***

Перед божницей теплится огонёк лампадки, освещая тёмные лики Спасителя, Божьей Матери и святых. Маленький Лёшка стоит на коленях и молится горячо и страстно, как не молился ещё ни разу за свою недолгую жизнь.

– Отче наш, Иже еси на небесех… да святится имя Твое… – шепчет он слова молитвы, истово крестится и бьёт поклоны. – Миленький Боженька, спаси мою маму. Всё-всё для тебя сделаю, только спаси маму Веру…

Слёзы текут по Лёшкиному личику и капают с подбородка на полосатую дорожку, огонёк лампадки расплывается радужным пятном.

– Миленький Боженька…

Это ничего, что он молится своими словами, мамка говорит, что Бог поймёт, он всё понимает, он есть любовь.

Свет лампадки становится всё ярче и ярче, светятся лики святых и Спасителя, а Божья Мать глядит как будто ласково. Луч света медленно движется сам по себе, становится всё шире, это уже не тонкий луч, а целый столб света с пляшущими внутри золотыми пылинками. Свет накрывает Лёшку, согревает теплом его тельце, озябшее от долгого сидения на полу, нежно гладит стриженую голову. Он подносит ладони к лицу и с изумлением видит, как по ним пробегают искорки, светящиеся, точно крошечные светлячки.

– Спасибо, миленький Боженька…

Мелко дрожат руки, сила рвётся из них, заставляет подняться с колен и на слабых ногах подойти к матери. Её глаза закрыты, слышно тяжёлое, хриплое, прерывистое дыхание. Лёшкины ладони прилипают к мамкиному телу магнитами, сила идёт из них потоком, перетекает в неё… Уставший так же, как тогда в лесу, он лезет на тёплую печь и мгновенно проваливается в сон.

***

Мать пробудилась ещё затемно, когда в чёрных квадратиках окон ещё не забрезжил рассвет. Она пошевелилась и повела глазами, с удивлением и радостью чувствуя лёгкость во всём теле. Потрогала рукой лоб – жара не было.

– Ай да доктор, помогли его порошки!

Она встала, потихоньку оделась и вышла в кухню, где на печи спали Лёша и Яшка, но, к несчастью, задела ухват. Тот с громким стуком упал на пол.

– Что такое? – подскочил на лежанке Яшка. – Мамка, ты зачем встала? Не ходи, я тебе ведро поставил.

Из-за его плеча высунулась Лёшина голова:

– Мам, а ты уже здоровёшенька?

– Отудобела, слава тебе… Думаю, чего лежать, корову доить надо-тка.

– Мы подоим, ты ложись. Доктор не велел вставать. – Яшка почти насильно уложил мать обратно в постель. – Лёшка, вставай, лежебока, у Вишенки в загородке чистить надо.

– Ещё не рассвело даже, – зевнул Лёша, – эвон какая темень.

Спорить с Яшкой нельзя, можно и братскую затрещину получить, поэтому он сполз с печки, натянул штаны с рубахой, погремел длинным носиком рукомойника. Вытираясь вышитым рушником, он внимательно рассмотрел свои ладони. Они были обычными. А вчера-то как бегали по ним искорки, будто в догонялки играли. Получится ещё или нет?

Лёша таращился на ладони и увидел, как снова побежали по пальцам сверкающие точки, руки потянулись друг другу, будто намагниченные. Мальчуган просиял, прибежал к матери в комнату:

– Мам! Никуда не уходи, я тебя лечить буду, я теперь умею!

– Царица Небесная! Что это, Лёшенька? – ахнула и перекрестилась мать.

– Бог дал.

В воскресенье Лёшка запросился в усадьбу, управившись с уроками.

– Иди… только не болтай там, что не следует, – многозначительно сказала мать. Она совсем поправилась и сейчас месила ржаное тесто на присыпанном мукой столе.

– Знаю, не буду.

Ха, «не болтай»! Да разве можно сдержаться и не рассказать про этакое чудо закадычному дружку Лёньке? Это же Лёнька!

Птицей долетел Лёша до усадьбы. Напустив на себя таинственный вид, стукнул в окно, вызывая приятеля на крыльцо. Они перебежали широкий господский двор и свернули за угол амбара.

– Холодно, чёрт! – Лёнька дрожал в плохонькой кургузой курточке. – Может, лучше в комнате посидим или в кухне? Там тепло…

– Нет, там народу много. Смотри!

Лёша сдёрнул варежки сунул руки дружку под самый нос. Тот отшатнулся:

– Да… сейчас ущипнёшь… или дашь понюхать какую-нибудь дрянь…

– Балда! Смотри… видишь?

У Лёньки глаза стали по полтиннику, он несмело притронулся пальцем к сияющей ладони.

– Ух ты! Это чего такое?

– Бог дал, – серьёзно ответил Лёша.

– А зачем?

– Чтобы мамку вылечить. Я долго просил – и он дал.

– Ого! А меня вылечить сможешь? Чирей на заднюхе вылез, – поморщился Лёнька, – смерть как болит. Пойдём в библиотеку, там, кажись, никого нет.

Генеральская библиотека занимала большую комнату в два окна, с тёмно-синими бархатными шторами, перехваченными шнурами с кисточками, оставшимися от прежних хозяев; вдоль стен стояли сколоченные коммунарами деревянные стеллажи, сплошь заставленные книгами.

– Вот это да-а… – восхищённо прошептал Лёшка. Он ещё никогда не видел такого богатства. – За всю жизнь не перечитать.

– Эва, я уже по сто раз всё перечитал! – прихвастнул Лёнька.

– Брешешь.

– И не брешу.

– И вот эту тоже? – Лёша ткнул пальцем в толстую книгу в чёрном кожаном переплёте.

– Ну да.

– Вот и брешешь, там не по-русски написано.

– Ну ладно, ладно, – Лёнька вытер мокрый нос рукавом. – Лечи давай. Портки тоже снимать?

– Не надо.

– А это, чай, больно? – опасливо спросил он.

– Не знаю, сейчас видно будет. Сюда ложись, – указал Лёша на деревянную скамью.

Лёнька снял великоватые штаны, оставшись в одних подштанниках, и послушно растянулся на лавке.

– Ого… огромный какой чирей. – Лёша приложил тёплые покалывающие ладони к грязноватым порткам.

– Да не, это мамка жёваный хлеб примотала, говорит, завсегда помогает…

– Больно?

– Да не… как будто мураши бегают и щекочут, – ответил Лёнька. – Ты лечи, лечи…

Вдруг он ойкнул, сполз со скамьи и поковылял к выходу, поддерживая портки.

– Лёнь, ты куда?

– Сейчас… кажись, прорвался.

Через несколько минут он вернулся с радостным лицом:

– Всё… И болеть сразу перестало… А то ведь страсть как мучился. Слушай, мой брат Колька брюхом другой день мается, ажно похудел. Поможешь?

– Зови.

Мелкий пришёл, постанывая и держась за живот, глянул на Лёшины ладони:

– Намазал чем, что ли?

– Ничем не мазал, – обиделся Лёшка.

Колька, кряхтя, лёг на лавку:

– А долго ли? До ветру охота.

– Потерпи чуток. – Лёша приложил ладони к Колькиному животу и спросил: – Что чуешь?

– Щекотно… щиплет немного.

Бегают по Лёшкиным рукам искорки, отбрасывая голубоватое сияние, покалывают крохотными иголочками… Вскоре Колька с удивлением заявил, что ему стало легче, кишки уже не так болят, а завтра точно будет совсем здоровёшенек.

– Надо Маньку позвать – она ногу порезала, всё гниёт, не заживает… И Ваську тоже…

***

Перед дверями библиотеки толпились ребята, подглядывали в щёлку, шушукались, пихали друг друга локтями.

– Куда лезешь, Лёша велел по одному заходить! – пищал возмущённый голосок.

– А ты зачем пришёл, ежели ничего не болит?

– Так… посмотреть хотца.

– Чего смотреть, чай, не в цирке.

Они не заметили, как торопливо шёл по коридору председатель с гроссбухом в руках, приостановился, окинул ребят быстрым взглядом.

– Что за собрание?.. А ну, посторонитесь…

Игнат открыл дверь в библиотеку и увидел Лёшку, приложившего руки к перевязанной ноге худенькой девочки с косичками. Лёнька на правах лучшего друга пристроился рядом на корточках, во все глаза глядя на отсветы от ладоней и высунув в восхищении кончик языка.

– Это что такое? – загремел председатель.

– Да вот… Лёшка лечить может… Бог ему дал…

– Какой ещё бог? Учишь вас, учишь: никакого бога нет. «…Религия – это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа». Кто сказал?

– Карл Маркс… – нестройно ответили ему.

– Правильно! – с удовольствием кивнул Игнат Захарович. – Идите обедать, повариха два раза приглашать не будет.