и стал изображать, что крепко сплю.
