Мать поехала вместе с Василием в больницу.

В реанимации его едва откачали. Назавтра японский зонд показал, что и пищевод, и желудок, и даже кишечник у Василия обожжен до крови.

Двое суток его держали на капельнице. Но сказать, что появилась, как говорится, положительная динамика, было нельзя.

Тем временем следователь, который вел сразу несколько дел об отравлении москвичей паленой водкой, вел допрос с пристрастием.

И Мария Казимировна вынуждена была признаться, что попросту украла подарочную бутылку «Моей Московской» из проверенного химиками ящика.

– И нам же всем хорошо было, ведь правда? – проговорила она, растерянно оглядываясь на Владимира и Катерину.

Те кивнули в знак согласия.

– Мы все пили из одной и той же бутылки, – сказал Владимир.

– Так может, Василий выходил куда-нибудь? – уточнил следователь капитан Рожкин, который отличался среди коллег особой дотошностью.

– А, выходить выходил, да, – вспомнила Мария. – Он обиделся и выходил…

– Может, ему на вокзале, в подворотне какой кто налил какой гадости! – заметил Владимир, лучше других зная привычки своего брата.

– Надо у него спросить… – предложила Катерина.

– Если бы он хоть что-нибудь помнил! – раздосадованно проговорил врач. – Даже предположительно не скажешь, что, где, когда…

– И почем… – добавил Владимир.

– У него практически весь пищевой тракт сожжен, – проговорил доктор, – язва на язве…

– Но нам же вот ничего… – пожал плечами Владимир.

– Чего или ничего, вы узнать можете через несколько суток. Когда у вас вместо оргазма облом случится. Тогда вы не только на своей шкуре, но и на самом главном мужском достоинстве почувствуете, что такое паленая водка.

– А что, она, что ли, на это действует? – многозначительно проговорил Владимир.

– Она, бывает, на эти дела больше, чем на все остальные, действует…

– Ну дела… – покачал головой Владимир.

– Вон послушай, что умные люди говорят! – сказала Катерина, чуть подтолкнув Владимира задом.

– Отстань! – раздраженно отмахнулся Владимир.

– Ну, отстань так отстань… – обиженно хмыкнула Катерина и отошла в сторону.

– Имейте в виду, мы вашу бутылку водки «Моя Московская», ну, ту самую, которую вы, Мария Казимировна, из ящика вытащили, просто вынуждены будем провести по протоколу.

Мария Казимировна, похоже, растерялась и тихо заметила:

– Но она же вроде как нормальная была…

– Нормальная, ненормальная… Экспертиза покажет, – заметил следователь и добавил: – Мы все ваши продукты на проверку взяли: и колбасу, и огурцы, и даже хлеб.

– Хлеб? – удивился Владимир. – А минералку вы проверили или нет?

– И минералку проверим, и даже посуду… Такое серьезное пищевое отравление на пустом месте не бывает.

– Но почему же нам всем ничего, а он один в реанимации? – продолжал наступать Владимир.

– Разберемся, во всем мы разберемся… – заверил следователь.

В палату к Василию никого, кроме матери, не пускали. Она же, увидев посеревшее лицо сына, который все еще лежал в реанимации под капельницей, не сдержалась и зарыдала.

У следователя Рожкина была на этот счет своя версия, которую он пока что никому не озвучивал. Дело в том, что в тот самый день, когда отравился Василий, в арке у Казанского вокзала обнаружили труп бомжа, в руках у которого была недопитая бутылка «Моей Московской», правда, не в сувенирной, праздничной, а в обычной пол-литровой бутылке. И уже были получены результаты экспертизы. В бутылке был, мягко скажем, некачественный алкоголь, а проще – паленая водка.

Когда капитан Рожкин начал расспрашивать дежуривших на вокзале милиционеров, один из них признался, что заметил, как Татарин, как звали бомжа, направлялся в эту арку с двумя мужчинами. Один в военной форме, другой в сером свитере и домашних тапочках. Что-то подтолкнуло Рожкина (он сам иногда удивлялся своей интуиции), и он показал милиционеру фотографию Василия. Ведь когда тот разозлился на Владимира и выскочил на улицу, на нем действительно были серый свитер и домашние тапочки. И Василий вполне мог захотеть добавить, а поскольку он был уже выпивши, ему было совершенно все равно, с кем и где это сделать. Как ни удивительно, милиционер узнал его. Именно Василий действительно был третьим в компании Татарина и военного. То есть можно было предположить, что они сообразили на троих и Василий отравился той самой водкой, от которой погиб Татарин.

Бомж по кличке Татарин был хорошо известен местной милиции. Несколько лет назад его даже задержали по обвинению в соучастии в организации ограбления.

Были свидетели, которые утверждали, что именно Татарин подпоил и отвел на снятую на сутки квартиру возвращавшегося в часть из отпуска солдатика, которого назавтра нашла хозяйка съемной квартиры не только без денег, но и без его формы и без документов. Солдатик ничего не помнил и никого не узнал. Татарин свою вину напрочь отрицал. Но его отпустили, скорее всего потому, что он помог по наводке или просто случайно выйти на более серьезных преступников. И возможно, и теперь он тоже работал сразу на несколько фронтов.

Этим делом, как случайно узнал у одного своего знакомого капитан Рожкин, занималось ГРУ. В последнее время сразу в нескольких российских городах орудовала целая банда преступников. Они грабили солдат и офицеров и забирали у них документы и форму. Потом эта форма и документы использовались для провокаций на Кавказе и в других горячих точках. И действовал этот детонатор народного гнева безотказно.

Ограбят где-нибудь в дальнем горном селенье стариков или убьют с особой жестокостью, изнасилуют местную девушку, а на месте преступления находят убитого мужчину в военной форме российской армии, да еще с документами. Лицо, как правило, так обезображено, что не узнаешь. И так все обставлено, что сомнений не остается: российский военный и есть преступник. Случаи эти происходили в разных городах и селах, поэтому не сразу их свели воедино и поняли, что это провокации, за которыми стояли даже не местные боевики, а те, кому было выгодно поддерживать нестабильную обстановку в регионе. Ведь на каждый такой случай местное население реагировало адекватно. Зуб за зуб, кровь за кровь. Кровная месть. Раз русский солдат виноват, то мстили всем русским без исключения, порой не жалели ни детей, ни женщин, ни стариков.

Но один дотошный местный страж порядка, когда обратились к родственникам, а те сказали, что их сын, документы которого были у трупа, жив-здоров и только что звонил, спросил у них: «Может, терял он свои документики?» Выяснилось, не просто терял, а их у него вытащили. И теперь их сыну даже было назначено какое-то там наказание. Тогда милиционер проявил смекалку и проверил по Интернету еще несколько найденных у трупов при подобных обстоятельствах документов. И они тоже были утеряны или украдены. Как только эти сведения попали в ГРУ, там вплотную занялись расследованием этих дел.

И товарищ Рожкина обращался к нему с просьбой отслеживать подобные случаи.

Так что случай на вокзале с Татарином, Василием и неизвестным военным вполне мог быть из той самой цепочки. Капитан Рожкин, включив элементарную логику, поинтересовался, не поступали ли за последние сутки сведения о пропавших в Москве в районе Казанского вокзала военнослужащих, о неопознанных трупах или больных, оставленных на съемных квартирах.

Очень скоро через свои каналы Рожкину удалось узнать, что действительно в одно из районных отделений милиции поступили сведения о том, что в Η-ской подмосковной части пропал военнослужащий, последний раз которого видел его товарищ на Казанском вокзале. А в больницу Склифосовского был доставлен неопознанный молодой человек с тяжелейшим отравлением, по всем признакам совпадавшим с тем, с которым поступил в больницу Василий.

Солдат срочной службы Миша Шишков еще лежал под капельницей и не пришел в себя, а во всероссийский розыск были отправлены сведения о возможном появлении трупа с документами на имя Михаила Константиновича Шишкова.