— То есть если эта формула верна, мы можем жить до…

Тесса замялась.

— В среднем около восьмисот лет.

В лаборатории воцарилось гнетущее молчание. Мы пытались представить, каково это — жить почти тысячелетие. Ты можешь родиться в период изобретения колеса, а под конец твоей жизни люди начнут межзвездные путешествия на потомке колеса. Все это казалось немыслимым, нереальным, не в этой жизни и не в этой вселенной.

— Очуметь! Я тут двадцать три года прожил, и меня уже все достало! А что будет через восемьсот лет?! — воскликнул Фунчоза.

— Восемьсот лет… это ж целая вечность, — печально произнес Томас.

— Ну а что? Неплохо. Можно в ипотеку взять целый остров…

— Или трешку в Москве…

— Слушайте, давайте не будем нагнетать. У нас сейчас проблема понасущнее, — сказала Перчинка.

— В самом деле, мы паримся о том, чего еще нет. Нам надо сосредоточиться на производстве сыворотки, — подхватил Муха.

— Мы смогли просчитать лишь компьютерную модель. Неужели вы хотите сказать, что создали ее в реальности? — удивился Генри.

— Сомневаешься? Я всегда был смышленее тебя, — грустно ухмыльнулся Кейн.

— А еще у тебя прирожденный дар пыль в глаза пускать. Не поверю, пока не докажешь, — улыбался Генри.

Тесса вышла вперед.

— Я его доказательство.

Генри с Кристиной тут же вскочили с мест и подпрыгнули к Тесс.

— Не может быть!

Генри покрутил голову Тесс, послушал пульс, посветил фонариком в глаза, и даже засунул ей пальцы в рот, чтобы осмотреть зубы и слизистые.

— Ты так похожа на нас! — наконец вынес вердикт Генри.

— Ага, подожди пока ее жажда охватит. Она похуже бабы в ПМС станет, — оскалился Зелибоба, вспоминая погоню за Геркулесом. — Хотя вряд ли. Она дралась с чудовищем как раз так, как бы дралась баба в ПМС.

— Фу, как грубо, — бросила Ляжка.

— И на сколько хватает действия сыворотки? — спросила Кристина.

— Зависит от количества мутационных генов. Для Тесс это примерно две недели, — ответил Кейн.

Не знаю как, но во взгляде Кристины читалось понимание того, что отношения Кейн и Тесс гораздо глубже обычной дружбы или приятельства. Глубже до самой матки, я бы сказал.

— Как это происходит? — спросила она, все же оставаясь в первую очередь ученым, а не чьей-то женой.

— Что именно? — нахмурилась Тесс.

— Когда ты потеряла сознание. Когда вирус сместил тебя. Ты помнишь, что ты делала, пока он руководил твоим телом?

— Я не теряла сознание. Просто была близка к этому.

— То есть твое превращение не завершено?

— Я бы предпочла его не завершать.

— Оно верно. Никогда не знаешь, что встретишь на самом дне.

— Что это значит?

— В тебе всего восемьдесят четыре процента мутировавших зараженных генов. Если ты пройдешь полный цикл превращения, то их может стать еще меньше, — пояснил Кейн.

— Если вам нужен человек, который вернулся в свое тело после полного цикла, то это Лилит, — сказала Тесса.

Генри сощурил глаза в недоверчивости.

— Вы пообщаетесь с ней, когда мы настроим связь между Аахеном и Бадгастайном, — добавил Антенна.

— А что насчет тех зданий? Что там? — спросила Жижа, глядя в окно.

Мы все подошли к широким окнам,

— В каждом из тех зданий находятся цепные конвейеры для производства таблетированных и инъекционных препаратов. Ими так и не успели воспользоваться, — ответила Кристина.

Мы оглядели заснеженные поля, посреди которых из глубоких сугробов выныривали здания, не желающие быть забытыми и заброшенными. Они знали, что значимы для нас, и если бы они были живыми, то размахивали бы сейчас красными флагами, яростно заявляя, что готовы выполнить свое предназначение.

— Здесь мы и начнем массовое производство.

— У нас теперь есть люди, которых можно поставить за станки.

— Ну а мы — Падальщики — как всегда, ограбим погибший мир и доставим сырье.

— Мне не терпится разбудить маму, и вернуть все на круги своя! Поесть ее стряпни и оставить немытую посуду, поспорить с ней до усрачки насчет пирсинга на яйцах «я так самовыражаюсь!», обвинить ее во всех моих проблемах, как все нормальные взрослые мужики!

Мы все улыбнулись, глядя на воодушевление Фунчозы. Ему единственному из нас судьба сделала бесценный подарок — вернула его мать. И мы были чертовски рады за него, потому что готовы были убить ради возможности вновь оказаться под родительским крылом. Радость Фунчозы пробуждала в нас уже начавшую гаснуть надежду, которая вновь взялась за старое — дразнить нас шансом на счастливую жизнь.

18 февраля 2071 года 20:00

Тесса

Я нашла Кейна в одном из заброшенных кабинетов, где когда-то восседал такой же исследователь, как и он. Металлическая мебель, обшитые сталью стены, и пронизывающий холод. Я чувствовала себя как в холодильнике Свена, но от этого воспоминания странным образом стало тепло. Не терпелось вернуться в Бадгастайн, хотя мы тут пробыли всего несколько часов. Там тепло и сытно, Бадгастайн постепенно становился моим домом, который ждал моего возвращения где-то там за холмами, я слышала его зов, а еще внимала внутреннему Я, которое все чаще говорило о необходимости защищать свой новый дом.

Кейн сидел на железном табурете, уперев локти в колени, и смотрел в окно. От этого вида у меня рефлекторно сжались бедра, словно это я усадила их на глыбу льда, а не Кейн. Снегопад снаружи продолжался, за белоснежной стеной едва виднелись ворота, через которые мы въехали в военно-исследовательский городок.

— Ты как? — спросила я.

Кейн тяжело вздохнул, нахмурился. Хотя может и не нахмурился, я не знаю точно, потому что пялилась на его затылок и пыталась угадать выражение его лица по движениям ушей. Но я была далека от профессионала в этом деле, а потому, проанализировав его уши, моя логика вынесла вердикт: скорее всего, он пытается достать кончиком языка до подбородка.

«Это как бы не совсем уместно сейчас, и вообще вряд ли он когда-нибудь занимался подобной фигней!» — тут же поспорила я с Тессой-Обмани-Меня[5].

— Ты последний человек, которого я хотел бы видеть сейчас.

Оу. Прямо кинжалом в сердце! — хотелось бы мне сказать, чтобы продемонстрировать свой дар драматизма, если бы реплика Кейна действительно задела меня. На деле же его депрессию я даже нашла забавной. Вечно сдержанный хладнокровный ученый был всего в наномиллиметре от истерики.

Я прошла к нему, присела на край ледяного железного стола, отчего моя девочка тут же запищала, и ответила:

— Представь, что мы не спим вместе, и я все та же злоебучка Тесс с узким мозгом, но широким членом.

Кейн посмотрел на меня раздраженным взглядом.

— Ну хорошо, с широкой вагиной.

Его бровь совсем улетела к линии роста волос.

— Да, глупо прозвучало. Хорошо, с тяжелыми яичниками!

Кейн устало закатил глаза.

— Да не знаю я! Чего ты хочешь от меня? Не уйду я никуда, пока ты не выскажешь все, что накопилось.

— Ты не поймешь, Тесс, — снова тяжело выдохнул Кейн.

— Ты ее ненавидишь?

— Что? Нет!

— Значит, любишь.

— Нет! То есть да… не знаю… Черт! Она убийца нашего ребенка!

— Ты же понимаешь, что в том нет ее вины.

— Понимаю. Но убедить в этом свое подсознание не могу! Потому что перед глазами все время стоит то, что осталось от моего сына: комок зубов и костей! Добавь к этому нашу бесплодность, обвинять меня в эгоизме станет сложнее. Мы стерильны, Тесс! Моего единственного сына убили!

— С чего ты взял, что это был пацан?

— Что?! Это все, что ты услышала?

— А вообще это мог быть гермафродит. Или еврей. Или даже республиканец.

— Ох, Тесс! Не до шуток сейчас!

Кейн нервно встал и зашагал по комнате. Наверняка яйца заиндевели, а он просто слишком горд, чтобы признать, что идея посидеть на стальной табуретке в холодном кабинете — глупая.

— В том-то и суть, это не шутки, Кейн. Ты паришься из-за того, чего не было. Ты понятия не имеешь, что могло случиться с тобой, с Кристиной и с вашим чудо-дитяткой, не будь Вспышки. Мы постоянно жалеем о каких-то несбывшихся событиях в прошлом, но ведь это бессмысленно! Они не произошли! И ты не можешь со стопроцентной уверенностью сказать, что если бы они произошли, то обязательно произошли бы по лучшему сценарию.