Я сидел и размышлял.

Сегодня тоже была ночь на понедельник, только с небольшой поправкой: снова наступило двадцатое. Это я уже успел выяснить, перебросившись на полустанке парой слов с туристами. Те, правда, косо посмотрели на меня, когда я спросил, какое сегодня число. Я вернулся в этот мир, но я вернулся в прошлое, как мне и было обещано, в тот день (верней, ночь), когда Игнат сорвался со скалы. Через неделю он придёт в себя на берегу другой реки, где-то в лесу между Яйвой и Березниками. Думаю, Андрей справится и вытащит обоих, а Танука всё ему сумеет объяснить. Она поймёт меня, должна понять. В конце концов, она знала об этом.

А вот буду ли в том мире я, зависит уже не от них.

Времени нет.

«Вре-ме-ни-нет», — в такт моим мыслям стучали колёса. — «Вре-ме-ни-нет»…

Я часто, с незавидной регулярностью вижу один и тот же сон, в котором мне сообщают, что я должен завтра сдавать экзамен, о котором слыхом не слыхал до этого момента. Иногда это не экзамен даже, а защита диплома, но чаще это почему-то химия. Не знаю, отчего она, — в жизни у меня с химией проблем не было. Во сне я понимал, что ничего не знаю. Ничегошеньки. И отвертеться было невозможно — я кровь из носу должен был быть там. (Интересно, «был быть» — это «будущее в прошедшем» или «прошедшее в будущем»?) Я знал, что обязательно экзамен завалю, но не пойти не мог: в противном случае мне грозило нечто дикое, такое непереносимо страшное, что при одной мысли об этом меня прошибал холодный пот. Я хорошо запомнил странные слова, в которые однажды облеклась эта угроза: «отчисление из жизни». И это ощущение глубокой, окончательной растерянности, беспомощности и бессилия было таким ужасным, что я всякий раз просыпался. Этот сон преследует меня уже много лет, и всякий раз, когда я успокаиваюсь и думаю, что страх меня оставил, он снова и снова снится мне. Страшнее кошмара я в жизни не видел.

Я всегда куда-то спешил и никуда не поспевал. Быть может, это и пытались мне сказать во сне, а я не понимал? Ведь за неуспеваемость и правда отчисляют… Мелькала у меня такая мысль, но я отмахивался от неё — кто ж верит снам! А сейчас, хотя у меня всю дорогу возникало чувство, будто я делаю что-то не то, я был уверен, что дурацкий сон мне больше не приснится. По крайней мере, я очень на это надеялся.

До Перми оставалось ещё часа четыре. Ребята с рюкзаками, которые сперва ехали молча и дремали, опустив головы друг дружке на плечи, помаленьку стали просыпаться, выпили горячего из термоса и расчехлили гитару. Я против воли напрягся, ожидая потока ублюдочных песенок про чайник над костром под три блатных аккорда, но, к моему удивлению, с их стороны донёсся летящий, уверенный чёс медиатора. Я повернул голову. Гитарой завладел невысокий бородатый парень в дымчатых очках и красной бандане.

Ничего не бойся, лучшего не жди:

Даже если сгинешь, испаришься как вода,

Всё равно останутся июльские дожди,

Мокрые вокзалы, голубые поезда.

Ты уже не скорый и не молодой,

Кто же тебя гонит так по кругу бытия?

Разменять не можешь свой последний золотой —

Всё не отпускает тебя молодость твоя…

Мне вдруг дико захотелось пить, и я вспомнил про банки в кармане плаща — всю дорогу они обрывали мне карманы, всяко мешались и били меня по ногам. Самое время распечатать одну, подумал я. Заодно и сон прогоню… Я вытащил банку и дёрнул кольцо. Банка сделала «пшс-с-ст», я уселся поудобней, закрыл глаза, глотнул и прислушался.

Что тебе Урюпинск, что тебе Париж!

Что тебе Воронеж, Куеда, Караганда!

Сел на электричку — и катись, куда хотишь:

Может быть, догонишь голубые поезда.

Ты обычный смертный, а вокруг война.

Береги минуту, проживай её за две.

Если о тебе не вспомнит радиоволна,

Друг напишет о тебе записочку братве.

Желудок озадаченно притих, оглушённый кодеиновой сладостью. Я сделал ещё пару глотков и почувствовал, как пьянящая бодрость начинает медленно, но верно пробиваться к голове. Песня, если честно, очень соответствовала моему нынешнему состоянию.

— Браток… — вдруг услышал я. — Э, слышь, браток!

Я открыл глаза.

Парень напротив меня проснулся и уже сидел, сонно моргая и придерживая лацканы джинсовки дрожащими руками. Пальцы у него были красные, распухшие, с разбитыми костяшками.

— Слышь, — опять позвал он, — дай глотнуть, а? Трубы горят, мочи нет…

Я пожал плечами:

— На, держи.

Он был белобрысый, голенастый, с синяком под глазом. Светлые волосы торчали во все стороны. Потасканный костюм, армейские берцы, куртка откровенно мала… Взяв банку, парень сделал несколько глотков, поморщился и уставился на этикетку.

— Эт чё за хрень? — спросил он с подозрением.

— Энергетический напиток, — сказал я и на всякий случай разъяснил доступно: — Газировка с кофе.

— А… Ну, так бы сразу и сказал. — Он выглянул в окно. — А чё, Кунгур-то скоро?

— Хватился… Проехали Кунгур.

Тот вытаращил глаза.

— Как проехали? Давно?

— Да уж с час, а может, больше.

— Твою мать… — бессильно выругался он. — И чё мне теперь, обратно пилить? Два часа на прибане торчать! Бля-а… Ну чё за жизнь, нах, в рот по черепу?! Ездят тут, бля, пидорасы грёбаные, поют всякое говно, нет чтоб разбудить… Эх!

Он в два глотка прикончил «Красного быка», смял банку и швырнул её под лавку.

Так, подумал я. Ошибочка вышла. Не бомж. Обыкновенный гопарь. Спортил песню, дурак… А так была в тему!

Песня между тем уже заканчивалась:

Главное, не бойся, ничего не жди:

Даже если сгинешь, не оставив и следа,

За тебя останутся июльские дожди,

Мокрые вокзалы, голубые поезда…

Белобрысый морщился, скрёб себя под мышками и зевал, потом стал рассматривать вагон, соседей и наконец остановил свой взор на мне.

— Клёвый у тебя плащик, брателло, — сказал он. — Где надыбал?

Я секунду или две непонимающе смотрел на него — и вдруг едва не рассмеялся от пришедшей мне в голову мысли. Парень набычился.

— А чё ты зубы-то скалишь? — спросил он. — А?

— Фигня, фигня, — поспешно сказал я. — Не обращай внимания, проехали.

Я встал, стащил плащ, свернул его и протянул соседу.

— Возьми, а то замёрзнешь. Там, кстати, ещё три банки в кармане. Только сразу не пей, а то эта штука такая, коварная, крышу рвёт хуже чифиря.

Белобрысый недоумённо переводил взгляд с меня на плащ и обратно, потом уставился на мой браслет с обрывком цепи, что выскользнул из рукава. Я поймал его взгляд и небрежно затолкал браслет обратно.

— А чё, бля… это… тебе не надо, что ли? — наконец спросил парень.

— Бери, бери. Тебе нужней, я так доеду. Я всё равно его в секонде купил.

— Ну… — поколебался тот, — это… типа спасибо…

— Не за что. — Я посмотрел в окно. — Сейчас остановка будет, Юг. Не жди обратки, сразу дуй на дорогу и лови попутку. До Кунгура подбросят, тут недалеко. Ну, что сидишь? Давай двигай, а то опять опоздаешь.

Электричка замедлила ход. Оглядываясь на меня и на ходу напяливая плащ, парень стал пробираться к выходу. Стоянка здесь совсем короткая; через минуту зашипел воздух, двери закрылись и электричка двинулась дальше.

Вот оно как, подумал я, провожая белобрысого взглядом. Уж не знаю, что случится с этим типом в ближайшие часы, как он окажется в реке, но будем думать, что я в этом не виноват. В конце концов, он сам так хотел.

Спроси у наркомана — он тебе ответит, сколько ангелов умещаются на острие иглы…

Оставалось ещё одно дело. Последнее и, может быть, главное. Часы в мобильнике показывали полчетвёртого. Я сдвинул крышку, вставил сим-карту, включил и набрал пин-код. Телефон пискнул, выдал «ОК» и стал искать сеть. Приём был вполне устойчивым, на четыре палки. Я заблокировал опознавание номера, нацепил очки и стал давить на кнопки, чертыхаясь про себя. Блин, как там было-то? Ах да…

Путаясь в латинице, я набрал: «СОРОКАnРОnАJI», добавил три восклицательных знака и отправил сообщение себе на номер. Вот. Пусть поломает голову.