Литмир - Электронная Библиотека

– Это я, Фодя! – дрожащим голосом произнесла Люда. – Не спится что-то. Посидим на скамейке!

Огонек ее папироски метался во тьме – так беспокойна была рука, державшая ее.

Мефодий прыгнул еще раз, но потом вдруг согласился, наклонив к ней голову, казавшуюся теперь человеческой.

– Ишь, полуношница, – пробормотал он.

И они мирно сели на скрытую за деревьями скамейку.

– Где ты был, у Иры? – вдруг прямо спросила Люда.

– Ты видела? – проговорил Мефодий.

– Да так… Случайно. Издалека. Не знаю, что и видела.

– Далеко Ира, далеко от нас…

– Как?!

– Как хошь, так и знай. Ласки, ласки она теперь не понимает, вот что, Люда, – и Мефодий притих. Глаза его смотрели ошарашенно и из другого мира, как будто сознание его было наше и в то же время не наше.

Люда вдруг почувствовала, что он не хочет ничего говорить и она не узнает, зачем он полез к Ире.

Мефодий запел. Пел он тихо, по-сельскому, и что-то человеческое было в его пении, но тут же простанывали и иные, странные, мокро-охватывающие, лягушачьи голоса. И у нее возникло желание поцеловать или хотя бы обнять его. Она тихонько протянула руку и получилось, что она обнимает его. Мефодий же по-своему дремал в этих осторожных объятиях, пел и смотрел в одну точку, додумывая свою тоску.

Так и сидели они вместе, полуобнявшись: она, человек, и он, в некотором роде другое существо.

Люда ощутила уютность и не удержалась:

– А как же Ира-то, Ира?! – спросила она по-бабьи.

– Чаво, Ира? – внезапно сказал Мефодий. – Удушили ее, вот и все. Я малость предчуял заранее.

– Что?! Да ты с ума сошел, Фодя! – вскрикнула Люда, но внутри ее что-то екнуло, и холодно-пустой ужас за Иру прошел от сердца вниз к животу. – Не может такого быть, ты что-то путаешь и мудришь.

– Возможно, я и мудрю, Люда, – мирно согласился Мефодий. – Главное, чтоб она теперь умудрилась. Для вас она, может быть, и мертвая, но для нас живая.

И Мефодий потом закрутил такое загадочное, что Люда чуть-чуть успокоилась, ибо хотела успокоиться. «Наверное, это намеки на иное», – подумала она. Но в сердце было тревожно.

Вдруг недалеко раздались торопливые шаги. Два человека, мужчина и женщина, появились во дворе с улицы, о чем-то оживленно разговаривая. Женщина даже махала руками.

– Возвращаются, – угрюмо прошептал Мефодий.

То были действительно Зоя и Володя.

– Хорошо, что ты Эдика на ноги поднял, Володенька, – льнула к нему Зоя. – А Ире так и надо, гадине, что я ее своими руками удушила. Эдик придет и припрячет труп. Тише только, никого нет?

Так, болтая и замирая, проникли они в свой дом, не заметив притаившихся Мефодия и Люду.

…Люда оцепенела от сознания смерти Иры. Мефодий превратился для нее в некое черное существо, отчужденно сидящее рядом.

– Убили, убили, сволочи, – наконец сдавленно сказала она. – Я так и знала, что этим могло кончиться, ведь она им не родная дочь, я знаю. Убили! Что ей теперь в аду-то делать?! Ведь могла бы пожить хоть малость на белом свете, понаслаждаться…

Бездонная жалость к Ире охватила ее, и вместе с тем не проходило оцепенение. Она и не заметила, как Мефодий встал и ушел.

«Родители» Иры прошли в дом. Но тут уже старушка Софья Борисовна зашевелилась в своем углу. Зоя прежде всего захотела взглянуть на труп Иры. Володя по-хозяйски открыл дверь в комнату девочки.

Ира лежала, может быть, чуть-чуть по-другому. Но Зое голое белое тело девочки казалось по-вечному неподвижным и спокойным.

Надо было по-деловому подождать Эдика, мясника. А Володя, посвистывая, вспоминал свою недавнюю «любовь» с Ирочкой. Виновато он юлил вокруг Зои.

Вдруг выползла Софья Борисовна и чуть не грохнулась. Уложили ее в кресло, отпоили. Зоя, опять начавшая злиться на Володю, рассказала ей все. Особенно старуху огорчила ссора с Володей.

– Надо сохранить семью, сохранить очаг, – прохрипела она из кресла. – Ты не должна расставаться с мужем.

И погрозила ей пальцем.

…Ранним утром, когда взошло солнце, тело девочки еще разделывал мясник Эдик.

Рядом с мясником стояла початая бутылка водки. Но Эдик работал не хмельно, а сосредоточенно: отделял и клал жирные ляжки в одну сторону, груди – в другую, а плечи и пухлые руки – в третью.

Зоя, которая заставляла себя холодно смотреть на все это, не понимала его профессиональных тайн. К тому же она считала, что ей надо действовать по принципу наоборот: чтоб не мучили сны, чувства и воспоминания, надо-де все просмотреть наяву, нудно и спокойно, все приняв, и тогда в уме ничего не останется. Она курила и смотрела на девчонку, как на гуся.

Володя же тихонько заперся с Софьей Борисовной в ее комнатушке: ведь они были полюбовниками… Старушка успела только опять прошамкать, что надо-де сохранить семейный очаг, но тут же сладострастно-старчески завизжала, входя в забытие…

Ее вой не был, однако, слышен из-за стука топора: Эдик как раз заканчивал труп девочки.

Голова его как будто сузилась, и кепка (он ее не снимал) – от непонятных телодвижений – словно ползла вверх, к потолку со звездами.

На полу лежала голова Иры.

– Лицо ее не отдам! – вдруг истерически закричала Зоя. Эдик выпрямился (глаз не было) и указал на Зою окровавленным топором.

– Ты что, чокнулась?

– Я не чокнулась. Я всегда была в уме. Я просто смеюсь!

И Зоя, захохотав, обежала вокруг головы, чтоб посмотреть, где лицо. Вид лица пронзил ее до какого-то антиэкстаза, и она остановилась, точно наткнулась на падшего ангела: лицо превратилось в кровавое мясное блюдо, и только губы посреди этого мертвого месива сохранились почти такими же, как при жизни: они были раскрыты в сладострастной улыбке. Это была улыбка самой себе, себе, которая умеет так наслаждаться.

Эдик захохотал.

– Сумасшедший клиент пошел, – протрубил он. – Я, правда, по пьянке ее лицо чуть-чуть изувечил. Ну, ничего, не на бал отправляется. Ты только деньги выкладывай. Не время для шуток теперь.

В дверь высунулся Володя. Одежда его была в небрежности, и сам он – хмуро-помятый.

– Закругляйтесь, – пробормотал он.

Зоя пулей вылетела из комнаты.

Скоро все было прибрано, как на лужайке теней. Зоя – для страховки – подмыла в последний раз пол. Девочка давно уже была уложена…

– Не ласков мир-то был к Ирочке, – вдруг заплакала Зоя.

– Мать съели, сама – удавилась. А хотела-то от мира всего только сладости… Дите…

– Не дури, Зойка, – угрюмо поправил Володя. – На том свете восстановится. Не нашего это ума дело…

– Чудаки вы, – на прощание сказал Эдик. – Тоже мне клиенты… Больно много задумываетесь…

ХI

Смерть Иры довела Люду до состояния шока. На следующий день она была не в себе, мучаясь от противоречий внутри. Сразу же она решила – всякие внешние действия (розыск трупа, милиция, земное возмездие) здесь бесполезны (хотя она и возненавидела Зою), ибо смерть необратима, а послесмертное возмездие страшнее земного.

Главное, что ее мучило сначала, – это судьба Иры, новая судьба; после гибели. «Как она хотела жить, боже, как она хотела жить, – непрерывно думала Люда, – я чувствовала это по каждому движению ее плоти, ее нежного, пухлого живота… И что с ней теперь – в полуаду, во тьме полубреда?! Чем ей помочь, как спасти? Молитвой?! Поможет ли ей, такой, молитва?»

Но Люда пыталась молиться, бросалась от медитаций к медитациям… И потом с ужасом почувствовала, что она так мучается, потому что у нее возник страх за свое второе, темное «я», ибо Ира, может быть, и была для нее персонификацией такого второго «я».

Но на другой день она почти отбросила эту мысль.

Но тем не менее судьба Иры и страх за нее продолжал болезненно тревожить Люду. Родилось упорное, почти неотразимое желание узнать, что реально произошло с душой Иры, что с ней в действительности теперь. Она продолжала также молиться за нее и посылать ей потоки искренней любви от себя, чтобы смягчить ее участь, но она чувствовала: надо точно знать, что с ней, в какой она ситуации, и тогда только можно помочь… по-настоящему… Ибо, что бы ни говорили мистики, в реальном состоянии души после смерти есть что-то не только глубоко-индивидуальное, но и абсолютно непредсказуемое…

16
{"b":"703164","o":1}