– И что же, думаешь, крыса спирт жрёт?

– А чего ж такого! Крыса – она всё жрёт, что дашь. И что не дашь. Разве только… да вот Колюня Разбавляев тут пьяненький приходил – трепался, что ты его так хорошо опохмеляешь.

– Да ну! Это он врёт, паразит! Ты, сынок, на меня не греши…

– Да какой же тут грех, папаша. Дело естественное! Просто думал, ты и меня угостишь, а ты…

– Э-э, сынок! Да тут загвоздки-то никакой и нет: заходи – да и угощу.

– Нет, лучше ты, батя, заходи с гостинцем. Заодно расточных резцов наберёшь, ага?!

– Ладушки, сынок! Вот и договорились.

– И про дезинфекцию, папаня, не забудь: это всё же, говорю, мысль хорошая.

Сквозь нижнюю щель видно, как по кафелю заёрзала половая тряпка на палке, – и вот-вот доберётся до меня: уборка по расписанию, а я разболтался совсем – выбираться пора. Газетку кладу на место, выхожу – улыбаюсь: хорошо, что камеры в туалетах звука не записывают. Эстетика!

К концу смены от работы рябит в глазах и слегка пошатывает. Смолкает постепенно надоевшая заводская музыка: лязг и скрежет металла, рёв машин и оголтелый мат работяг; сменяется оживлёнными звуками спешно собирающихся людей. Слышатся добрые и радостные слова, так же, однако, сдобренные крепко матерщинной риторикой. И вот торопливой массой густого чумазого потока народ повалил на отдых.

А я даже и не знаю, что можно успеть сделать. Разве забежать чмокнуть Симу, да что толку: у неё, небось, работы было невпроворот – лежит сейчас бездыханная. Или домой сразу пойти – жену пощипать, чтоб не выступала больше.

Можно ещё, конечно, по парку прогуляться, но там мне то и дело приходится сторониться этих толстых привилегированных тёток на велосипедах. И кто только вбил им в голову, что спорт их омолаживает.

Отвратительно порой смотреть: словно два мощных поршня, ходят ходуном ляжки – и расплюснутый о сиденье толстый зад натягивает ткань шортов, так что на кармашках топорщатся пуговицы, как бестолковые глаза над кургузой ухмылкой. Посторонись, прохожий! Дамы худеют! Дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь!

А пока жёнки катаются, мужья, успешно протерев штаны в кабинетах, идут в тренажёрный зал, чтобы там побегать на специальных дорожках. Я проходил как-то мимо: там нарочно сделаны большие, будто стены из стекла, окна, чтобы бегущим было интересно бежать, а прохожим – забавно смотреть, как трясутся там потные туши.

Впереди колышется мешковатый живот, который они пытаются забросить на пульт со спидометром, подпрыгивают щеки, груди, что-то едва трепещется под трусами. Жалкий вид. На ногах кроссовки. Вот интересно тащиться сюда со сменной одеждой и бегать по искусственным дорожкам, когда на улице своих полно.

А в ресторанах для имущих, тоже окна огромные и столы размещены к ним близко, так чтобы не ускользнуло из виду прохожего, как жрут здесь в открытую. Вот он – стимул к успеху. Дорваться, расталкивая локтями, до дармового корыта, – и хрюкать, чавкать и бздеть, так чтоб все слышали и никто сказать против не мог!

Нет, неправ всё же бывший начальничек был: время-то есть – только делать с ним нечего. Лучше уж сразу домой.

***

Возвращаюсь в общагу, значит: в коридоре шушукаются, мол, снова по городу прошла волна террористических актов: сегодня туалет общественный взорвали, вчера – сосисочную, и что это самое правительство эти акты и замышляет, чтоб народ припугивать.

А я влез в разговор и говорю: «А что его припугивать? Он и так припугнутый наглухо, а правительство всю жизнь одними актами и занимается. Домище себе актовый выстроили, вашу мать, а чтоб справку получить да повеситься – так десять раз передумаешь, пока дадут. Это разве дело – сосисочную шпокнули, да лучше б они завод наш к такой-то матери разнесли!» – «Иди, – говорят, – хам такой! Завод если и разнесут, – тебя на новый устроят, преступника! Понаехали, блин!»

А ведь правы они как-никак: мне так обидно даже стало, что хотел одну из тёток этих за сиську схватить да взасос её, сволочь, а потом думаю, да ну их, связываться, комендант не одобрит такие дела.

А самое интересное, что на места гибели облегчавшихся и наполнявшихся все теперь цветы несут: спасибо, мол, царь-батюшка, что не сразу всех. Но как вообразить себе, что эти древние люди на козлах, о которых талдычат, подрывают потихоньку наш город. У них ватерклозета даже нет, а тут речь о таких мероприятиях – мама не горюй! Как минимум, чтобы в сортир проникнуть – нужно к турникету приложиться, а они (с козлами эти) через турникеты перепрыгивают до сих пор, как и мы в старые времена, пока не приучили.

Бабка-контролёрша в тот раз орёт такому: «Чтоб ты навернулся там, козёл!» А тот взаправду спотыкнулся – да в дерьмо нырнул по колено. Бабка его уж пожалела потом: «Ладно, ступай на здоровье, козлёночек наш горный, всё лучше, чем на улице по-большому садиться». Так какой тут ещё клозет-козлет – смешно просто.

А уж смеха-то хватает. Это что ещё?! Вот недавно праздновали восемьдесят лет со дня великой победы страны №1 над страной № 21. В те не такие уж давние времена страны наши носили названия, но теперь их мало кто помнит, даже сами ветераны, которые если не работают, то находятся вне закона. Ну а кто бродяжничает и побирается, тех безжалостно изничтожают.

Так вот и к празднику в этом году выловили только трёх – одели их в мундиры с медалями и заставили плясать на параде. Двое до конца праздника от удара скончались, а третьего – дряхлую старуху – в назидание благополучно умертвили у всех на виду и на следующий день первой же ракетой отправили в космос вместе с мусором, уйма которого осталась на площади после праздничных оргий.

Такой, кстати, способ уничтожения отходов казался всем весьма эффективным, пока выброшенные баллоны с дерьмом не стали возвращаться обратно – да вдобавок ещё и с голосовыми сообщениями, содержащими ненормативную лексику с доселе неслыханным акцентом.

Так что теперь придётся этим голозадым учёным нечто новенькое выдумывать вместо лазанья целыми днями по кустам и отвинчивания кузнечикам ножек. Не будем же мы по старинке трупы в землю закапывать, а помои в океаны сливать.

И президент вот наш этот вопрос на рассмотрение в ближайшее время поставил. Я, кстати, президента нового уважаю несмотря ни на что. Болтать-то всякое можно. А посмотришь: сразу видно – наш человек. Главное глаза такие родные-родные, несчастные-разнесчастные! Вот, что значит, когда душа за народ болит! Нет, он пацан правильный. Это вам не то что старый наш «дирижёр» – тот совсем беспутный был. Куда там ему править, когда в ногах своих запутывается. Нет, такого непутёвого нам точно держать не стоило.

Но вот чувствую я, правда, что и новый наш президент, если не уберечь его вовремя, таким же беспутным станет. Он и сейчас, как будто самой кишкой своею предощущая, лепечет порой так с запиночкой: вы, мол, только не осуждайте потом, что я не предупреждал, что непутёвый я такой, ведь время-то придёт, и вопиёте тогда: «Вот он беспутный-то наш президент – калоша рваная! А мы, понимаешь, ему верили!» – нет, вы уж сразу того: знайте, чем дело-то наше сейчас уж пахнет. Беспутство на беспутстве сидит и беспутством погоняет, – вот как, коротко!»

***

На пороге никто не встречает – да и зачем встречать, когда от двери до окна нашей кубической комнаты всего семь шагов; так что жена может встречать меня прямо с места в любой точке помещения. А зверьков домашних, которые бы могли ласково подползать ко мне при встрече, содержать в общаге не положено.

И так даже лучше: животных я не шибко люблю, а когда вижу жену в упор, мне кажется, будто я ложкой зачерпнул чужой каши и подавился. Хотя никакой каши я как раз не наблюдаю, зато жену, конечно, – во всём своём изобилии: сидит – с телефоном разговаривает. Заслушаешься!

– Да… ну да… да вроде да… короче, да!

Привыкла на работе у себя кудахтать: зазывалой в курином ресторанчике служит – целый день у входа в костюме курицы прыгает: «Кукиш и Ко! Заходи быстро – уходи легко!»