Дети наспех переодеты в спортивные костюмчики и чешки. Они еще не отошли от прогулочной беготни, не могли устоять на месте. Кто брался за руки и пританцовывал, кто кружился, а кто просто метался от стены к стене. Когда показалась Ольга Петровна, дети притихли и построились в неровные полосы рядов. Выделялась одна девочка. Глазам окружающих казалось, что с ней что-то не так. Непонятно, что именно, но точно что-то не то. Лицо не такое, как у всех детей, и поведение тоже. Девочка стояла в стороне с широко раскрытыми глазами и наблюдала за уроком.

– А это что? – спросила Ольга Петровна у воспитателя, – я не детский корректор, я работаю только с нормальными детьми.

Слово «нормальными» она произнесла по слогам.

– Ольга Петровна, пожалуйста, пускай она тоже побудет, – сказала Настасья Валерьевна.

Ольга Петровна ничего не ответила, взмахнула руками, приподнялась на цыпочки и громко произнесла: «И раз, и два-а… и раз, и два-а… теперь развороты! и раз, и два-а…»

Приглушенно звучала фортепианная мелодия. Не для ритма, но лишь овеять романтикой. Маленькие девочки и мальчики незатейливо танцевали, кто как мог. Никто не ощущал стеснения и робости, все поглощены волшебным миром телодвижений. Хореограф отвлеклась на девочку, которая мялась в сторонке, подошла к ней и повелительно взмахнула руками. У девочки захватило дух. Захлестнуло порывом вдохновения. Вмиг она стала серьезной, повторила движение рук, поднялась на носочки и изо всех сил старалась удержаться. Ничего подобного девочка не переживала. Глаза заискрились, сердечко затрепетало.

Ольга Петровна надменно улыбнулась. Она упивалась в мыслях талантом преподавать.

– А как зовут эту, недоразвитую? – спросила она у воспитателя, – у нее не все так плохо, хотя настоящим искусством она все равно заниматься не сможет.

– Это Аня, – ответила Настасья Валерьевна.

Небесная синева сгустилась до вязкого и плотного цвета переспелой сливы. Детей вывели на вторую прогулку. Холодный ветер завывал, впечатления у младшей второй группы лучшего дня постепенно угасали. Но радость в нежных личиках загоралась вновь, когда приходили родители. Со сладостным звоном каждое дитя бросалось в объятия долгожданных и близких. И чем меньше становилось малышей из группы, тем сильнее обострялось ожидание. Каждый ребенок, наблюдающий картину воссоединения, мечтал о том же. Кто бы ни приходил: старая бабушка в дряхлой шубенке, усталый отец после работы, молодая мать, озабоченная бытом – у всех лица озарялись улыбкой. У родителей теплело на душе, стоит увидеть раскинутые в сторону руки бегущего к ним ребенка.

– Аня, время уже шесть, – сказала воспитатель, – кто придет за тобой?

Девочка подняла голову и с зубастой улыбкой крикнула единственное слово, которое знала: «Мама!»

– Пойдем, Аня, в группу. Холодно на улице.

В прихожей Настасья Валерьевна посмотрела на девочку, которая всхлипывала носом. Раздевать ли? Вдруг сейчас за ней придут. Со вздохом воспитатель принялась расстегивать разболтанные пуговицы на поношенном пуховике девочки. Аня пока не научилась раздеваться своими неуклюжими ручками. Когда сняли топорные зимние башмаки, девочка взглянула в глаза воспитателю и сказала: «А мама?»

Аню отвели за ручку в игровую комнату, и девочка бросилась к полке с куклами. Сначала воспитатели, а потом и дети, не позволяли ей брать игрушки: по своей неосторожности она их ломала. Но сейчас в группе никого, и девочка всласть тешилась ими, только она. Воспитатель с грустью смотрела, как Аня встает перед куклой и «учит» ее танцевать, а потом берет в руки и, как марионеткой, выполняет танцевальные движения.

Оставив девочку с куклами, воспитатель убежала к заведующей.

– Эльвира Эдуардовна, – сказала она, – у меня Анечка осталась. За ней никто не пришел.

– Родителям звонили? – спросила заведующая.

– Так у нее же только мамочка. И нет у нее ни домашнего телефона, ни мобильного.

– Бумажкина что ли?

– Да.

– Ах, точно, кто-то мне жаловался, – нахмурилась заведующая. – Так вызывайте полицию, пускай ребенка забирают, а вы заканчивайте.

Настасья Валерьевна переменилась в лице. В груди неприятно защемило.

– Нет, я еще подожду, – сказала она.

Но не успела отойти, как в дверях показался неряшливый дворник. Он смущенно переглядывался то с воспитателем, то с заведующей.

– Что такое, Михал Кириллович? – выглядывая, спросила заведующая.

– Там это… – замямлил он, – женщина пришла.

На улице Настасья Валерьевна увидела женщину, которая стояла и раскачивалась на месте. Воспитатель вышла к ней. Лицо женщины перекошено, а волосы растрепаны. По щекам размазана губная помада, а ресницы жирно намалеваны тушью. Несмотря на холод, куртка женщины распахнута, под ней белая полупрозрачная блузка, заляпанная пятнами, а на груди просвечивал пестрый бюстгальтер. Из открытого рта оголены ряды желтых прогнивших зубов. Женщина дыхнула на воспитателя дешевым алкоголем и с хрипотой сказала: «Я за Аней».

Эта дорога казалась в новинку для Ани. Начало дня протекало привычно: вспышка желтого света – это мама включила светильник, неприятный холод в местах, где одеяло коротко, слипшиеся глаза и легкий голод, который заглушился несладким чаем. Затем умывание, колючие щипки, когда заплетали волосы в косичку, утомительное надевание одежды и темная неосвещенная улица. А дальше все не то. Нет ни высокого дома номер пять, ни стоящего автомобиля без колес, ни зеленого забора вдоль детского сада. Только уличная остановка, где люди стояли штабелями и выдыхали кто пар, а кто дым. Шумный автобус и много людей внутри. И долгая поездка в неизведанные для девочки края.

Вошли в дом напоминающий сад, но вместо привычной улыбки воспитателя – заспанное и неприветливое лицо женщины в белом халате. Мама уйдет. Она всегда уходит, когда появлялась другая женщина, но всегда возвращается.

– Клава! – крикнула женщина в белом халате, – там малышку принесли, я пока оформлю, а ты прими ее.

Клавдия отложила книжку в мягком переплете, сняла очки и бережно положила в футляр. Она накинула голубой халат и пошла за девочкой. В приемной стояла нетрезвая женщина и малышка, которая пряталась за ногами. Клава нагнулась и постаралась улыбнуться, но вышло натянуто и даже наигранно, поэтому девочка пуще зарылась в ноги к маме. С неприязнью Клавдия взяла маленькую и мокрую от слюней ручку Ани и повела за собой.

– Надо подписать документы, – сказала женщина в белом халате, – и хорошо бы вещи какие оставить.

– Я все принесла, – ответила мать.

Девочку ввели в просторный зал, где свисали обшарпанные обои, а поперек стен громоздились шкафы. Посреди зала растянут широкий вольер из сетки, в котором ползали дети. Такие же маленькие и напуганные, но и совсем другие – крепкие и бойкие. Девочку подняли за подмышки и перенесли в этот огороженный мирок. Все вокруг вызывало смятение: непривычные женщины, незнакомые дети, неуютная обстановка. На Аню с любопытством поглядывали. Она зажалась. Сидевшая неподалеку девочка поднялась, неловкими шагами приблизилась и ударила новенькую в лицо.

Клавдия вернулась к себе, в комнату для нянечек. Она схватила книгу и пролистала до закладки. Буквы расплывались. Она сощурилась и поняла, что на ней нет очков. Надев их, она выискивала то место, где оборвалось повествование. Улеглась на твердый диван, накрытый шерстяным пледом, и с жаром зачитала роман. Ей настолько нравилось забывать об окружении, что она с легкостью забывала и о себе. Фантазия писателя – единственное место, где она по-настоящему жива. А реальность – лишь дурной сон. Каждый герой повести – она сама. Вне романа ее нет. Вне романа только девушка без личной жизни, с испорченным зрением и проблемной кожей на лице.

– Зайчики! – воспевала Настасья Валерьевна, – строимся на прогулку, идем одеваться. Четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать…