— Что за туристы там стояли? — кивнув в сторону родника, спросил Голубев.

— Табор цыганский с полмесяца обитался… — густым басом ответил бригадир и, словно сам испугавшись своего голоса, смущенно кашлянул. — Дело такого порядка. Уборочная теперь в самом разгаре. Слесарных работ по горло, а слесарей у меня в бригаде — кот наплакал. Подвернулись эти самые цыгане, предложили свои услуги. Я, конечно, прежде согласовал вопрос с председателем колхоза Игнатом Матвеевичем Бирюковым. Тот дал «добро», ну и, понятно, пристроил я цыган в мехмастерской. Работу нарядами оформлял, оплата — в конце каждой недели. Так договорились. Работали любо-дорого. Сегодня спозаранку, как всегда, в мастерской появились, а когда удочки смотали — ума не приложу…

Голубев будто удивился:

— Что, и деньги, заработанные за последнюю неделю, не получили?

— Деньги они получали в соседней деревне, в Березовке. От Серебровки до нее два километра, правление колхоза там, — бригадир посмотрел на старика Хлудневского. — Когда дед Лукьян мне сообщил об убийстве, я как-то сразу на цыган подумал. Позвонил из конторы в мехмастерскую — там их ни души нет. Тут же давай звонить в правление колхоза, чтобы расчет не выдавали, а мне говорят, что цыгане там даже не появлялись сегодня. Видимо, в райцентр укатили.

В разговор вмешался участковый Кротов:

— Товарищ Голубев, в ваше отсутствие по распоряжению прокурора я из служебной машины связался по рации с дежурным райотдела и попросил, чтобы организовали задержание табора, поскольку на него подозрение падает.

— Правильно сделали, Михаил Федорович.

Прокурор, глядя на труп пасечника, сказал:

— Семенов предполагает, из допотопной берданки в упор выстрелили.

Голубев подошел к трупу. Посмотрев на глубоко разрезанное горло, спросил Медникова:

— Кажется, бритвой, а?..

— Это уже мертвому разрезали.

— Мертвому?! Зачем?

Медников, тщательно заплевав окурок, усмехнулся:

— Тебе, Слава, как инспектору уголовного розыска, самому на этот вопрос ответить надо, а ты врача спрашиваешь.

— Со временем отвечу, Боря.

Голубев, потянув за козырек, надвинул фуражку чуть не на самые глаза и подошел к распахнутой настежь двери пасечной избушки. Заглянув в нее, осмотрел помещение. У единственного оконца стоял самодельный стол с перекрещенными ножками из грубо отесанных горбылей. На нем — крупно нарезанные ломти хлеба, черный от копоти чайник, две деревянные ложки, захватанный пальцами граненый стакан и сплюснутая поверху алюминиевая кружка. За столом, в углу, была втиснута узкая кровать с перевернутой постелью. Возле нее — опрокинутая табуретка и новенькие женские босоножки. Правее, сразу у двери, приземистая печь, на которой возвышалась прикрытая темной крышкой кастрюля. От печки до стены выстроились пустые водочные бутылки. Некрашеный щелястый пол был чисто выскоблен, но у стола валялись окурки, обгоревшие спички. Здесь же лежала консервная банка, видимо служившая пепельницей, и случайно сброшенная со стола. На подоконнике краснела распечатанная пачка «Примы».

К Голубеву подошел прокурор:

— Что характерного обнаружили на месте стоянки табора?

— Кто-то на лошади в сторону райцентра ускакал, Семен Трофимович, — ответил Голубев.

— У цыган лошади были?

— Бригадир говорит, была старенькая монголка.

— А куда обувь пасечника делась? Почему он разут?

— Загадка… Вчера, говорят, красовался в новых кирзовых сапогах. Приезжал в Серебровку за колесом для телеги. Получил колесо на складе, а куда дел — неизвестно, телега-то его на тех же старых колесах. Бригадир предполагает, что цыганам продал. У их телеги одно колесо совсем негодное было.

— Вполне такое возможно. За родником обломки старого колеса в кустах спрятаны… Как понятые о пасечнике отзываются?

— Бригадир рассказывает, что Репьев выпивал лишнего, но дело свое исполнял старательно.

— Из местных жителей?

— Нет, приезжий.

— Это чьи? — показывая на женские босоножки, спросил Голубев.

— Говорят, одной цыганочки из табора. Розой зовут, — прокурор, достав из кармана пачку «Беломора», закурил. — Видимо, приласкал пасечник эту Розу, а у цыган на сей счет обычай строгий. Кстати, участковый такую версию выдвигает.

Голубев, посмотрев на разговаривающего с понятыми Кротова, окликнул:

— Михаил Федорович!..

Кротов, развернувшись через левое плечо, подошел четким шагом. Голубев, кивнув в сторону трупа, спросил:

— Думаешь, цыгане?..

— Так точно.

— Из-за чего?

— Полагаю, на почве мести. Ухаживать за Розой Гринька Репьев надумал, на пасеку к себе постоянно заманивал ее. Зная цыганские порядки, я строго предупреждал, чтобы не заводил шашни. Видно, не внял предупреждению…

— У цыган было ружье?

— По имеющимся сведениям, огнестрельного оружия в таборе не имелось.

Голубев сдвинул фуражку на затылок:

— Что это за табор был, Михаил Федорович?

— Просто-напросто две цыганских семьи, однако по своему обычаю вроде как вожака имеют. По документам этот вожак числится Козаченко Николаем Николаевичем. Имеет паспорт с временной пропиской в городе Первоуральске Свердловской области.

— Как вели себя здесь цыгане?

— Антиобщественных поступков не замечалось. Не скрою, в первые дни пребывания цыганки начали продавать по спекулятивным ценам губную помаду, краски всевозможные для подрисовки глаз да бровей и прочие дамские премудрости. Заметив такое, я немедленно составил с Козаченко беседу — спекуляция сразу прекратилась. Одновременно состоялся разговор и на предмет незаконного хранения не только огнестрельного, но и холодного оружия. Козаченко заверил меня, что такового в таборе не имеется. Оснований для производства досмотра вещей, как сами понимаете, никаких не имелось.

Заговорил прокурор:

— Может, зря, Михаил Федорович, мы цыган подозреваем? Криминалист высказывает предположение, что пасечника застрелили из старой берданки. У кого из местных жителей есть такое ружье?

— Ружья системы Бердан, товарищ Белоносов, местными жителями давно не употребляются. Теперь в моде высококлассные двуствольные бескурковки.

Подошли бригадир и следователь Лимакин.

— Извините, Семен Трофимович, — обращаясь к прокурору, сказал следователь, — осталось только осмотреть избушку внутри и протокол осмотра места происшествия составить.

— Осматривайте с криминалистом, — ответил прокурор.

Голубев достал из кармана сигаретную пачку «Союз — Аполлон», подобранную на стоянке табора. Подавая ее следователю, сказал:

— Возьми, авось пригодится.

Увидев пачку, бригадир пробасил:

— Это Козаченко курил. Другие цыгане «Севером» да «Примой» перебивались, а он чуть не весь запас «Союза — Аполлона» в серебровском магазине закупил.

— Хорошо цыгане здесь зарабатывали? — спросил прокурор.

— За последнюю неделю около двухсот рублей вышло. Наряды у меня в столе лежат, можно подсчитать.

— О Розе какого мнения?

Бригадир махнул рукой:

— Семнадцатилетняя свиристелка. Пляшет, поет, гадает, ребятам подмигивает. Внешностью очень смазливая, вот Гриня за ней и приударил.

— Сколько же лет Репьеву было?

— Тридцать еще не исполнилось. Мертвый он значительно старше выглядит.

— Холостяк?

— Да.

— Увлекался женщинами?

— Не сказал бы. Впервые на него какая-то дурь с этой цыганочкой нашла. Видимо, судьба…

Помолчали. Прокурор опять спросил:

— Слушай, Гвоздарев, а из местных никто с Репьевым не мог счеты свести?

Бригадир отрицательно крутнул головой:

— Нет, Семен Трофимыч, за местных я ручаюсь. Гриня, конечно, не ангелом был, и прозвище «Баламут» к нему не случайно прилипло. Иной раз, как выпьет, зубатился, бывало, с людьми, но из наших селян на убийство ни один человек не решится.

— А из гостей?..

— Гости в Серебровку, обычно, по субботам да воскресеньям наведываются, а сегодня — средина недели.

Прокурор повернулся к Голубеву: