— То есть моя мутация может иметь иные корни? — спросил Зелибоба.

— Да, как я уже сказал, источников может быть больше.

— Каков тогда источник твоей мутации? — спросил Кейн у жены.

Она не была его родственником, а значит должна была иметь какое-то другое патологическое состояние, которое помогло вирусу в ее организме созреть в ином направлении.

Было видно, как Кристина побледнела еще больше, если это было возможным. Они редко выходили из своей мрачной обители, и больше остальных походили на вампиров. Но щеки еще могли вспыхивать красками, что отчетливо виднелось на лице Кристины.

— В момент укуса я была на шестой неделе беременности, — слова давались Кристине тяжело. — Ребенок унаследовал мутацию от тебя, Август.

— Ребенок? — выдохнул Кейн.

Мы тут же огляделись. Кроме этих двоих тут вроде никто не жил. А потом Кристина объяснила, почему.

— Эмбрион стал неким фильтратом зараженных клеток. Эмбриональные стволовые клетки плюрипотентны, они способны к дифференцировке во все 220 типов клеток организма. Они обладают неограниченным потенциалом самообновления. Каким-то образом, который я до сих пор не могу объяснить до конца, мой организм буквально впитал в себя эмбриональные стволовые клетки и регенерировал. Я в буквальном смысле впитала в себя все соки нашего ребенка, чтобы выжить, сама того не ведая.

Кристина отвернулась и уставилась в окно.

— Я еще три года носила его капсулированные остатки у себя под сердцем, пока мы не сделали УЗИ, думая, что у меня выросла опухоль. Мы вырезали этот мешок, а когда заглянули внутрь, увидели комок из зубов, маленьких сформировавшихся косточек, и даже волос.

Мы замерли.

— Мне кажется, я сейчас блевану, — даже Фунчоза не остался равнодушным к рассказу.

Но Кристина как будто не слышала и не видела никого вокруг.

— Моя плоть сожрала нашего с тобой ребенка, Кейн.

— Ну точно блевану.

— А потом мы узнали, что бесплодны.

В следующие десть минут никто не произнес ни слова, осознавая масштабы трагедии, через которую прошли люди, пережившие Вспышку. Они видели чудовищные события, еще более чудовищные, чем мы сегодня. Они видели потерю морали, нравственных ориентиров, видели как самый лучший человек превращался в убийцу, и сами становились пожирателями ради того, чтобы выжить. Никто не спрашивал их, нравится ли им это, как они относятся ко всему этому хаосу. Они вынуждены были выживать, не взирая ни на что.

— Есть идеи, что вызвало стерильность? — спросил Антенна, задумчиво потирая подбородок.

Первым кивнул Генри. За ним повторила Кристина.

— Наша бесплодность — плата за увеличенную продолжительность жизни.

С этими словами Генри запустил видеоролик на голографическом экране посреди лаборатории. Красочные лучи тут же наполнили сумрак жизнью.

— Сначала мы предполагали, что увеличенная продолжительность жизни объясняется экономией стволовых клеток из-за прекращения выработки эритроцитов костным мозгом. Эта теория работает на зараженных, но не на нас. В наших телах выработка эритроцитов продолжается.

— Тогда мы стали копать глубже — ушли на уровень ДНК, — продолжила Кристина. — Мы нашли измененный вирусом ген, который отключает эритроцитарный росток[2]. Оказалось, что тот клеточный потенциал, что отдается эритроцитарному ростку, вирус отдал мегакариоцитарному ростку, который отвечает за выработку тромбоцитов[3]. На выработку тромбоцитов нужно меньше стволовых клеток, чем на эритроциты, потому что фактически их выработка зависит от возникновения травм и ранений. Но, изучая образцы тел зараженных, мы пришли к выводу, что в среднем их продолжительность жизни увеличилась в восемь-десять раз. То есть они свободно могут дожить до восьмисот лет. Это слишком большая разница, чтобы вписать сюда теорию об экономии стволовых клеток. Даже при щадящем режиме использования потенциала костного мозга на выработку тромбоцитов по нужде больше четырехсот лет компьютерная модель не дает.

— Тогда в чем секрет? — спросила Ляжка.

Стремление понять природу вируса постепенно стало захватывать всех Падальщиков. Мы больше не были лишь ружьями в руках человечества, мы пытались вырастить собственный мозг.

— В очередной загадке нашего организма, — Генри развел руками. — Никто не может объяснить, почему мы стареем. Есть разные теории, но в основном, они разделились на два лагеря: те, кто защищал эволюционные теории, и те, кто был сторонником теорий о постепенном повреждении клеток. Не могу сказать, что я решил эту загадку, но нашел кое-что интересное. Смотрите.

Мы собрались вокруг голограммы, изображающей цепочку ДНК.

— Это участки ДНК половых хромосом. И вот эти гены отключены, — Генри указал на серые участки спиралей.

— Что значит отключены? Гены же не электронный девайс, чтобы отключиться, — возразил Вольт.

— Как раз наоборот. Это — машина воспроизводства популяции. Гены, отвечающие за размножение, могут деактивироваться.

— Это можно исправить? — спросил Кейн, уже строя гипотезы в мозгу.

— Я пытался снова их активировать. Бесполезно. Вирус немедленно реагирует на нарушение собственного гомеостаза и возвращает все в ту модель, которую спрограммировал. Мы не сможем решить эту задачу до тех пор, пока не введем в формулу зараженного с функционирующей репродуктивной системой. Мы просто не знаем, как это должно выглядеть. Потрясающе не правда ли?

— Мне сложно разделить твой энтузиазм по поводу нашей стерильности, — поспорил Кейн.

— Это восхищение тем, как много необъяснимых явлений существует вокруг нас. Мы очень мало знаем об окружающем мире. Только подумай, насколько детально продуманный механизм для уничтожения вида создала природа.

— Но как потеря фертильности объясняет увеличенную продолжительность жизни? — не понимали мы.

— Теорией одноразовой сомы[4].

Видно было, как Падальщики уже с трудом воспринимали огромное количество новой информации. Мы глубоко вдохнули, обогащая мозги кислородом для подъема на новую информационную гору. А Генри с Кристиной словно испытывали нас на прочность, и каждый раз смотрели на нас оценивающим взглядом, мол «Сколько еще выдержите?».

— Смысл этой теории в том, что организм должен находить компромисс в использовании своих внутренних ресурсов из-за их ограниченности, организм должен делать выбор в сторону лучшего способа их использования, — объясняла Кристина. — Примером служит наблюдение за двумя разными популяциями опоссумов в 90-х годах прошлого года. Одна популяция жила на материковой части и постоянно подвергалась атакам хищников, другая же процветала на острове, где на них никто не охотился. Так вот островные опоссумы рожали меньше детенышей и ровно в половину увеличивали максимальную продолжительность жизни. В то время как континентальная популяция из-за угрозы хищников размножалась быстрее, репродуктивная функция созревала раньше, отчего рождалось большее количество потомства, и в то же время сокращалась продолжительность их жизни.

— Другой пример — кастрация, — подхватил Генри. — В двадцатом веке в штате Канзас в США одной из постоянных практик лечения психических больных, была кастрация. Оказалось, что кастраты, в среднем, жили на четырнадцать лет дольше. Таким образом, размножение вида, действительно, имеет негативный эффект на его долголетие.

— То есть вирус лишил нас этого компромисса, полностью деактивировав способность к репродукции. Фактически он сделал выбор за нас, — вставил Кейн.

— И добавил недостающие года для нашей компьютерной модели, — сказала Кристина.

Она переключила изображения, и теперь мы смотрели на длинную математическую формулу, которая заканчивалась трехзначной цифрой со знаком «примерно».

— Учитывая, что вирус не просто сократил нашу способность к размножению, а вообще отключил ее, мы изрядно экономим отпущенные нам ресурсы. Весь потенциал репродуктивной системы теперь направлен на обновление клеток организма, то есть на отсрочивание старости.