— Я пойду с тобой, — сказала я, как казалось, достаточно твёрдо, но Аманда отстранила мою руку.

— Со мной полный порядок. Сиди здесь.

Я и сидела, опустив руки на колени, словно послушная ученица. После возвращения из Салинаса я чувствовала себя не в своей тарелке. Аманда тихо злилась, завернувшись в подушку, словно в защитный кокон. Даже когда мы гуляли с Лесси и слушали аудио-книги через один наушник, она была далека, будто касалась меня не плечом, а рыцарскими доспехами — таким холодом окатывала меня её близость. И сейчас если бы она просто опустила голову мне на плечо, я уверена, ей стало бы легче. Ещё я злилась на себя, что не проверила свободные даты курсов по подготовке к родам, и теперь мы вынуждены пережидать сезон праздников, а потом кто знает, будет ли Аманде безопасно проделывать все те упражнения, которым нас будут учить. Хотя, признаться, я понятия не имела, что будет на курсах. Просто даже аква-йога стала даваться Аманде с трудом, хоть она и утверждала, что чувствует себя намного лучше, чем месяц назад, но меня-то не обманешь.

Пока эти мысли в сотый раз прокручивались в моей пустой голове, Аманда вернулась с заклеенной рукой. Стул рядом с моим оставался свободным, и прежде чем я успела подняться ей на встречу, она плюхнулась на него со словами:

— Голова кружится. Давай посидим чуть-чуть.

Взглянув в бледное понурое лицо Аманды, я пошла на риск: моя рука скользнула у неё за спиной и легла на плечо. Аманда будто ждала этого и сама опустила голову мне на плечо и прижалась к моему бедру. Я мерными движениями наглаживала ей руку, пока не заметила, что именно из неё брали кровь.

— Ой, прости, я не хотела сделать тебе больно.

Аманда не позволила мне отдёрнуть руку и сама вложила в мою ладонь пальцы правой руки. Они проскользнули между моими, чтобы крепче сжать.

— Почему ты постоянно извиняешься, когда касаешься меня? Почему ты всегда уверена, что твои ласки мне неприятны?

Её лилейный голос мне совершенно не понравился, и я высвободила свои пальцы со словами:

— Это не ласки. Я думала, что так тебе станет легче.

— А мне и легче…

Не дав ей договорить, я встала и пошла к выходу, но задержалась на крыльце, держа дверь открытой. Аманде надо было самостоятельно пройти каких-то десять шагов, но в её состоянии они растянулись на десять миль. Она не могла найти в стене опору, потому что по всему периметру стояли стулья и сидели люди. Моё сердце предательски сжалось, но чёртова гордость не позволила вернуться и предложить руку. Аманда смотрела мне в лицо или же просто на дверь. Мы стали для неё конечным пунктом. Чтобы рука с карандашом не дрогнула и линия вышла прямой, необходимо сфокусироваться на предполагаемом окончании линии, а не её начале. Один шаг, два, три — мне даже показалось, что я считаю вслух, и вот Аманда коснулась рукой двери, а потом и моего плеча. Тогда я позабыла обиду и обхватила её за талию.

— Может, хватит дуться? — проворчала Аманда, опуская здоровую руку мне на талию.

— Это ты злишься на меня, непонятно за что. Вчера даже отсела от меня на истории.

— Я отсела не от тебя, а от Сельмы, которая непонятно чем надушилась.

— А почему мне не сказала?

— А тебя это волнует? Ты, кажется, несказанно рада тому, что не надо в школе притворяться, что мы…

Аманда осеклась, и, кажется, немного краски вернулось к её лицу.

— И из-за этого ты злишься? — спросила я упавшим голосом, не желая получать никакого ответа.

— Я злюсь, потому что для тебя это глупая игра, а для меня… — Аманда уже пылала. — В общем, я нормально отношусь к таким отношениям, и если бы между нами подобное случилось, мне не было бы стыдно, а вот ты считаешь это чем-то постыдным. И перед отцом тебе просто захотелось показаться правильной, потому что человек, которым ты прикрывала своё отрицание однополой любви, вдруг признал её право на существование. Ведь так? Ты хотела, чтобы он сказал, что те мальчики — это нормально, но вот ты — другое дело, потому ни-ни. Ты желала восстановить свою защитную стену, но твой отец оказался умнее тебя!

— В чём это умнее? — отпрыгнула я от Аманды, будто от раскалённого кофейника.

— В том, что каждый имеет право на счастье, и у всех счастье разное, и если мне… И если мне сейчас жутко хочется есть, то какого черта ты ругаешься со мной?

А что, я должна была с улыбкой проглотить все гадости, которые она успела выпалить, ласково обнимая меня за талию? Замечательно! Неужели я всё обязана списывать на её беременные гормоны и прощать?

Я открыла машину и достала из пакета яблоко.

— А ты будешь? Ты ведь тоже ничего не ела.

Я покачала головой, но Аманда вытащила у меня из рук ключи, надрезала ими яблоко и сумела разломить пополам. Мы уселись в машину и, не пристёгиваясь, стали молча грызть яблоко. Сейчас молчание не давило, потому что мы жевали, но что я должна сказать, когда в руке останется огрызок?

— Давай купим по капуччино? — нарушила тишину Аманда, мечтательно откинувшись между кресел.

Её голова оказалась рядом с моей, и я кожей почувствовала горячий взгляд скошенных глаз.

— Хорошо, и по кексу, — добавила я, засовывая ключи в зажигания и глядя прямо перед собой на ствол дерева, под которым стояла машина. — Ещё надо заехать на почту отправить отцу твою картину и мои проданные шарфики. Слушай, а ты уверена, что твоей матери понравится тот, что ты выбрала? Может мне свалять ещё какой-нибудь?

— Забей. Какое тебе дело до моей матери…

Она сказала это как-то очень грубо, и я чуть не выкрикнула: «А тогда какого чёрта ты подлизываешься к моему отцу?!» Но в последний момент я всё-таки сдержалась. И без того наши отношения стали очень сложными за пять месяцев её беременности.

Глава двадцать вторая "Ноющая боль"

Я смотрела на Аманду и не видела её. Более того — даже не слышала: ни её, ни медсестру, но догадалась, что меня просят встать. Только оторвать голову от кушетки не получалось — тело налилось свинцом и вдавилось в матрас. А спустя мгновение я поняла, что уже сижу, и не просто сижу, а в кресле-каталке. Я отчужденно моргала, понимая, что после укола в вену ничего не помню. Я, кажется, собиралась смотреть телевизионные новости. Интересно, я их посмотрела или нет? Врач сказал, что укол успокоительный, чтобы я не дёрнулась в операционной, когда будут давать газ, но похоже для глубокого сна мне хватило успокоительного. Неужели общий наркоз так плющит память? Впрочем, я и сейчас дружила с реальностью очень и очень странно.

Каким-то образом мы оказались в лифте, а потом я открыла глаза, когда медсестра подала мне руку, чтобы пересадить из кресла в машину, где я снова провалилась куда-то и дёрнулась лишь на щелчок ремня. Аманда нависала надо мной, расправляя перекрученный ремень, и я вдруг подумала, что с неё почти полностью сошёл загар. Не могла же кожа всегда быть такой бледной, я бы заметила. Неужели? И рука жутко холодная, отчего бы это?

— Кейти, ты в порядке?

Рука продолжала лежать на моём лбу, и потому лицо с блестящими голубыми глазами было прямо передо мной, и я пыталась понять, как Аманда умудрилась так выгнуться, чтобы дотянуться до меня, и прошло по крайней мере секунд десять, прежде чем я осознала, что сижу в пол-оборота и глажу головой пластик окна. Я кивнула, или хотела кивнуть — только рука с моего лба исчезла, и я услышала, как завелась машина. Я пыталась следить за мелькающими домиками и деревьями, но картинка была слишком расплывчатой, от неё болели глаза, и веки упрямо закрывались.

— Я закажу для тебя пенициллин и обезболивающее, и заодно куплю колы.

Не знаю, сказала ли это Аманда, или мне послышалось, но когда я повернула голову, водительское сиденье было пустым, и в окне её фигуры я тоже не обнаружила. Впрочем, мне было безразлично. Тело настолько отяжелело, что я не могла даже оторвать руку от коленки. Я попыталась пошевелить пальцами, один за другим приподнимая их с джинсов. Никогда не думала, что это может быть так тяжело…