– Никита Георгиевич! Я на работу спешу, сегодня показания в двенадцати домах снимаем, потом еще оформлять полдня будем. Пошутили, и хватит. Я просто усы сбрил, да бухать перестал. Чего и тебе, кстати, желаю.

Охранник внимательно посмотрел на паспорт, затем заглянул зачем-то в свой журнал и, ухмыльнувшись, пропустил Михаила. В кабинете, напротив, его внешность никого не смутила. Поздоровавшись со всеми сразу, он снял верхнюю одежду, накинул куртку с логотипом «ООО «Управляющая компания № 1» и уткнулся в монитор компьютера. Первым, кто заинтересовался похорошевшим сотрудником, стал начальник смены.

– Саныч, забирай своих и дуйте на объект. Если что, звони Алексею, он подтянется. – Потягивающий утренний кофе руководитель повернулся в сторону Кудрешова и поставил чашку с напитком на стол. Затем поднялся, подошел к подчиненному и, упершись обеими руками на его стол, с трудом выдавил:

– Что это с тобой, Миша? Это ты вообще?

– Да, Александр, это я. Сбрил усы, перестал пить, с утра бегал, а потом принял контрастный душ. Искренне желаю всем членам нашего дружного коллектива сделать то же самое. Надеюсь, в моих действиях отсутствует состав дисциплинарного проступка?

– Ну, Саныч! Первый раз такое вижу, ты же лет на пятнадцать помолодел. Это все твоя знакомая, что ли? Охренеть!

К этому моменту к процессу подключились все, кто находился в помещении. Больше десятка недоумевающих сослуживцев пялились на Кудрешова и, перебивая друг друга, засыпали того вопросами и скабрезными шутками. Продолжалось это, как показалось самому герою, минут двадцать. Затем в кабинет зашел директор и все быстро занялись своими привычными производственными делами. Сам же директор, не обращая внимания на Михаила, поскольку видел его со спины, обратился к начальнику смены и грозно потребовал не затягивать с подготовкой к субботнику. Тот, конечно же, вышел из помещения вслед за директором и до ухода Кудрешова на объект не вернулся.

Рабочий день, наполненный, помимо производства, массой забавных разговоров, подошел к завершению. Миша вновь вернулся в пустую квартиру, без особой радости полюбовался отражением, в задумчивости постоял минуту перед бутылкой самогона и, поужинав, завалился на кровать. Смотреть телевизор не хотелось, читать тоже. Он просто лежал с закрытыми глазами и думал о том, как здорово было сажать на грудь Тимку и рассказывать ему про все на свете. Сон одолел Кудрешова через час.

– Привет, Миша! Я скучал. – Голос не звучал, а как-бы находился внутри Михаила. Складывалось ощущение, что некто нажимал на кнопку и позволял этому голосу себя обнаруживать. Не было и котенка, однако его белая пушистая шерстка отчетливо чувствовалась ладонью. Мужчина гладил то, чего не было, но понимал, что касается именно Тимки, рука трогала несуществующее животное. Человек знал это, как знал он и то, что спит, что зверек похоронен недалеко от дома, что сон нереален и абсурден.

– И я скучал, мой маленький.

– А ты, Миша, изменился. Это оттого, что тебе предстоит прожить то, что я не прожил. Мое неистраченное время стало твоим. Лет двадцать, а то и больше. Мне с тобой уютно было, сытно, ты любил меня очень – значит, я бы долго жил. Только ты не беспокойся, что станешь старым и немощным. Я и здоровьем своим кошачьим с тобой поделился.

Нет, Михаил не был приверженцем мистических переживаний. Подобно начинающему наркоману, он пытался ощутить что-то доселе неизвестное, догадываясь, что загоняет себя в зависимость. Одновременно с этим, он прекрасно понимал, что сон – не стимулятор, а естественная жизненная потребность, что отказаться от него невозможно. Вариант своего душевного расстройства, могущий стать основанием для обращения к психиатру, мужчина отверг. «К чему что-то выяснять, если мне это доставляет удовольствие, я никому не мешаю, и никто про мои «ночные встречи» ничего не знает?»

Каждое утро, любуясь на свое отражение, он с удовлетворением отмечал что-то новое: взгляд становился яснее, осанка выравнивалась, даже морщинки в уголках глаз перестали быть заметны. За последнюю неделю странным образом снизился вес, в ход пошли джинсы, хранившиеся в комоде десять лет. Продавщица в магазине, который Кудрешов посетил накануне своего краткосрочного отпуска, назвала его «молодым человеком» и как бы невзначай, поправила прическу, улыбнувшись исподлобья. Судя по внешности, ей самой было не больше сорока лет. Да что и говорить, если тридцатилетняя инспектор по кадрам, оформлявшая ему отпуск и потому знавшая реальный возраст работающего пенсионера, кокетливо улыбалась и пыталась даже перейти на «ты». Вернувшийся из деревни сосед, любивший поболтать с Михаилом у подъезда еще пару месяцев назад, совершенно искренне не узнал бывшего собеседника, а, заговорив, поспешил тут же закончить беседу.

Вечера стали напоминать прелюдии к таинству. Легкий ужин, бытовые мелочи, довольно поверхностная гимнастика, иногда короткая прогулка во дворе с посещением в финале могилки домочадца – все это как бы предвосхищало отход ко сну, обещавшему новые путешествия по волшебному миру иллюзорной реальности (ничего более близкого по значению, чем оксюморон, Михаил придумать не смог, а потому представлял свои ночные разговоры с котенком именно так). Гимнастика и прогулки появились в его распорядке одновременно с уходом алкоголя и привнесли в жизнь не только удовольствие и блеск в глазах, но и некое правдоподобное объяснение для окружающих, своей прекрасной физической формы. «Саныч молодец! Вот что с людьми здоровый образ жизни делает» – завистливо замечали соседи и коллеги.

– Миша, это снова я. Здесь хорошо, но я все равно тебя ждал. Ты просто красавчиком стал, молодой такой, бодрый.

– Привет, милый мой. А ты и вправду здоровьем со мной поделился. Я в детстве кино смотрел, «Сказка о потерянном времени называется». Боюсь, что скоро в ребенка превращусь.

– Не говори глупостей, не превратишься – коты же не по пятьдесят лет живут. Если не открытая дверь, ты бы и сейчас пил свой самогон и разваливался на моих глазах, а так… Теперь мой Миша – мужчина в рассвете сил.

Кудрешов машинально осмотрелся по сторонам в поисках зеркала, но встретить отражение не получилось. Опустив взгляд, не обнаружил он и своих ног. Поднял руки, но и их не увидел. Тимка, поняв недоумение хозяина, моргнул синими глазками и тихонько прошептал ему на самое ухо:

– У нас нет зеркал. Здесь невозможно отражаться, потому что отражаться нечему. И все равно мы с тобой друг друга видим, только не глазами. Поэтому я перед тобой белый, без крови и грязи от грузовика, а ты – не храпишь в майке и трусах на кровати, а стоишь и со мной разговариваешь. Понимаешь?

– Нет, Тимочка, не понимаю.

– Ну, это и необязательно. В течение наших с тобой встреч (а общаемся мы уже больше месяца) я передал все, что может передать одна сущность другой. Нарочно не называю себя котенком, а тебя человеком. Ты искренне спас меня, а я тебя. Конечно же, ты тоже исчезнешь через какое-то время и навряд ли застанешь меня, но… Миша, в этот раз мы расстаемся насовсем.

– Тимка!

– Это так и будет, Миша. Давай, не будем терять возможность договорить. Я же хочу, чтобы у тебя все было хорошо, чтобы ты там свой путь до конца прошел, без горя. Так что слушай и запоминай.

Любимое животное исчезло, в пространстве остался лишь голос. Голос по-кошачьему милый и одновременно жестко наполнявший собой каждую клетку организма слушающего. Звук вливался в Михаила и, создавая немыслимую вибрацию, впечатывал в сознание образы слов, затем формировал из них картины словосочетаний и, демонстрируя смысл произнесенного, вытаскивал их из сознания и исчезал. За звуком следовала вспышка, потом темнота. Продолжалось это, как ощущалось, мужчиной, минут тридцать.

– Ну вот, Миша, мне пора. Тебе предстоит покончить с одиночеством и жениться. Пусть в тебя влюбится добрая и умная домохозяйка, лет сорока. Она будет встречать тебя по вечерам в коридоре нашей с тобой квартиры, а выходные дни вы будете проводить вместе с самого утра. Конечно же, разницу в возрасте никто из вас никогда не почувствует, ведь эту разницу отдал тебе я, а меня нет.