«Карл Маркс», как актёр, сыгравший роль, исчез со сцены. Коридор был пуст, тёмен и пугающе тих, только где-то за дверью еле слышно бубнил телевизор и играла музыка.
— Где все-то?
— Полевой сезон, — пояснила девушка, пробираясь между вещевых завалов. — Все ж на выезде, работают на реках, в экспедициях, а кто остался, отдыхают перед следующими… — Она свернула налево и поздоровалась: — Привет, мальчики!
«О! Здорово! Привет!» — загалдели ей навстречу радостные голоса. Я свернул следом и оказался в холле, обитом дерматином цвета тёмного бордо.
Здесь пили. На одном конце стола стоял надорванный кейс с двумя дюжинами пива в банках, на другом — литровая бутылка водки дорогой марки (тоже, кстати, початая). Пространство между ними заполняли бутерброды с колбасой и сыром, раскупоренные банки с маринованными огурцами, перцами и консервированной кукурузой, миска с помидорами, глубокая тарелка с молодой картошкой и электрический самовар. Судя по количеству еды и внешнему виду собравшихся, веселье только-только началось. Пирушка была чисто холостяцкой, сложных блюд приятели не признавали, и вообще, похоже, подъедали старые походные припасы. Вопреки моим ожиданиям, рыба в меню не входила ни в каких видах. Из огромного и старого компашника наигрывали «Blackmore’s Night», первый альбом. Тихая музыка удивительно не соответствовала картине.
— Это Жан, — непринуждённо представила меня собравшимся Танука. — Что празднуем, Вадь?
— Гонорар, — ответил сидящий в раздолбанном кресле парень, и я повернулся к нему.
Писателю было лет тридцать, и выглядел он кем угодно, только не инженером человеческих душ. Одетый в серый свитер с растянутым воротом и вытертые джинсы, он оказался среднего роста, с незагорелым, правильным, но совершенно заурядным лицом, вдобавок был склонен к полноте. Рыжеватые волосы сильно вились и не видели расчёски по меньшей мере неделю. Глаза, серые, слегка навыкате, смотрели прямо и оценивающе. Веки красные — наверное, от недосыпа. Представляясь, он привстал и протянул руку:
— Вадим.
— Жан.
— Так и звать? — прищурился он.
— Так и звать.
Секунду подумав, он пожал плечами и сел обратно.
— Ну, ладно… — сказал он и кивнул на стол. — Присаживайтесь.
Странный тип, подумал я, стараясь не смотреть в его сторону. Что-то в нём настораживало: люди с таким взглядом часто обладают вспыльчивым характером, из них с равным успехом получаются или хорошие друзья, или враги на всю жизнь — тут всё зависит от того, как себя поведёшь Впрочем, может, он просто не любит прозвищ.
Кроме собственно писателя в комнате присутствовали ещё трое. Первым был тот самый заросший тип, отзывающийся на Кэпа, вторым — субтильный паренёк с бородкой клинышком и, несмотря на молодость, обширной лысиной Вдвоём они вполне могли служить натурщиками к плакату о марксизме-ленинизме, не хватало только Энгельса. Третьего я заметил не сразу — он сидел к нам спиной и играл в ужасно древнюю леталку на компе. Внешности он был даже не восточной, а скорее северной — длинноволосый, чуть раскосый, сильно загорелый, с простым обаятельным лицом и маленькими усиками. Писатель держал в руке рюмку, «Ленин» пил пиво — маленькими дозами но с большой сосредоточенностью, а тот, который Кэп, делал несколько дел сразу — смотрел ящик, читал книгу и ел по кругу всё, до чего мог дотянуться, не делая различий между огурцами, шоколадом, сыром, пряниками и картошкой с майонезом. Меня всё ещё мутило (а при виде такой картины вообще поплохело), поэтому от спиртного я отказался и попросил чаю. Мне налили. От горячего стало легче.
Танука с писателем затеяли беседу, «Ленин» нацепил очки и вставлял свои реплики (оказалось, его зовут Виталик), Ричи Блэкмора в кассетнике сменил Леонард Коэн, а я всё сидел в странном оцепенении. Не знаю почему, нo мне стало удивительно спокойно. Зашторенные окна не давали распознать, какое на дворе время суток (или даже время года). Совершенно не ощущалось, что мы в центре большого города. Хоть говорят, что первое впечатление обманчиво, на деле оно часто оказывается самым точным — мы действительно будто оказались на подводной лодке. Монотонный гул какого-то механизма за стеной усиливал сходство. «Что там у вас?» — спросил я. «А холодильник», — дружелюбно отозвался парень за компьютером. Звали его Алексей.
Настоящее имя Кэпа осталось для меня загадкой.
Тем временем ко мне подошёл Севрюк.
— Танука сказала, ты хотел узнать что-то насчёт музыки.
Говорил он, как многие на Урале, очень быстро и неразборчиво, почти не двигая нижней челюстью; я невольно напрягся и посмотрел на Тануку. Та утвердилась за столом поближе к самовару, невозмутимо положила в стакан семь или восемь ложек сахару, налила чаю, размешала получившийся напиток в слоистый сироп и принялась его пить, потеряв к нам всякий интерес. Я невольно проследил за её взглядом и всё понял: телевизор настроен на Fashion-TV. Универсальный канал: парни смотрят на девок, девчонки — на платья, и все довольны. Я откашлялся.
— Да, она сказала, ты можешь помочь. Мне нужна информация.
— Какая информация? — спросил он. — Что конкретно? Рок-н-ролл, попса, альтернатива? Наша? Западная? Какого времени?
— Любая, — подумав, сказал я. — Если честно, меня интересует даже не сама музыка, а какие-нибудь странные случаи, связанные с нею. Ну там, гибель, увечья… сумасшествия…
— Сумасшествия?
— Типа того.
Севрюк изменился в лице.
— Зачем тебе?
— Долго рассказывать, — уклончиво ответил я и вынул распечатку. — Вот здесь примерный список, я отметил самое необычное…
Писатель хмыкнул, поднял бровь, не глядя взял бумаги, посмотрел на рюмку, замахнул её, заел сырком и потянулся за бутылкой. Покосился на девушку. Та завладела листком бумаги и карандашом и что-то рисовала, не обращая на нас внимания. Её бейсболка лежала рядом на столе, словно экзотический фрукт. Мы были как два индейца, обсуждающие объявление войны соседнему племени. Мнение девушки не принималось в расчёт.
— Ты не пьёшь? — спросил писатель.
— Сегодня нет.
— М-да. — Он сел на стол и задумчиво посмотрел мне в глаза. Усмехнулся и поскрёб в затылке, совсем как это делаю я. — Задал ты мне задачку… Знаешь, я так сразу не скажу. Просто не вспомню. Вертятся в голове названия, даты, имена, но надо конкретно смотреть. И в кучу всё валить неохота… Ты хоть немного в музыке сечёшь, ориентируешься?
Я невольно заёрзал: второй раз за два дня мне задавали этот вопрос. Даже неприятно становилось: неужели я так похож на лоха?
— Да уж как-нибудь, — проворчал я.
— Тогда вот что. Сделаем так: я принесу тебе пару подшивок, а ты попробуешь сам найти.
— Попробую. А что за подшивки? Журналы?
— Да всякое, — отмахнулся тот, — вырезки, журналы… мура всякая. Ты, если что, у меня спрашивай, я найду. Хочешь, сиди тут, хочешь — в гостевой, там диван. Только в библиотеку не ходи, а то начальство ругается.
— А… сколько сейчас времени?
Он глянул на часы.
— Полшестого. Ты что, торопишься?
— Нет, но…
— Если хочешь, можешь здесь заночевать — мы всё равно до утра просидим. Подожди тут.
Он вышел, чем-то погремел в соседней комнате и вскоре вернулся, неся три толстые папки, одну тонкую и стопку потрёпанных журналов. Грохнул всё это на стол, смахнул пыль и многозначительно посмотрел на меня.
— Вот, архивы, — сказал он и потащил из банки огурец. — Давно бы надо их разобрать, загнать всё в комп, да руки не доходят. Что тебя интересует, чтоб я зря не копался?
Танука посмотрела на меня, я тоже посмотрел на Тануку и прочёл в её глазах решимость идти до конца.
— Гитаристы, — сказала она, откашлялась и повторила: — Нас интересуют гитаристы. Те, с которыми случились разные несчастья.
— Ну, это просто, — невнятно, с огурцом во рту сказал Севрюк и потянул завязки самой толстой папки.
Как выяснилось вскоре, ни фига я в музыке не ориентировался, был полным чайником, дуб дубом, годным лишь на то, чтоб петь про «изгиб гитары жёлтой» в палатке у костра. Аж самому стыдно сделалось. Конечно, каждый должен заниматься своим делом, не всё же… Знакомые имена и названия терялись в лавине других, то и дело глаз цеплялся за фотографию или интересную информацию, которые на поверку оказывались ложным следом или вообще полной ерундой, в другой раз, наоборот, — случайная строка оборачивалась откровением, пробирающим до дрожи. Я начал делать пометки в блокноте. Обилие бумаг раздражало. Бесила невозможность задать поиск по словам, как в компьютере, — в повседневной жизни мы настолько привыкли к мгновенному, что просто «быстрое» нас уже не устраивает.
