Любовь должна была быть непременно в образе юной красивой девушки. Другие варианты его не вдохновляли. Жёны тоже не вдохновляли. Первая жена, её болезнь, её смерть. Вторая жена. Дети. Всё это как бы путалось под ногами и только мешало. Он не позволял ни жене, ни детям жить в его квартире. Все эти семейные дела должны были быть в другом месте, но только не там, где горел дух Наполеона, где стоял его бюст, и где Ястребов был Наполеоном.
Изредка, чтобы от него отвязались, он навещал семью.
В его холостяцкой квартире было тесно от множества старинных вещей, картин в массивных рамах, пыльных зеркал и комодов, ковров и шкафов. Его квартира напоминала выброшенный на мель корабль с множеством товара. Ветер, солнце, дождь, холод и зной, всё это теребит, треплет корабль, а корабль лежит на боку, а он давно мёртв, и мыши поедают крупу из прогрызенных мешков. Но до этого нет дела капитану. Капитан продолжает смотреть с палубы в даль и отдавать команды оставшимся в морской пучине матросам.
Вот так, в далёкой юности, Ястребову поручили сыграть роль капитана. Это был лишь учебный короткий переход из пункта «а» в пункт «б». Но что-то пошло не так. Внезапно тёмное небо, резкие порывы холодного ветра. Шторм. Когда всем стало ясно, корабль тонет, началась паника. Ястребов понял, сейчас случится самое страшное: портфель с баснословно дорогими старинными подсвечниками, с которым он в эти дни не расставался, может утонуть вместе с кораблём. Если утонет портфель, то Ястребову придётся держать ответ перед важными людьми, теми, которые доверили ему артефакт. И на этот артефакт нашлись влиятельные покупатели. Молодой Ястребов в том деле с подсвечниками выполнял миссию посредника. Провали её, и его просто убили бы. Он думал, впереди огромная, длинная жизнь, и жизнь Наполеона им ещё не прожита. Умирать сейчас – глупо, да ещё из-за подсвечников. Поэтому… Он оглянулся, вокруг метались, кричали, корабль нехотя погружался в воду. Ястребов спустил шлюпку, схватил портфель с подсвечниками. И стал быстро грести, прочь от тонущего судна. Впереди маячил силуэт второго корабля, он спешил на помощь. Всех спасли. Кроме одного человека. Какой-то там молодой учёный. Говорят, запутался в снастях. Был суд. Ястребову дали два года условно. Те люди, которым он вручил ожидаемые ими подсвечники, оценили его поступок, он получил покровительство. Ему стали доверять более важные дела.
Он умел решать свои проблемы. Ведь в этой жизни, полагал он, многое зависит от того, как складываются обстоятельства, а не то, как оценит твой поступок быдло. Задумайся он тогда, во время шторма, о своей репутации, и из-за этого начни спасать людей, а не подсвечники, то кто знает, не лежал ли бы он потом на дне залива с пулей в голове. А если бы и оставили в живых, то продвигаться по служебной лестнице точно не дали. У тех людей везде свои руки, и эти руки такие длинные, уверен Ястребов.
Да, надо иметь чутьё, где и каким способом решать проблемы. Ястребов был уверен, что имел такое чутьё.
И вот теперь. Проблема женщины. «Любовь женщины – единственная проблема, с которой в одиночку не справиться, без которой можно превратиться в ничто» – и эту проблему он решил простым и лёгким способом. Несколько выстрелов. И всё. Никаких мучений: она навсегда моя. Больше её не нужно ревновать. И ей тоже не нужно больше его ревновать. Они навсегда верны друг другу.
Но как жить без её любви, как жить, когда воспоминания подсовывают в голову не то, что хочется вспомнить, а то, что случилось в самый последний раз, её последний крик, её последний взгляд, её последний вздох… Как жить с этим самым ужасным, что произошло после её последнего вздоха, когда он из человека столь сильного и мощного духом, как он считал, вдруг стал слабым, трусливым зверем, когда рвал на части тело убитой, резал, пилил, кромсал, пил водку, чтобы заглушить тошноту, выл, рыдал, и снова резал, пилил, кромсал, и снова пил водку… И при этом, как такое возможно, он был каждую секунду счастлив, что уничтожает её красоту, что расчленяет ненавистную и желанную юность, он упивался сознанием, что никто никогда не завладеет этим телом, и с тем большими ненавистью, страхом и счастьем он кромсал его.
…Но это произошло через сутки после того счастливого для него и одновременно не счастливого, долгожданного и вместе с тем не желанного, убийства.
А первые сутки? Что было? Она лежала в его спальне. На том месте, где он убил её. В той же позе. Он был уверен в своей силе, и считал, что только посредством своей наполеоновской силы сумеет победить самого себя. Как он победил Ксению через убийство её плоти, так он победит и себя, то, что стало подниматься изнутри, давить на душу, мучить, всё это он победит. Нет, говорил он себе, я убил её только потому, что я очень сильный человек, и это не слабость. Разве мог быть слабым Наполеон? Значит, и он, Андрей Михайлович Ястребов, не может быть слабым. Его поступок по отношению к ней – это и есть проявление мощи его духа. Он победил в себе то, что ему не давало быть сильным, он одолел то, что делало его слабым, а это была ревность к ней, ревность к её молодости и красоте.
Он всегда был и должен оставаться сильным. И тому подтверждением его жизненный идеал. Его кумир. Его бог: Наполеон. В любую минуту жизни Наполеон оставался самим собой, то есть – Наполеоном. Значит, возможно человеку быть вот таким? А потому и он, Ястребов, должен и может.
Утром он закрыл на ключ дверь в спальню, где оставалось её тело, выпил коньяку и ушёл читать лекции. Он чувствовал себя взвинченным, но не хотел знать об этом. Надо сделать всё, чтобы остаться сильным. Он вновь убеждал себя, убийство любимой – это и есть проявление наполеоновской силы. Это самая главная реконструкция его жизни – реконструкция победы над любовью и бессмертием. Потому что любовь, говорил он себе, и есть то, что привязывает человека и делает зависимым, а значит, слабым. Освободившись от любви, от ревности, человек освобождается от зависимости и становится сильным.
Чтобы доказать себе, что он прав в умозаключениях, он не отменил ранее сделанное им приглашение, и гости, на следующий день после убийства, были в этой квартире. Он угощал их, как и в другие разы, обычным превосходным обедом. Обед был заказан в отличном ресторане. Стол сервировали профессионалы. Всё прошло отлично. Он шутил и, по привычке, изрядно пил.
Когда все ушли, он открыл дверь в спальню и принялся кромсать её тело. В ту минуту он стал догадываться, кем является. Он усомнился в своей силе. Он не владел собой. Его мутило. Он плакал. Ненавидел себя. И больше всего ненавидел себя за то, что страх владел им. Страх, что все узнают об убийстве. Что он потеряет свою репутацию. Ему казалось странным, что он боится потерять репутацию теперь, когда этой репутации на самом деле больше нет, и уже никогда не будет! И зачем же бояться терять то, чего нет? Но страх оставался. Это была инерция. Привычка прежней жизни, того человека, под маской которого он привык себя видеть. Наполеона без страха. И вот – страх. Так кто сильнее в этой жизни, человек или страх?
Страх на короткое время исчез, когда Ястребов, пьяный, метнул в ночной темноте очередной пакет с частями её тела, с парапета набережной в реку, пошатнулся и рухнул в воду. Он стал тонуть, и обрадовался этому. Сейчас я утону, думал он, и мне станет легче. Но тут же он испугался. И попытался плыть. И ему было невыносимо от того, что он пытается выплыть. Это он расценил как проявление слабости. Я цепляюсь за жизнь, я – трус, думал он с презрением о себе. Но продолжал цепляться за жизнь. Кажется, он звал на помощь.
Когда полицейские вытащили его, пьяного, из реки, он трясся от холода и смотрел, как из рюкзака вынимают отпиленные, залитые кровью, руки его любимой. Он не знал, с каким чувством смотрел. Что это в нём – равнодушие, ужас, омерзение? Теперь, когда он понял, все узнали о нём, кто он есть на самом деле, а он есть, оказывается, трус, убийца, подлец, мерзавец, то он как бы успокоился. Мнение общества его больше не должно интересовать. Во всяком случае, так он говорил себе. Он говорил себе, что его ведь и так никогда не интересовало мнение быдла, разве он забыл это? Так почему теперь он озабочен этим? Или он и раньше был зависим от чужого мнения, но не признавался себе в том? Нет же, это абсурд. Он великий человек. Он гигант духа. Для гиганта духа, для Наполеона, чужое мнение – это пустота.
