Мы с мамой сидели на ступеньках, козырек крыльца закрывал от тяжелых теплых капель. Она протянула руку и указательным пальцем очертила полукруг, сказав: видишь радугу? Я не видел, и мама сделала пасс снова. И тогда, словно из тьмы, радуга стала проявляться, сначала расплывчатая, сотканная из тумана, – собралась, словно по волшебству.
Передо мной, соединяя берега залива, висит разноцветный мост, такой четкий, что каждая его дорожка видна и сияет по-своему. На лице расплывается улыбка, а из глаз текут слезы.
***
Как же хочется выплеснуть все то, что внутри, сделать хоть что-то, поменять жизнь, себя. Мне нужно выплыть отсюда, но я не вижу точку, куда надо направить силы.
На следующий день мне захотелось испытать себя: я решил узнать свои пределы. Прыгнул в воду и плыл, плыл, как братья в «Гаттаке», не оставляя сил на обратный путь. Вот только страховать меня некому.
Начинаю уставать: мышцы деревянные, ноги сводит; ложусь на спину, но не могу удержаться, ухожу под воду. Смотрю наверх: лучи солнца, голубое колеблющееся небо и тихое спокойствие внутри: «Вот сейчас я умру. Жаль, я так ничего и не понял».
Справа ударяет весло, проталкивая меня к поверхности, кто-то хватает меня за руку и втаскивает в лодку. Местный рыбак крутит пальцем у виска и на своем непонятном языке что-то кричит, жестами показывая акулий плавник, и тычет в воду.
Довез меня до берега, а я отдал ему все деньги, которые были в шортах на пляже.
***
Три дня в голове не носилось ни одной мысли. Все дни я пел, пел песни, которые слышал когда-то по радио или в наушниках парня, что сидел рядом в зале ожидания аэропорта. И вот так, бормоча себе под нос неизвестную мелодию, я наткнулся на себя. Будто кто-то взял и включил свет.
Сидя посреди белой гостиной, поднялся над своей жизнью и увидел ее целиком, охватил и понял. Себя в разных ситуациях с одинаково тупым лицом, покорный и лишенный желаний. Это я. Одинокий. Это я. Никому не нужный. Это я.
Как проснуться на отходняке, сесть в кровати: знобит, хочется спать, а заснуть не можешь; в голове крутится: насколько ты отвратителен, насколько пассивен, насколько бесполезен, насколько безнадежен. Неужели надо дойти до конца, до самой низкой точки презрения, чтобы получить шанс начать уважать себя?
Вот оно, за что я боролся. Получите-распишитесь. И что теперь с этим делать? Ведь надо же что-то делать.
Если бы я был чистым листком бумаги, если бы я мог создать себя заново, каким бы я был?
Я пошел в гардеробную, где в чемодане валялась сумка с ноутбуком. Марк постоянно подпихивал ее, чтобы в любой момент дать наставления по скайпу или прислать письмо с очередным интервью. Сел по-турецки на пол, открыл Word и застучал.
Я обнаружил горы чувств, водопады мыслей, которые разрывали изнутри, жаждали воплощения; они загнали в угол и требовали – освободи нас!
Это напоминало безудержную рвоту: просыпался среди ночи, чтобы записать обрывки фраз, что выплывали из сна. На этот случай на тумбочке всегда лежал блокнот. Я доставал мысли из головы и связывал их в предложения, вплетал в ткань текста, ткал свою историю.
Было страшно засыпать: а что, если завтра это испарится, уйдет, и опять придется вернуться туда, откуда пытался сбежать. Вернуться все равно придется, но хотелось бы сделать это обновленным. К моей радости, каждое утро было началом «дня сурка». Как только открывались глаза, так во всем теле начинался этот зуд, который не давал спокойно жить, да я и не хотел покоя; руки тряслись, пока загружался ноут. Вот он, любимый файл, заботливо пополняемый каждый тень, все толще и толще; он принимает все, что я даю, ему все равно, а мне приятно. Измученный к вечеру, я успокаивался, будто кончил, и засыпал с чувством выполненного долга. Эти последние недели не имели ничего общего с тем огромным миром, который дышит за пределами комнаты. Ничего не заботило: ни сценарии и режиссеры, ни девочки-подростки, ни фаллоимитаторы, названные в мою честь.
Глава 4. Семья
Я включил телефон и минут десять ждал, пока он загрузится: СМС – 854; входящие – 203. Я выбрал одно из бесконечных «Марк» в списке и нажал трубку.
Орал он недолго, минут десять, чаще всего употребляя слова «придурок», «о**ел» и «в**бу, когда увижу». Сказал, что приедет через пять минут, и кинул трубку.
Дома странно, как будто все в другой жизни. Диски, которые я слушал перед отъездом, книги, сваленные в кучу на столе. Предусмотрительно отключенный телефон – а то бы взорвался от одних только гневных сообщений Марка. Все родное, и все чужое. Все знакомо, и все в первый раз. В дверь забарабанил Марк: «Ну, слава богу, волосы отросли!»
***
Премьера добавила несколько миллионов на мой счет, похудев на налоги и агентские.
Мне тридцать два, уже сейчас денег хватит на оставшееся до могилы время. Плюс процент от продаж, проката и рекламы вполне позволят продолжить свой привычный образ жизни еще лет тридцать, дольше не протяну. Все-таки Марк не зря талдычил про основы экономики.
Сначала я купил первую в своей жизни машину. Раз уж все равно научился водить для «Сапфира». Еще и курсы экстремального вождения окончил.
***
Вот и дом, где прошло детство. Папа на крылечке, которое сделал сам, – каждая балясина чем-то отличается от других; сидит на лавочке, уставившись в одну точку.
– Па, что такой кислый? – жму на клаксон.
– Ого, крутая тачка!
– Решил отметить. Хочешь такую же?
– Нет, куда мне ездить? – осматривает меня с головы до ног. – Загорелый. И худой! – Пошли в дом.
– Погодь, вытащу сумки. Я в отпуск ездил.
– С этой твоей, как ее, мне Ровена показывала журнал… Элен?
– Нет, один. Мы разошлись.
– Опять? Потом поговорим. Как я рад, что ты приехал, мой мальчик! – папа взъерошивает мне волосы и притягивает к себе. Он пахнет несвежим бельем. Щетина с небольшими кустиками более длинных волос – видно, пропустил при бритье. Ему семьдесят два, старость.
– На себя-то посмотри, сам как скелет. Чем ты меня будешь кормить? Я привез красного вина.
– Сейчас посмотрим, что нам с тобой наготовили. Иди пока, руки помой.
В доме чисто. На камине фотография мамы. До сих пор не понимаю, зачем надо было делать камин, но мама настояла, ее вечный главный аргумент – красиво. Красиво, не спорю.
Поднялся на второй этаж. Заглянул в свою комнату, которую мама обклеила постерами. Алтарь Тейлора Джонса: десятки Тейлоров разного возраста смотрят на меня, очаровывают и соблазняют.
Потом зашел в их спальню: на одной стороне кровать смята, белье свежее, нетронутое – похоже, папа спит сверху под покрывалом. Спертый запах сигарет, пожелтевшие стены, кое-где прожжен ковер.
Я открыл окно, чтобы проветрить, и спустился в мастерскую – небольшую комнату-пристройку. Токарный станок в паутине. В углу валяются недоделанные болванки.
– Тейлор! – звал папа с кухни.
– Почему такой бардак в мастерской?
– Я не пускаю ее туда: один раз убралась, так я ничего найти не мог, до сих пор не знаю, где тот маленький рубанок.
– Сам уберись. И поменяй ковер в спальне – он весь прожженный. Мама бы тебя убила.
– Нет сил.
– Это потому, что надо есть, – сказал я и положил в рот здоровый кусок салата. – Очень вкусно! – прожевав, я откупорил первую бутылку, разлил вино и выпил за папу, потом за маму, а потом перестал произносить тосты. Когда первая бутылка кончилась, я набрался смелости, чтобы спросить:
– Почему ты позволял ей?
– Я не хотел детей, я хотел быть с ней. Мне было достаточно Аманды и своего ремесла. Но она согласилась пожениться, если мы заведем ребенка. Ну а когда ты появился, понравилось возиться с тобой, учить: я почувствовал, что ты мое продолжение. Потом, у тебя мой нос… Но у нас был уговор, поэтому мы проводили с тобой так мало времени.
Мы сложили посуду в посудомойку, взяли вторую бутылку и сели на крыльцо. Папа продолжил:
– В наше время еще не было УЗИ, мы ждали, кто родится. Аманда решила: если девочка, назовем Элизабет, если мальчик – Тейлор. В честь Элизабет Тейлор, конечно. Ты ведь знаешь, как она ей восхищалась. И, конечно же, ее дети обязательно будут красивыми и талантливыми, и, конечно же, актерами. Она рассказывала, что, когда приехала в роддом, между схватками ходила по коридору. Была ночь – ты же в четыре утра родился; медсестра на посту заснула. Аманда подошла и увидела открытый журнал: сверху шли имена матерей, в другом столбце – пол ребенка, а в соседнем написано «мертв» – пять мальчиков перед тобой родились мертвыми. Тут у нее начались последние схватки, медсестра проснулась и вызвала доктора. Представляешь, как она испугалась, – папа звучно вздохнул прокуренными легкими и добавил: – Ты не можешь винить нас. Ты никогда не мучился от мысли, на что себя употребить, тебя брали за руку и вели, именно в этом есть родительский долг. То, что ты не набил пару лишних шишек, – твое счастье, а не беда.
