Он шевельнулся. Зябко передернул плечами.

От уязвимой нежности одичалых цветов у Гриши защипало в носу. Он искал жизнь в потусторонних ощущениях от приема дозы, когда рядом увядала за забором палисадника такая чахлая, невинная красота.

Гриша непроизвольно шмыгнул носом. Потом еще и еще раз. В глазах появилась влага.

– Отпустило? – поинтересовался Санек.

– Да.

– Тогда пошли.

Это был типовой дом и типовой такой подъезд: в меру кошачий, с умеренным количеством рекламок, воткнутых в раззявленные почтовые ящики, и плотностью настенных посланий. Створки лифта гулко клацнули и со второй попытки сомкнулись, Санек ткнул в оплавленную черную кнопку. Кабина с грохотом поползла наверх.

– Как ты меня нашел?

– Получил эсэмэску и сразу понял, где тебя искать. В электричке-то особо не заваришься? – Санек вопросительно глянул на Гришу из-под густых бровей, как бы ожидая подтверждения.

– Да я уже завязал, честно.

– Я видел.

Лифт остановился на восьмом этаже. Дверь одной из квартир отставала от стены. Не оборачиваясь, Санек направился туда, в темноте прихожей скинул кроссовки и скрылся в комнате. Не услышав указаний, Гриша повернул следом.

Стена над разложенным диваном, почти вся уклеенная глянцевыми плакатами музыкальных групп, отражала свет из окна и потому выглядела масляной. Разворошенная постель пахла несвежим бельем. Напротив висел огромный ковер с приколотой в углу бумажной иконкой – мать повесила.

Забыв о приятеле, Санек упал на компьютерный стул и жадно уставился в монитор. Рыжий дрыщ в зеленой футболке с надписью «Amatory». На экране покачивалась статическая картинка игры. Санек напряженно клацнул по компьютерной мыши, из колонок по краям стола послышались очереди выстрелов, хрустящие механические голоса по рации и вопли подыхающих чудовищ.

Лицо Санька то искривлялось в нервной усмешке, то в болезненном волнении замирало, и палец начинал бить по кнопке почти нон-стопом.

Не спрашивая, Гриша плюхнулся на диван. Попрыгал на скрипучих пружинах, проверяя, как они проминаются. Затхлость в комнате имела почти визуальную ощутимость, но в общем-то здесь было неплохо.

– Слушай, я у тебя перекантуюсь неделю?

– Можешь в комнате отца. Он опять в больнице, раньше, чем через десять дней не вернется, так что там свободно.

– А мать? – спросил Гриша.

– А мать будет не в восторге, – озадаченно почесал лоб Санек. – Она… ну, после того случая, как тебя за шкирку выперла, меня пасет теперь. Психанула, на дачу сплавила в то же утро, мобилу отобрала, все контакты удалила. «Чтоб я больше этих твоих…» Ну, ты понял. А потом мы в Москву свалили – отцу спину снова чинить. Квартира бабкина, а бабку тетка в деревню забрала, мы теперь здесь живем. Может, пока бати дома нет, я ее уговорю, но не обещаю…

– Я ж теперь на чистоте, ну! – Гриша демонстративно развел руками. – Надоело там гнить, я новой жизни захотел. Клянусь!

«Раньше ты тоже клялся. Сколько раз?..»

«Тогда все не зашло настолько далеко и не было страшно…»

Внутри заскребло от предчувствия близкой беды. Словно наждаком провезли.

Санек хмыкнул и сразу перевел тему на другое.

– Слушай, ты хавать вообще хочешь? Мамка с утра пельмени оставила, – он, наверное, обрадовался удачно придуманному ходу.

В желудке протяжно заурчало. Гриша вспомнил, что за последние сутки ничего не ел. Но спросил про другое, не менее насущное.

– Слушай, я пойду отолью?

Санек рассеянно махнул рукой.

– Справа, перед кухней.

Он не стал включать лампу. Измученные глаза болезненно реагировали на яркий свет. В темноте Гриша нащупал и поднял крышку. Когда тугая струя упруго ударила в унитаз, он почувствовал, как вместе с жидкостью уходит из тела застоявшаяся колючая боль, покидает мышцы, руки, ноги. А вместе с ней исчезают оставшиеся силы, уверенность, надежда.

Только в затылке по-прежнему пульсировал темный шарик, но это были ощущения иного рода, не физического.

Чувствуя себя ссохшимся трупом кузнечика – ломким и пустым, Гриша вышел на кухню. Санек уже по-братски поделил завтрак, выволок на стол пакет молока, банку растворимого кофе и хлеб. Табуреток было три – по числу членов семьи: мать, отец, Санек. Будь все дома, для Гриши бы не нашлось места. Снова не нашлось.

Подвернув под себя ногу, он сел у подоконника.

Солнечный свет золотистым ломтем падал на пол, обрезанный жестким квадратом рамы, чертил на кухонных шкафчиках длинные косые полосы. Солнцу было тесно в маленькой кухне, хотелось вырваться, переполнить ее, раздвинуть стены и ринуться прочь.

Гриша поморщился.

На зубах ощущался гладкий кофейный налет.

Что он делает здесь? Почему приехал в такую даль, из другого города? Не проще ли было завершить все там? Раз и навсегда…

«Ты спасаешься».

Санек оторвался от пельменей, спросил с преувеличенной бодростью. Долгая тишина его напрягала. Ее нужно было заполнять либо воплями виртуальных чудовищ, либо болтовней.

– Расскажи, как там наши? Как Ромыч? Молчишь, нахохлился, блин, как сыч. И нахрена, спрашивается, приехал.

Гриша поднял голову, бессмысленно взглянул на Санька. Словно очнулся от какого-то оцепенения.

– Ром… – язык шевелился вяло, не желал подчиняться. Нерастворенный кофейный порошок на дне чашки скрипел во рту. – Ром умер…

Первое время мне казалось, что после знакомства с Ромкой жизнь резко изменилась к лучшему. Стали доступны многие реальности мира, о которых другие даже не подозревали. Время бежало цветным калейдоскопом, причудливо меняя форму, замедляясь и растягиваясь тугой жвачкой. Все подчинялось крошечному прозрачному пакетику, спрятанному в укромном углу, и единственная задача стояла достать его. Но и с этим проблем не было. Ромка делал все за меня. Не удивительно, что он превратился в центр моей Вселенной, личное солнце, без которого нельзя обойтись. Я мнил себя хозяином жизни, хотя на самом деле с каждым днем только больше погружался в зловонную лужу, из которой уже не мог выбраться.

Я пришел к Ромке днем, как всегда, когда мать его уходила из дома на подработку или к очередному ухажеру. Дверь в квартиру Ромка не запирал, я толкнул ее, сунулся в комнату. Мой друг с кем-то разговаривал по телефону, лежа на кровати.

– Нет, он еще не готов. Я приведу его чуть позже.

Громкость в трубке была задрана на максимум, из коридора я отчетливо слышал приторный голос с сильным нерусским акцентом:

«Слущай, дарагой, я к тебе по-хорошему отношусь, почти как к брату. Все позволяю. Хочешь угощать? Угощай. Просищь в долг – бери, не жалко, ты мальчик послушный. Но со своим другом ты меня прямо расстраиваишь. Не привидешь на неделе – вообще больше ничего у меня не проси!.. Все, подумай, дарагой!..»

Ромка отнял от уха мобилу и озадаченно посмотрел на меня. Кажется, он только заметил, что больше в комнате не один. Я сразу перешел к делу.

– Здорова! Вставимся? Ты как?

Это были, в общем-то, риторические вопросы, вопросительная форма предложения. Мне казалось, так правильно. Ведь Ромка пока ни разу не попросил денег за порошок, который давал мне, только угощал.

Тогда я ничего не знал про «прикорм» и «воспитание», поэтому думал, дело в особенном отношении ко мне, и польщенно млел.

– Прости, братишка, сегодня ничего нет.

Ромка не поднялся – по-прежнему валялся, нервно покручивая на запястьях резиновые браслеты. Он всегда носил их целую кучу и дергал, когда волновался или был на взводе. Глаза полуприкрыты, длинные ресницы едва заметно подрагивают, золотясь в падавшем из-за штор свете. Наверное, даже сидящим на системе его можно было назвать красивым. Но сейчас мне хотелось убить его за эту безмятежную красоту.