© Подготовка и оформление Харвест, 2010

И какой русский не любит выпить? Боится отравиться паленой водкой и все равно пьет. Охота, как говорится, пуще неволи и даже смерти. Хотя она, смерть, тоже ведь отличный повод напиться, пусть и не чокаясь. Поминки, крестины, юбилеи и особенно свадьбы, даже собственные, сколько бы их ни было, вряд ли кто из россиян помнит на трезвую голову.

В советское время тот, кто заказывал застолье, обычно доверял доставку спиртного кому-то из знакомых или так называемому распорядителю. Но теперь, когда даже столицу буквально наводнили бутылки с паленым спиртным, что-что, а покупку алкогольных напитков, как правило, контролирует сам хозяин или хозяйка. Даже люди среднего достатка хорошо усвоили, что за спиртное лучше переплатить, чем потом мучиться. Хотя, как ни проверяй, стопроцентной гарантии качества уже не могут дать даже фирменные магазины. Сертифицированный, с акцизными марками, в фирменных бутылках алкоголь тоже может стать причиной тяжелого недуга, а то и смерти.

И все же, готовясь второй раз вступить в брак, прораб Степан Рыжиков решил купить ящик водки именно в фирменном магазине. Не хотелось ему в день свадьбы отравиться так, как в день развода. Водку к свадьбе он лично привез в багажнике своего вишневого, год назад купленного «фольксвагена» и поставил на балконе. Конец октября выдался прохладным, и даже днем столбик термометра не поднимался выше пяти градусов. Так что драгоценный напиток до самого дня свадьбы чувствовал себя на балконе почти как в холодильнике. Запасливый молодожен даже не предполагал, что на самом деле налито в бутылки с фирменными этикетками…

Степан Рыжиков, несмотря на свой не слишком солидный возраст, был человеком основательным и аккуратным. Именно из-за этих его основательности и аккуратности, которые первая жена Степана Лиза называла занудством, распался его первый брак. Но Рыжиков не собирался меняться. Он был полностью согласен со своим закадычным другом Венькой, который приехал в его снова холостяцкую квартиру в вечер развода и под прозрачную, как слеза, беленькую на березовых бруньках, купленную в коммерческой лавке напротив, безапелляционно заявил:

– Первая жена, Степ, всегда пробная. Я вот только с третьего раза в десятку попал. Детей у тебя нет, алиментов платить не надо! Так что радуйся.

Правда, «радовались» они назавтра вместе, лежа на соседних койках под капельницами в реанимации. А третья Венькина жена Глаша на чем свет материла водку, киоск, где они ее купили, Веньку, а заодно с ним и Степу, и его бывшую жену Лизу, развод с которой стал для них поводом напиться.

После этого случая Степана как отрезало. Год даже вина в рот не брал. Женщину хорошую встретил, Клавдию. Такую же, как сам, аккуратную, основательную, хозяйственную. Лет на пять старше, но это только увеличивало ее надежность.

Клавдия приехала в Москву к сестре из Нижнего Новгорода и устроилась к ним на стройку, да не кем-нибудь, а крановщицей. Замужем она не была, к мужчинам относилась уважительно, о семейной жизни мечтала. Но окончательно переехать к Рыжикову обещала только после свадьбы, которую решили отметить дома.

И вот этот день настал. Пока они с Клавдией под дежурно восторженные слова работницы ЗАГСа ставили свои подписи и обменивались кольцами, в еще недавно холостяцкой квартире Рыжикова родственники Клавдии накрыли шикарный по их меркам стол, на нем были даже бутерброды с красной икрой. И все это – под томящуюся, запотевшую на холоде в ожидании гостей фирменную водочку. Клавдия, поскольку она-то, в отличие от жениха, в брак вступала впервые, была, на радость родителям, в фате и белом платье, которые взяли напрокат всего на сутки. На двое было дороговато.

В этом расшитом бисером и кружевами белом платье, правда уже без фаты, ее и увезла «скорая» буквально через каких-то полчаса после начала застолья.

Тост успел сказать только ее отец, но, поскольку сам он был в завязке, мало того, закодированный, мать Клавдии зорко следила за тем, чтобы, кроме минералки, в его рюмку никто ничего не подлил.

– Главное, внучку мне поскорей сварганьте! А то, как Клавдия за Машкой в Москву подалась, тоска нам, старикам, нет мочи! – сказал, поправляя непривычно сжимающий горло галстук, лысоватый, в меру упитанный невысокий мужчина и, глотнув минералки, добавил: – Горько!

Стол зашумел, зачокался, еще вполне трезво подтягивая:

– Горько! Горько!

Клавдия раскраснелась, от волнения перепутала рюмки и глотнула не минералки, которую собиралась пить весь вечер, а водки, налитой Венькой Степану. Но виду не подала. Встала и потянулась губами к губам Степана, но вдруг как-то странно закатила свои густо подведенные серые глаза, побледнела и стала медленно оседать. Тот едва успел ее подхватить.

Гости, традиционно собираясь обозначить время поцелуя, едва успели сказать:

– Раз, два!

И осеклись.

Спасти Клавдию не успели. А ее мать, которой кто-то из гостей уже нашептал про первую жену Рыжикова, Лизу, которая неожиданно появилась перед самым началом застолья, окинула невесту скептическим взглядом и прилюдно вручила ей букет желтых роз, – так вот мать Клавдии, сидя уже в больничном приемном покое, вне себя от горя упрямо повторяла одно и то же:

– Это его Лизка, стерва! Это Лизка Клаву отравила!

Хоть зачем было бывшей жене Степана травить Клавдию, непонятно.

Не успел Степан Рыжиков осознать, что он практически в одночасье из молодожена превратился во вдовца, как вдруг прямо в приемном покое упал на пол и, пуская пену изо рта, начал биться в конвульсиях отец Клавдии. Убитая горем его жена не досмотрела-таки, и он, стащив со стола откупоренную бутылку, по старой привычке осушил ее до дна.

– Ему же нельзя! Он закодированный! – запричитала навзрыд мать Клавдии.

Но и на этом череда несчастий еще не кончилась. «Скорая помощь» доставила в бессознательном состоянии еще троих оставшихся за свадебным столом гостей.

Кто-то из приехавших с ними догадался позвонить оставшимся в квартире Рыжикова и предупредить, чтобы ничего не ели и не пили.

Напуганные, почти все гости, кто на такси, кто на метро, через каких-то полчаса были на улице у приемного покоя.

– Это грибы! Наверняка грибы… Я видела, он выпил и грибов себе положил. Только их проглотил, и все. Задыхаться стал и потерял сознание, – делилась ярко накрашенная пышногрудая деловая блондинка.

– Да я сроду сморчков этих не беру! – отозвалась стоящая рядом дама в блестках.

– Это не сморчки, а опята были! – попытался разубедить ее теперь уже вдовец Рыжиков, который вышел из приемного покоя на улицу покурить.

– Тем более! – стояла на своем дама в блестках. – Опята от поганок вообще отличить невозможно!

– Да я сам их собирал! – возмутился Рыжиков. – И уже пробовал. И Веньку угощал. Да скажи же ты, Венька!

Но у Веньки наступила полная апатия. И вдруг он икнул, пошатнулся и тоже осел на землю.

– Я же говорила, что это грибы! – закричала дама в блестках.

– Теперь водки хуже грибов бояться нужно! – проговорил кто-то из гостей.

А пышногрудая блондинка тут же заявила:

– Нужно немедленно вызывать милицию! Это провокация!

– Теракт! – взвизгнула дама в блестках.

– Она умерла! Доченька моя! – закричала, выбежав из приемного покоя мать Клавдии и, отыскав глазами Степана Рыжикова, добавила: – И ты за это ответишь! Вы все за это ответите!

– Они умирают! Они все там умирают! – послышался мужской голос.

Очевидно, кто-то уже вызвал милицию. Потому что во двор, прямо к приемному покою, подрулил милицейский «уазик».

При его появлении все вдруг замерли и притихли, даже можно сказать, онемели.

Начинало смеркаться, а при свете вдруг зажегшихся в больничном дворе фонарей все происходящее приобрело жуткий, почти мистический характер.