Под вечер прибежала взволнованная Анисья в наброшенном на плечи мужнином тулупчике и сбившемся платке. Мать мыла посуду после ужина в большой лохани, глянула на белое Анисьино лицо и застыла у печки, только с рук грязная вода капала.

– Идут! Эти… из продотряда!

– Матерь Божья! Полинка, поди с Лёшей поиграй в комнате, – поспешила она спровадить младших подальше от греха.

– А можно твои бусы взять? – оглянулась в дверях Полина.

– Бери, бери, – поспешно разрешила мать. – Ну, что там слышно?

– В Окунёвке они пока… – Анисья тяжело опустилась на лавку и перевела дух. – Сегодня, поди, уже не придут, а завтра с утра пожалуют. Много солдат, все с оружием… Ты хлеб спрятала?

– Н-нет… – растерялась мать.

– Так что же ты? – досадливо поморщилась Анисья, даже кулачком по столу пристукнула. – Ждёшь, когда последнее отберут? Весной что сеять будешь?

Мать стала белой как полотно:

– В прошлом годе у нас не брали…

– И у нас не забрали, а сейчас, сказывают, у всех берут, – махнула рукой соседка.

– Да ведь не всё же отбирают…

Отбирали-то не всё, оставляли сколько-то на посев, сколько-то на прокорм семье, но…

Крестьяне перестали сажать больше, чем требовалось – толку спину гнуть, если всё одно забирают? – и тогда продотряды, с которых трясли план, изымали совсем не лишнее. За пуд ржаной муки платили семьдесят семь рублей, за пуд пшеничной – восемьдесят шесть, но разве это деньги? Курям на смех… На рынке зерно и мука стоили куда дороже. Кончится свой хлебушек – новый не укупишь. Поэтому припрятывали, чтобы было чем накормить детей и самим не протянуть ноги.

Если находили спрятанное, то забирали уже безо всяких денег. И не только зерно, но и картошку, яйца, мясо, птицу, но главное – хлеб. Прежде чем посылать продотряды, с населением проводилась разъяснительная работа. Мужики и бабы слушали, мрачнея лицами, а дома давали волю чувствам:

– Ишь чего! Мягко стелют, да жёстко спать!

Агитаторы зачитывали газетную статью, где был нарисован пузатый мужик в жилетке и лаковых сапогах, сидящий на мешках с мукой, чем-то похожий на Ульяна Петровича. Волосатыми толстыми руками он загораживал своё добро. До чего противен был этот похожий на паука мужик, даже надпись у него над картузом подтверждала: «Хлебный паук». У такого-то не убудет: эвон сколько мешков! У отца с мамкой столько сроду не водилось. В будние дни, поди, белые булки с изюмом трескает.

Агитаторы уехали, оставив после себя расклеенные по стенам сельсовета плакаты. Яшка с Ванькой подошли поглазеть на них.

– «… Отдашь ли ты во власть голода рабочих, кующих оружие? Оставишь ли ты без куска хлеба детей и женщин?.. Никакой милости утайщикам хлеба!..», – шёпотом читал Ваня.

– «Выполнил ли ты, брат крестьянин, развёрстку? Спеши! Не медли!» – продолжил Яшка.

И баба на плакате, прижимающая к груди младенца в пелёнках, и рабочий в фартуке, и солдат, указывающий прямо на тебя пальцем, смотрели, казалось, с укором. Хлеба! Хлеба! Всем нужен хлеб…

– Да куда же мне прятать? – запричитала мать.

– Я знаю, – подал голос Яшка. На правах старшего сына, мамкиного помощника и главного мужика в доме, он никуда не ушёл и слышал весь разговор.

– Ну вот и ладно, – подхватилась Анисья. – Надо ещё Белкиным и Тараскиным сказать, побегу…

– Что ты придумал? – спросила мать, после того как закрылась за соседкой дверь.

– Около нужника закопать, туда, чай, не сунутся.

– Нет, сынок. Земля мёрзлая – не удолбишь, да и видно же будет, что копали. В лесу спрятать разве?.. Не ровен час, наткнётся кто-нибудь и заберёт.

Яшка подумал, почесал затылок и пошёл одеваться. В сарае нашёл лом да лопату, расчистил снег у нужника и, надев рукавицы, стал долбить ломом мёрзлую землю. Дело шло медленно. Яшка возился до темноты, а углубил яму всего-то на аршин. Что тут спрячешь, один мешочишко разве… Он притащил из амбара тощий мешок ржи, прикопал землёй и закидал снегом. Эх, видно… Одна надежда, что не сунутся за нужник солдаты, или снег пойдёт.

Яшка вернулся в дом, где мамка в сундуки и шкафы запихивала завязанные верёвками мешки.

– Ты что, здесь в первую очередь искать будут!

– А куда же? – растерялась мать. – Что же за жизнь такая… Бьёшься-бьёшься, чтобы вас прокормить, самой ноги не протянуть, а толку нет.

Лёшка корпел за кухонным столом над уроками, подперев щёку ладонью, и вдруг сказал:

– Мама Соня велела несколько мешков ржи в угол амбара сложить, а в ларях муку не трогать, пусть там и остаётся. Они не заметят.

У Яшки от изумления глаза на лоб поползли.

– Вот балда! С тобой в прятки хорошо играть – даже искать не надо, сам на блюдечке подносишь.

– Вона! А помнишь, как ты меня летом целый час искал и найти не мог, а я в двух шагах стоял?

– И что?

– И то. Я тебе мысленно глаза завязал – ты меня и не видел! – торжествующе ответил Лёша.

– Так ты мухлевал? – ощетинился Яшка. – Никогдашеньки больше с тобой играть не буду.

– Тихо, детки, – мать не смогла сдержать улыбку, – сделаем так, как Лёшенька говорит…

***

Продотряд из тридцати человек прибыл рано утром, когда мать жарила лепёшки с припёком на чугунной сковородке. Возле дома остановилась каурая лошадь с санями, послышались чужие голоса и громкий стук в ворота:

– Хозяева, открывай!

Выгнулась дугой и зашипела испуганная Зайка. У Яшки чай затвердел в горле, он поперхнулся и раскашлялся. Мамка метнула быстрый взгляд на Лёшу, набросила тулуп и пошла открывать. В окно они видели, как во двор зашли двое молодых солдат в полушубках и с ружьями за плечами. Козырнули, поздоровались.

– Где хлеб храните?

Мать охнула и слегка побледнела:

– В амбаре…

– Пройдёмте, хозяюшка.

– Трое деток… мужа убили… – лепетала мамка.

Лёшка сорвался из-за стола, натянул валенки и тулупчик и выскочил за порог. Яшка опомнился и метнулся за ним.

Солдаты деловито вошли в небольшой темноватый амбар, освещавшийся маленьким окошком под самым потолком, и откинули крышки ларей. Оттуда пахнуло пустотой, холодом и мучной пылью. Внутри ларя со слабым попискиванием бегал от одного угла к другому серый мышонок.

– Пусто, – сказал солдат.

– Нам к такому не привыкать, – хлопнул крышкой другой. – Где зерно и мука?

Испуганная мать указала рукой в угол амбара, где стояли мешки с зерном.

– Это что, всё? Не богато.

Солдаты штыками протыкали земляной пол, пытаясь нащупать спрятанный хлеб, искали во дворе, в сараях, в подполе… Забрали два мешка зерна, лукошко яиц, приготовленное мамкой для продажи, и полмешка картошки из погреба.

– Держите. Не за так берём, государство платит, – сказал солдат и подал мамке выписанную квитанцию. – А где у вас уборная?

У Яшки кровь отлила от лица. Сейчас солдатик пройдёт в отхожее место, увидит следы вчерашних раскопок и догадается, что это неспроста. Вот тогда они будут искать гораздо внимательнее.

– Я покажу! Идёмте, дяденька, – потянул за рукав Лёшка, – вот по этой дорожке идите…

Солдат пошёл по расчищенной тропинке и скрылся за дверью деревянного туалета, не оглядываясь по сторонам, – действительно, захотел по нужде.

Когда они уехали к следующему двору, загрузив в сани мешки с зерном и картошкой, Яшка сплюнул и с досадой сказал:

– Замёрзнет у них картоха в такой-то мороз, даже сеном не накрыли.

– В школу опоздали, – вздохнул Лёша.

– Ничего, поднажмём – ко второму уроку успеем.

Со дворов доносился бабий вой, наверно, солдаты нашли спрятанный хлеб.

– Я так и обмер, когда они крышки откинули, – признался Яшка. – А сам смотрю: ларь пустой, а по дну мышь бегает.

– Я всем глаза завязал, – улыбнулся Лёша, – чтобы вы с мамкой себя не выдали.

– А два мешка таки забрали. – Яшка вспомнил печальные и полные укоризны глаза рабочего и женщины с плаката и махнул рукой: – Ничего, мы же не хлебные пауки, можем и поделиться с голодающими…