– Этот фильм тебе не по возрасту, ты ничего не поймешь! – возражала она.

Но мне было плевать. Я не хотел ничего понимать, я хотел чувствовать.

Мы остановили выбор на кинотеатре «Империя» на авеню Ваграм, сегодня его больше нет. Войдя в зал на две тысячи мест, заполненный до отказа, мы сели посередине, перед гигантским экраном. Фильм стал для меня абсолютным шоком. Даже сегодня я живо это помню.

– Ну, ты хоть что-нибудь понял? – спросила на выходе мама.

– Все! – бойко ответил я.

Главное – я понял, что жизнь много объемнее той, что мне предлагали. Я еще не знал, что такое творчество, но ощутил себя растением, которое вдруг узнало, что такое дождь. Я почувствовал, что расту. Взрослею.

Квартира Маргариты была совсем небольшой. Ванная комната прямо напротив входной двери, справа спальня, слева гостиная, через которую можно было пройти на крошечную кухню. Окно гостиной выходило на улицу, а окно спальни – в сад, где я играл с приходом весны. У нее был для меня небольшой сундучок с игрушками, в основном с отлитыми из свинца солдатиками и пластмассовыми рыцарями. Солдатики выцвели от времени, они несомненно принадлежали моему отцу. Остальные игрушки были тоже подержанные, ни одной новой. Еще я унаследовал шкатулку с военными наградами деда. В игре они служили мне украшением или сокровищем, которое следовало отыскать. Маргарита регулярно дарила мне по маленькой машинке «Мажоретт», которые мы покупали по сниженной цене на воскресном рынке. Линии персидского ковра, расстеленного в гостиной, представляли собой отличные дорожки для машинок, и я мог часами играть, растянувшись на полу, убаюкиваемый шумом и запахами, доносившимися с кухни.

Маргарита хорошо готовила. От нее я узнал рецепты многих блюд. Особенно ей удавались ростбиф с жареной картошкой и креветки, которые она подавала на закуску.

По вечерам она готовила мне постель из трех диванных подушек, и я засыпал, глядя на стены, увешанные картинами моего деда. Их были десятки. Он писал маслом и акварелью: подлесок, старые дома, наверняка принадлежавшие семье, портреты людей, обладавших некими общими чертами, с глазами, израненными одиночеством. Была даже картина с моим изображением, и мои глаза на портрете были такими же, как у других.

Выходные у Маргариты – это как вдох, как глоток горного воздуха. Она занималась только мной и более ничем, и, Господи, как же это было хорошо!

Вечером в воскресенье за мной приходила мама. Мы пили чай в ожидании, пока Франсуа просигналит с улицы, давая понять, что пора выходить. Его темно-синий «Рено 16» издавал странный звук, словно он ездил не на бензине, а на кислоте. Франсуа вел машину как профессионал, то есть очень быстро, но сдержанно и невероятно плавно. Он словно вырисовывал несуществующие кривые, игнорируя дорожную разметку в пользу формы самой дороги. Как и все хорошие водители, за рулем он не разговаривал. Дорога, которой я любовался, когда ехал в автобусе, на обратном пути превращалась в череду разноцветных полос, которые проносились мимо, словно в поезде. Путь от Гаренн-Коломб до Сен-Мор занимал всего несколько минут. Бешеный «Рено» останавливался на парковке перед моим лицеем, и мать целовала меня, прощаясь на неделю. Я присоединялся к сыновьям дипломатов, проводившим уикенд, засовывая в щель монеты. Родители этих мальчишек жили слишком далеко, и у них не было Маргариты, которая взяла бы их на выходные.

Как раз в это время отец снова женился. Я не особенно огорчился, что меня не пригласили на свадьбу, так как даже не был в курсе происходящего. Я узнал об этом через несколько месяцев, перелистывая фотоальбом в его новой семье. Я также узнал, что он открыл ночной клуб в Париже, «Wonder» (чудо). Видимо, из ностальгии по пиратским временам.

Франсуа перестал шоферить и стал жить с моей матерью. Его брат, инженер, уехал в Южную Америку конструировать спутники, на три года оставив нам свой дом. Это был небольшой дом на опушке леса, еще довольно новая недвижимость, построенная на окраине деревни Лезиньи, в департаменте Сена-и-Марна. Наш дом был разделен на две одинаковые части, как дуплекс, и нашими соседями были Блашеры, которые оба работали в «Эйр Франс».

У меня была собственная комната, окно которой выходило на лес. С пансионом было покончено. Мама нашла мне место в колледже среднего образования[23] прямо за углом, это был комплекс похожих на сборные коробки зданий посреди поля, где паслись коровы.

Я пошел в четвертый класс, но уровень моих знаний был столь низким, что уже в первые недели мне объявили, что я останусь на второй год. Понятное дело, чтобы меня мотивировать. При этом я не успевал по всем предметам.

– Вы – единственный из всех, кого я знаю, кто способен сделать больше орфографических ошибок, чем слов в предложении! – доставал меня учитель французского, убежденный, что его шутка, вызвавшая всеобщее веселье, – лучший способ приобщить к занятиям нового ученика.

Математика была выше моего понимания, история вызывала у меня скуку, а география Германии оставила меня совершенно равнодушным. При этом я отлично ладил с нашим преподавателем физкультуры. Он мог учить меня чему угодно, и я всегда готов был первым стартовать. Ему следовало научить меня сдерживать свои силы и энергию, поскольку я слишком часто ломал ноги и руки своим товарищам, и это портило школьную статистику.

У меня были хорошие данные для гандбола, и я очень быстро делал успехи. Но, увы, во время товарищеского матча преподавателей против учеников я выбил плечо преподу по математике, и меня на год удалили с поля. Тогда учитель физкультуры поставил меня играть в волейбол, единственный вид спорта, где не нужно сближаться с противником. И эта игра стала моим любимым командным видом спорта вплоть до сегодняшнего дня.

В моем классе была девочка, которая мне очень нравилась. Она была выше меня, у нее были глаза сома и улыбка дельфина. Она не была особенно красива, но обладала тем, чего не было у других. В ней было очарование. Ее звали Натали.

В школе мне было так же комфортно, как бегемоту в «Рено Твинго»[24], и Натали это забавляло. Я на самом деле веселил ее, и мне было приятно, что она на меня смотрела. Натали жила в двух кварталах от моего дома. Мы начали встречаться по средам, а потом и во все дни недели. У нее была шумная, но сплоченная семья. Они то смеялись, то пререкались, то вопили. Мне трудно было поверить, что такой и должна быть семья, что в ней все бурлит, что все общаются меж собой, что здесь все на эмоциях.

У меня дома Франсуа вечно корчил важную рожу, и ему всегда было не о чем со мной говорить. Всегда. Он был увлечен автомобилями, и ничто другое в его глазах не имело значения.

Он всегда смотрел на меня, как на забавную зверушку. Так собака смотрит на рыбу сквозь толщу воды.

Утром он никогда меня не целовал, только вяло жал мне руку кончиками пальцев. Он никогда не проявлял эмоций, даже по отношению к моей матери, но пока он не начал набрасываться на нее с кулаками, все шло нормально.

За несколько лет до этого Франсуа выступал на гонках на автомобиле ГРАК[25], в то время популярном. Он был отличным гонщиком, возможно, одним из самых одаренных в своем поколении. Как-то ему предложили выступать за одну крупную фирму, но он отказался, из верности ГРАК. К сожалению, с новой моделью у него не заладилось, и он весь сезон с ней бился как рыба об лед. Поэтому в итоге отказался от гонок и основал небольшую фирму, которая производила наушники.

Его фирма называлась ГПА. Дела шли неплохо, и вскоре он открыл завод в окрестностях Лезиньи. Он уставал как собака, и мы его вообще не видели. Возможно, поэтому мама решила завести собаку. Пса звали Джерри. Это был бассет-хаунд: метр в длину и 10 сантиметров в высоту. Настоящий болид «Формулы-1». Ничего общего с авантюристом Сократом. Джерри любил только ковер. Естественно, я с ним возился как с плюшевой игрушкой.